Новая история Второй мировой - Сергей Переслегин

Пехотным танком (они же танки ДД) надлежало иметь солидную защиту, мощное вооружение (пулеметы и короткоствольные пехотные орудия, желательно во множественном числе) при невысокой скорости и сравнительно небольшой дальности хода. Достичь таких качеств оказалось гораздо сложнее, ибо усиление брони и установка мощного вооружения требовали значительного утяжеления машины, для чего был нужен мощный двигатель, а главное — принципиально новая ходовая часть, значительно усиленная по сравнению с традиционными моделями.

Надо сказать, что не только в 20‑е годы, но и позже, вплоть до Второй мировой войны многие военные теоретики продолжали считать, что танки вполне способны действовать в прорыве и тылу врага без поддержки пехоты; моторизация пехоты все еще рассматривалась ими в основном как средство быстрой переброски по собственным тылам, а действия в глубоком вражеском тылу оставались прерогативой кавалерии.

Вот что по этому поводу писали советские военные теоретики:

«Стадия развертывания оперативного маневра рисуется в следующем виде. Механизированные соединения, стратегическая конница (1‑й эшелон оперативного маневра), устремляющиеся в прорыв вместе с мощной штурмовой и бомбардировочной авиацией, встречными столкновениями ликвидируют подходящие пешком, на автомобилях оперативные резервы противника.

Дезорганизация тыла противника — узлов управления, снабжающих баз… производится рейдирующими механизированными соединениями и стратегической конницей, сопровождаемыми десантами с воздуха.

Одновременно войсковые соединения (второго эшелона оперативного маневра) развертывают маневр на автомобилях (автомобильный маневр), поданных из состава авторезерва главного командования…[22]

Обратим внимание — речь идет не о моторизованной пехоте, а об обычной пехоте, временно посаженной на транспорт, выделенный из состава РГК. Во многом именно теория глубокой операции, а вовсе не «блицкриг», стала порождением бедности — недостаточного уровня моторизации войск, когда из массы армии предполагалось выделять автономный кулак, по своей подвижности многократно превосходящий основный силы. Задачей этого кулака являлся не удар по уязвимым точкам вражеской тыловой структуры с последующим перехватом коммуникаций, а «размягчение» самой обороны вкупе с противодействием вражеским подвижным резервам, перебрасываемым к месту прорыва из тыла либо с других участков фронта.

Именно такими виделись действия механизированных сил творцам теории «глубокой» операции. Необходимость существования чисто моторизованных сил ставилась под сомнение — через пять лет уже упоминавшийся нами выше Ф. Новослободский в своей статье повторял то же самое:

«Войска, обладавшие только средствами оперативной подвижности, не имевшие в бою преимуществ перед обыкновенными, вызывали бы лишь ненужные расходы. Придача оперативной подвижности любому войсковому соединению может быть осуществлена путем перевозки специальными автотранспортными отрядами».

Проще говоря, моторизация пехоты — отдельно, танки — отдельно. Если мы не имеем средств на полную моторизацию, тогда отдадим приоритет танку как средству, дающему реальное и решительное превосходство, хотя бы в определенном месте и в определенный момент. Между прочим, это один из вариантов все того же принципа Гудериана «Klotzen nicht Kleckern!» — «Бейте, а не шлепайте», сиречь не пытайтесь достичь успеха везде, а сосредотачивайте максимум средств и ресурсов в одном месте, где вы чувствуете себя наиболее сильными.

В данном случае Советский Союз, не имевший к началу 1930‑х годов вообще никакой автомобильной промышленности, не мог даже надеяться соперничать с крупнейшими армиями мира по уровню моторизации. Но использование танков давало шанс уравновесить это отставание достижением преимущества в другой области — поэтому нет ничего удивительного в том, что советская военная теория сделала основной упор на танки, а не на подвижную войну, то есть «блицкриг». Хотя, как мы убедились, еще на рубеже десятилетий Калиновский прекрасно понимал суть блицкрига, сформулировав ее гораздо яснее, чем Гудериан,

Впрочем, спор о том, кто же был истинным «отцом» теории блицкрига — Гудериан, Фуллер, де Голль или Калиновский — не имеют особого смысла, ибо надо учитывать одну важную вещь: на поле боя войска руководствуются не книжной теорией, а практическим опытом, полученным в ходе предыдущих боевых действий.

История не знает случаев, когда теоретические достижения позволяли добиться кардинального перевеса над противником.

Даже введение технических новинок давало эффект только тогда, когда сопровождалось технологической возможностью применения таких новинок в массовом порядке. Что с того, что дредноутную схему линейного корабля придумал в 80‑х годах XIX века русский инженер Степанов — если впервые она была использована англичанами двадцать лет спустя? Первые многомоторные бомбардировщики были спроектированы и построены в России и Италии — но на ход боевых действий Первой мировой войны это не оказало ровным счетом никакого влияния, и волнует сейчас только любителей искать родину слонов в своем Отечестве. Зато реактивные истребители, причем второго поколения, впервые в массовом порядке применил Советский Союз, сразу же добившись весомого влияния на ход боевых действий в Корее. И это при том, что технический приоритет в создании и применении реактивной авиации принадлежит немцам, а превосходство в общем количестве реактивных машин к началу 1950‑х годов, безусловно, держали Соединенные Штаты Америки.

Точно так же приоритет в «изобретении» блицкрига и приоритет в применении этой тактики на поле боя вполне может принадлежать разным людям и разным армиям. Более того, часто случается так, что, придумывая одну вещь, изобретатель создает совсем другую. Один из пионеров электрического освещения, русский ученый Лодыгин, вообще–то разрабатывал вертолет — геликоптер с электромотором, питающийся с земли по кабелю. По его мысли, такое устройство должно было заменить на войне привязные аэростаты, используемые для наблюдения за противником. А электрическая лампочка предназначалась всего лишь для освещения кабины аппарата — но именно благодаря ей имя Лодыгина осталось в истории…

Вот и Гейнц Гудериан, в середине 1930‑х годов увлеченно пропагандируя необходимость создания танковых войск, представлял себе танковую войну совершенно не такой, какой она оказалась пять–семь лет спустя. Внимательно читая его книгу «Внимание: танки!», с удивлением обнаруживаешь, что пишет он о совершенно другой войне — вовсе не той, что в реальности вела Германия. Бессмысленно искать в этой работе описание той тактики танковых войск, какую вермахт использовал в своих победоносных наступлениях 1939–1942 годов. Ее там просто нет.

Куда более развернуто Гудериан касается оперативных приемов и принципов танковых действий в своей послевоенной работе «Танки — вперед!», хотя и здесь скорее склонен обсуждать организационные, нежели теоретические моменты. Он не говорит даже тех элементарных вещей, что мы изложили выше. Конечно, можно заподозрить, что «Быстроходный Гейнц» чего–то не договаривал, чтобы не облегчать жизнь потенциальному противнику — но, судя по всему, некоторые вещи просто казались ему самоочевидными, не требующими специального выделения.

Требования, сформулированные еще Сектом в наставлении 1921–1923 годов «Управление и взаимодействие родов войск в бою», подразумевали необходимость для офицера (а также солдата и унтер–офицера) обладать не просто рядом определенных знаний, а также неким набором привычек и навыков. Эти привычки и навыки можно было отработать только на практике, механическое заучивание уставов и наставлений (не говоря уже о теоретических работах) здесь не помогало.

Точно так же боевая реальность вносила коррективы в уже набранный на учениях опыт — и если мы еще можем проследить изменения организационной структуры под влиянием опыта боевых действий, то изменение личного (в том числе и плохо вербализуемого) опыта солдат и офицеров отследить крайне трудно. Можно лишь констатировать, что тактика блицкрига была гибкой и постоянно менялась как под воздействием полученного опыта, так и под влиянием меняющейся обстановки.

Увы, чтобы руководство Красной Армии до конца осознало ограниченность возможностей танков и определило, каким должен быть баланс пехоты, транспорта, артиллерии и бронированных машин, также требовался боевой опыт, причем приобретенный не в специфических условиях Испанской войны, конфликта на Халхин—Голе или боев по прорыву «линии Маннергейма», а в обстановке классических маневренных действий.

Соответственно полученному опыту менялась и структура танковых войск. Это происходило как в вермахте, так и в Красной Армии. И в обоих случаях изменения были однонаправленными — уменьшалось количество танков, увеличивалась относительная численность артиллерии, транспорта и возимой пехоты. Очень часто встречается мнение о том, что недостаток танков в немецких танковых дивизиях сильно снижал их боевые качества. Однако в моторизованных дивизиях у немцев танков вовсе не имелось — и почему–то никто не воспринимает их как «неполноценные». Наличие или отсутствие танков значительно влияло лишь на возможность выполнения наступательных задач, причем в достаточно узком диапазоне условий. К примеру, как уже указывалось выше, для прорыва хорошо организованной обороны в первом периоде войны немцы свои танки старались не применять. В позиционной обороне танки также играют минимальную роль — для нее гораздо важнее общая численность войск, артиллерийская поддержка и масштабы подвоза боеприпасов. Последний критерий, кстати, является универсальным — наличие еды, патронов и снарядов гораздо важнее числа солдат, пушек и танков.