Жены и дочери - Элизабет Гаскелл

– Я намеревалась съездить за тобой сама, – сказала хозяйка дома. – Но эта жара угнетает меня, и я поняла, что усилие окажется для меня чрезмерным. Надеюсь, поездка получилась приятной?

– Очень, – застенчиво отозвалась Молли.

– А теперь позволь отвести тебя в твою комнату. Она расположена рядом с моей, и я решила, что там тебе будет лучше, пусть даже она меньше той, что предназначалась для тебя изначально.

Она неспешно выпрямилась во весь рост и, накинув на плечи легкую шаль – фигура у нее все еще оставалась стройной, – стала первой подниматься по лестнице. В спальню Молли можно было попасть из приватной гостиной миссис Хэмли, по другую сторону которой располагалась ее собственная спальня. Она показала девушке несложные средства сообщения, после чего, обронив, что будет ждать ее в гостиной, закрыла за собой дверь, и Молли наконец-то осталась одна, чтобы не спеша познакомиться со своим новым окружением.

Первым делом она подошла к окну, чтобы посмотреть, что же из него видно. Цветочный сад внизу, сразу же за ним – луг с сочной травой, стелющейся под легким ветерком и меняющей цвет, чуть в стороне – небольшой лес с вековыми деревьями, а еще дальше, примерно в четверти мили, виднелся, если встать сбоку от подоконника или высунуться наружу из распахнутого окна, серебряный диск озера. По другую сторону от леса и озера можно было различить старые стены и остроконечные крыши многочисленных хозяйственных построек. Восхитительную тишину раннего лета нарушало лишь пение птиц да жужжание пчел. Вслушиваясь в эти волшебные звуки, которые лишь подчеркивали изысканное и совершенное ощущение покоя, Молли забыла обо всем на свете, и лишь неожиданно зазвучавшие в соседней комнате голоса привели ее в чувство – кто-то из слуг, очевидно, заговорил с миссис Хэмли. Молли поспешно принялась распаковывать сундучок, раскладывая свои немногочисленные наряды в старинном комоде, который заодно был призван исполнять роль ее туалетного столика. Вся мебель в комнате была старомодной, но ухоженной и настолько хорошо сохранившейся, насколько это вообще возможно. Занавески были пошиты из индийского набивного коленкора прошлого века – после многочисленных стирок цвета поблекли, но сама ткань поражала чистотой. Рядом с кроватью на полу лежал узкий коврик, не мешая любоваться дубовыми досками, настолько тщательно и плотно пригнанными, что в щели между ними не пробивалось ни одной пылинки. Здесь не было и следа современной роскоши: ни письменного стола, ни софы, ни большого высокого зеркала в полный рост. В одном углу на стене висела полочка, на которой покоился индийский кувшин с высохшими цветочными лепестками, что вкупе с жимолостью, карабкающейся по стенам за открытым окном, наполняло комнату чудесным ароматом, недоступным любым парфюмерным изделиям. Молли выложила на кровать свое белое платье (прошлогоднее и по дате изготовления, и по размеру), приготовившись к первому в своей жизни процессу переодевания к обеду. Затем, поправив платье и волосы, а заодно прихватив с собой корзинку для вышивания, она осторожно приоткрыла дверь и увидела, что миссис Хэмли лежит на софе.

– Останемся здесь, дорогая? Думаю, здесь нам будет лучше, чем внизу. К тому же мне не придется подниматься наверх, чтобы переодеться.

– С удовольствием, – согласилась Молли.

– Ага! Ты взяла с собой вышивку, умничка, – сказала миссис Хэмли. – Сама я в последнее время вышиваю мало. По большей части я провожу время в одиночестве. Видишь ли, оба моих сына учатся в Кембридже, а сквайр целыми днями пропадает на улице, так что я почти забыла, что это такое – вышивка. Зато я много читаю. А ты любишь читать?

– Это зависит от книги, – отозвалась Молли. – Боюсь, что я не очень люблю «регулярное чтение», как выражается папа.

– Но поэзию ты любишь наверняка! – воскликнула миссис Хэмли, перебивая Молли. – Я поняла это, едва увидела твое лицо. Ты читала последнюю поэму миссис Хеманс[18]? Хочешь, я прочту ее тебе вслух?

И она принялась читать. Молли слушала ее вполуха, украдкой рассматривая комнату. Мебель была такой же, как и в ее спальне. Старомодная, из прекрасного дерева, приятного глазу, безукоризненно чистая и опрятная; возраст и заграничный вид делали гостиную уютной и живописной. На стенах висели карандашные наброски – портреты. Молли решила, что на одном из них изображена сама миссис Хэмли, ослепительно красивая и совсем еще молодая. Но затем она вдруг переключилась на поэму, отложила в сторону вышивку и стала слушать с таким вниманием, что окончательно покорила миссис Хэмли. Закончив чтение, миссис Хэмли ответила на восхищение Молли:

– Ах! Думаю, тебе стоит как-нибудь почитать стихи Осборна. Но только ни слова об этом, договорились? Я лично считаю, что они почти так же хороши, как и миссис Хеманс.

Комплимент «почти так же хороши, как и миссис Хеманс» о многом говорил молоденьким девушкам того времени, поскольку это было почти то же самое, как если бы сейчас сказали, что «стихи Теннисона почти так же хороши». Молли с любопытством посмотрела на нее.

– Мистер Осборн Хэмли? Ваш сын пишет стихи?

– Да. Полагаю, что с полным правом могу сказать, что он – поэт. Он очень талантливый, способный и умный молодой человек и надеется получить стипендию в Тринити. По его словам, он рассчитывает опередить всех остальных соискателей, да еще и получить медаль ректора университета. Вон его портрет – он висит на стене за твоей спиной.

Обернувшись, Молли увидела один из карандашных рисунков. На нем были изображены двое мальчиков в детских пиджачках, брючках и рубашках с отложным воротничком. Старший сидел и что-то читал. Младший же стоял рядом, явно пытаясь привлечь его внимание к чему-то невидимому, – за окном в той же самой комнате, в которой они сейчас сидели, поскольку Молли узнала на рисунке очертания знакомых предметов мебели.

– Мне нравятся их лица! – сообщила она. – Полагаю, рисунок сделан настолько давно, что я могу говорить об их сходстве с вами так, словно они похожи на кого-то другого, – если вы позволите.

– Разумеется, – согласилась миссис Хэмли, сообразив, что имеет в виду девушка. – Расскажи мне, что ты думаешь о них, дорогая. Будет забавно сопоставить твои впечатления с тем, какие они на самом деле.

– Но я вовсе не собиралась высказывать догадки об их характерах. Я не могу этого сделать, а если бы даже и могла, то с моей стороны это было бы неуместно и непозволительно. Я могу говорить лишь об их лицах, о том, какими я вижу их на рисунке.

– Отлично! Итак, скажи мне, что ты о них думаешь?

– Старший – тот, который читает, – очень красив. Но разглядеть его лицо во всех подробностях я не могу, потому что он опустил голову и я не вижу его глаз. Это и есть тот самый мистер Осборн Хэмли, который пишет стихи?

– Да. Сейчас он уже не так красив, но в детстве был прелестен. Роджера никогда даже сравнить с ним нельзя было.

– Да, он не столь привлекателен, как брат. Но его лицо мне нравится. Я вижу его глаза. Они серьезные и строгие, но в остальном лицо у него скорее веселое, чем грустное. Он выглядит слишком уверенным и спокойным, слишком добрым, чтобы соблазнить брата и заставить его отвлечься от уроков.

– Но это были вовсе не уроки. Я помню, как художник, мистер Грин, однажды увидел Осборна читающим поэзию, в то время как Роджер пытался уговорить его пойти прокатиться на возу с сеном, – это и была «основная тема» рисунка, если говорить художественным языком. Роджер не слишком любит читать, по крайней мере ему нет дела до поэзии, рыцарских или любовных романов. Он увлечен естествознанием, которое заставляет его, подобно сквайру, бо́льшую часть своего времени проводить на свежем воздухе. А когда он дома, то читает только научные книги, которые имеют отношение к его интересам. При этом он славный и послушный мальчик, который внушает нам чувство удовлетворения, но такой блестящей карьеры, как та, что ожидает Осборна, ему не сделать.

Молли попыталась разглядеть на рисунке характерные черты мальчишек, о которых ей только что рассказала их мать, и за вопросами и ответами по поводу остальных картин, развешанных по стенам, они и не заметили, как пролетело время, пока не зазвонил колокольчик, призывая их переодеться к шестичасовому обеду.

Молли пришла в смятение, выслушав предложения горничной, которую прислала ей в помощь миссис Хэмли. «Боюсь, они ждут от меня чего-то необыкновенного, – подумала она про себя. – Если так, то они будут разочарованы, только и всего. Но мне бы очень хотелось, чтобы мое платье клетчатого атласа было бы уже готово».

Впервые в жизни она смотрела на себя в зеркало с некоторым волнением и тревогой. Ее глазам предстала стройная фигурка, которая обещала стать высокой; цвет лица скорее смуглый, нежели кремовый, хотя через год-другой оно, пожалуй, все-таки обретет желаемый оттенок; роскошные черные кудри, собранные в узел на затылке и перехваченные розовой лентой; большие миндалевидные глаза, затененные сверху и снизу длинными, загибающимися кверху черными ресницами.