Отшельник - Б. Седов

Семен вскочил и увидел, что стоявший в двух шагах от него мужик внимательно смотрит на него без всякого выражения, а то, что упало Семену на живот, оказалось стопкой одежды. Только сейчас Семен обратил внимание на то, что и широкоплечий мужик, и спавшие на койках люди были одеты в добротную серую спецодежду.

— Меня зовут Портной, — сказал мужик, — пойди в кочегарку и прими душ. От тебя несет, как… В общем, помойся с дороги.

Он повернулся к Семену спиной и пошел на свое место.

Семен посмотрел ему вслед, подобрал с полу одежду и спросил:

— А где кочегарка-то?

— Направо до конца, там увидишь, — ответил Портной, не поворачивая головы.

Семен пожал плечами и вышел из барака.

Повернув направо, он пошел вдоль низкого заборчика, отгораживавшего казавшиеся неуместными здесь сварные конструкции армейских тренажеров. Какие тут могут быть тренажеры, подумал Семен, это же не армия, а зона! И вообще — где зеки, где вертухаи? Может быть, он не туда попал?

От этой мысли Семену стало смешно, и он криво улыбнулся.

Наконец дорожка привела его к невысокому кирпичному строению, которое, судя по огромной куче угля, не могло быть ничем иным, кроме кочегарки. Уголь, однако, был сложен аккуратно, и черная земля вокруг кучи была подметена.

Подойдя к двери, Семен толкнул ее и вошел внутрь.

Сидевший рядом с работавшим котлом человек в такой же серой униформе читал книгу. Он поднял голову и, увидев Семена со шмотками под мышкой, молча ткнул большим пальцем через плечо, где в конце помещения виднелась открытая дверь, за которой привлекательно сверкал мокрый кафель.

Семен кивнул в ответ и, подумав, что народ тут не очень-то разговорчив, пошел туда. Скинув одежду, он помедлил и бросил ее в мусорное ведро, стоявшее в углу. Теперь она была не нужна. До конца жизни ему придется носить эту серую робу, а дальше… А дальше — интересно, подумал Семен: как тут избавляются от трупов?

Этот Савелий, как его… Штерн, он вроде говорил, что грохает тут всех направо и налево, — думал Семен, энергично намыливая голову, — так куда он покойников девает? Может, на кухню, чтобы добро не пропадало?

Семен рассмеялся и подумал, что у него сегодня настроение какое-то странное — то улыбается, то смеется, мысли лезут дурацкие… А может быть, это просто реакция на то, что наступила хоть какая-то определенность? Кончилась судебная бодяга, и его наконец привезли куда надо и посадили… Семен вздохнул и стал намыливать голову по второму разу.

Выйдя из кочегарки, он поднял голову и посмотрел на небо.

Голубое небо, чистый воздух — все, как Штерн говорил. Но что же он имел в виду, когда сказал, что это небо окажется для Семена меньше овчинки?

Штерн… Немец он, что ли, подумал Семен и, чувствуя, как его тело радуется чистоте и свежести, бодро направился в свой барак. Непонимание происходящего достигло того уровня, когда терпеть стало трудно, и он решил во что бы то ни стало разузнать у того здоровяка, который дал ему одежду, что же тут происходит.

Войдя в барак, Семен удивленно остановился у двери.

Когда он уходил, в бараке было четверо спящих и еще этот мужик, а теперь на койках сидели и лежали человек тридцать. Каждый занимался чем-то своим, и Семен не сразу понял, что так удивило его. Лишь через несколько долгих секунд до него дошло, что в бараке было по-прежнему тихо. То есть звуки-то были, но как в театре перед поднятием занавеса. кто-то кашлянул, звякнула упавшая на пол ложка, заскрипела койка, один из «курсантов» взбивал тощую подушку, пытаясь сделать ее попышнее… Звуки были, но никто не произнес ни единого слова.

Несколько человек повернули головы в сторону Семена, но тут же равнодушно отвернулись. Семен прошел к своей койке и, сев на нее, уставился в затылок Портному, который сидел на койке и смотрел в окно. Почувствовав взгляд, тот медленно обернулся.

Взгляд его ничего не выражал, не был он ни угрожающим, ни многозначительным, но Семену стало не по себе, и он отвел глаза. Портной тоже отвернулся, но Семен чувствовал, что внимание этого странного мужика сосредоточено на нем, и прежнее беспокойство снова охватило его.

Вдруг на улице послышался дикий крик, и Семен, вздрогнув, посмотрел в сторону двери. Но тут же, обратив внимание на то, что, кроме него, никто не отреагировал, взглянул на Портного, который сидел вполоборота к Семену. Затем нахмурился, встал и решительно пошел к двери.

Распахнув ее, он остановился как вкопанный.

Попав сюда несколько часов назад, он уже успел устать от непонимания и был готов принять как должное все, что бы ни увидел, но то, что предстало его глазам, не лезло ни в какие ворота.

К тому самому кресту, который так озадачил Семена, был приколочен голый человек. Его ладони, прибитые к концам горизонтальной перекладины креста большими гвоздями, были окровавлены, и на землю часто капала темно-красная кровь. Ноги были тоже прибиты гвоздями, но, в отличие от того, как обошлись с Христом, этого человека не поддерживали веревки, и он всей своей тяжестью висел на четырех гвоздях, для надежности загнутых кверху. Руки его задрались наверх, живот нелепо выпятился вперед, а ступни вывернулись так, будто он хотел пробежаться в лезгинке.

Рот распятого был широко открыт, и человек громко кричал от боли и страха.

От креста, переговариваясь друг с другом, удалялись два солдатика. У одного из них под мышкой торчал молоток. Они остановились, тот, у которого руки были свободны, дал другому прикурить, потом мельком оглянулся на крест, и они пошли дальше.

Семен ошеломленно уставился им вслед, потом повернулся в строну барака, но, кроме него, зрителей не нашлось. Он снова посмотрел на приколоченного к кресту человека, но тот уже замолчал и безвольно обвис на гвоздях — как видно, потерял сознание от боли.

Солдатики скрылись за одним из бараков, и Семен, проводив их взглядом, заметил, что на окне того корпуса, где находился кабинет Штерна, шевельнулась занавеска. Семен представил себе, как начальник колонии Штерн наблюдает за казнью, злорадно потирая руки и хихикая. Такое глупое предположение, конечно, никак не вязалось с образом здоровенного рыжего немца, который, безусловно, мог задавить кого угодно собственными руками — силы и жестокости у него хватит, но уж на роль сладострастного маньяка он не годился никоим образом.

Остаток дня Семен пролежал на койке, то задремывая, то просыпаясь от какого-нибудь звука вроде кашля или скрипа койки, и наконец в бараке прозвучал обыкновенный школьный звонок. Зеки — или, как сказал Штерн, «курсанты» — зашевелились и потянулись к выходу. Семен понимал, что хоть он тут и новичок, на которого по непонятной причине никто не обращает явного внимания, он должен поступать как все. А кроме того, по времени дело подошло к ужину, так что он встал с койки, с хрустом потянулся и пошел вслед за всеми. Выйдя на улицу, зеки-»курсанты» сбились в небольшую группу и молча пошли куда-то. И опять — никакой охраны, никаких лагерных строгостей, полная самостоятельность. Семен с опаской покосился в сторону креста, но тот был пуст. Человек, который несколько часов назад висел на гвоздях, исчез. Только темных пятен прибавилось.

Через минуту Семен убедился в том, что он был прав насчет ужина. Они подошли к большому бараку с освещенными окнами и стали заходить внутрь. Портной, оказавшийся рядом с Семеном, толкнул его локтем и кивнул. Семен не понял, что он имеет в виду, но на всякий случай сел за стол напротив него. Еду разносили солдаты, которые совершенно спокойно ходили между столами и ставили на них алюминиевые бачки и чайники. На их лицах было равнодушное выражение скотников, наваливающих сено в ясли. А те, кому они принесли пищу, брали ее с таким же равнодушием и спокойствием. И опять Семена поразила неестественная тишина, царившая в столовой. Что у них — языки вырезаны, что ли? — подумал Семен. Но Портной-то разговаривает…

Однако нужно было не размышлять, а есть. И Семен навалил себе в миску целую гору макарон по-флотски. А как же хряпа, подумал он, наворачивая макароны, тут ведь зона для уголовников, а кормят лучше, чем в армии — вон какой кусман мяса попался!

Портной, сидевший напротив Семена, тоже не стеснялся. Шевеля ушами, он уписывал макароны за обе щеки, и не похоже было, что тяжкая жизнь на зоне отбила у него аппетит. Запихнув в рот полную ложку жратвы, он поднял глаза на Семена и невнятно прошамкал:

— Нужно поговорить.

Семен кивнул и налил себе чаю.

Запивая сытный ужин сладким горячим чаем, он незаметно огляделся и увидел в углах под потолком несколько маленьких черных цилиндриков. Торчали они и между окон. Семен понял, что это камеры наблюдения, и ради интереса пересчитал те, которые смог заметить. Получилось семнадцать. Ого, подумал он, это серьезно. А ведь кто-то должен следить за всем этим… И если камеры слежения имеются в столовой, то, значит, они есть и в бараке, и на улице, и в большом деревянном сортире, который он уже успел посетить. Теперь Семен понял, почему все тут происходит без присутствия охраны. Зачем болтаться между зеками, если можно спокойно наблюдать за каждым, где бы он ни находился! Наверное, тут и микрофончики имеются, не зря все молчат, да и Портной уж слишком осторожничает, не сказал о предстоящем разговоре ни в бараке, ни на улице, а только здесь, среди чавканья и лязганья посуды, да еще рот набил перед этим, чтобы слышно хуже было…