Короско - Артур Дойл

Из всех тяжелых минут этого ужасного дня это была чуть ли не самая тяжелая. Женщины горько плакали, не скрывая своих слез, только один мистер Стюарт в бреду над чем-то от души хохотал, прислонясь спиной к бедру своего верблюда. Фардэ, закрыв лицо, плакал.

Арабы же приветствовали друг друга выстрелами в воздух и высоко размахивали над головой своими длинными копьями. Вновь прибывших было не так много, не более тридцати человек, но все они носили тот же красный тюрбан и белый бурнус с коричневой каймой. У одного из них было в руках небольшое белое знамя с красными буквами какого-то текста, но, кроме того, в этой группе арабов было нечто, что особенно привлекало внимание пленных. Сердца всех дрожали от волнения.

– Смотрите, мисс Адамс, – воскликнул Стефенс, – кто это там, в центре группы? Право, это женщина!

Действительно, на одном из верблюдов выделялась какая-то своеобразная фигура. Еще минута, ряды арабов разомкнулись, – и фигура женщины, белой женщины ясно предстала перед глазами туристов.

– Пароход наш был атакован! – воскликнул кто-то. – Это кто-нибудь из наших!

Бельмонт вскрикнул и кинулся вперед, позабыв обо всем на свете.

– Нора! Дорогая! – кричал он. – Не падай духом, я здесь, и все теперь хорошо!

Глава 6

Итак, «Короско» был захвачен арабами, и все надежды на спасение, все точные вычисления расстояния и времени – все это было напрасно, обманчивый мираж. В Хальфе никто не подымет тревоги до тех пор, пока не узнают, что пароход не возвратился. Даже теперь, когда Нил казался узкой зеленоватой полоской на самом краю горизонта, преследование арабов еще не началось. Как же слабы были их шансы на то, что египетская кавалерия успеет нагнать их и отбить у степных разбойников, тем более, что теперь уже оставалось не более каких-нибудь ста миль до страны дервишей! Всеми ими, за исключением Бельмонта, овладело тупое отчаяние. Между тем арабы обменивались приветствиями и сообщали друг другу о том, что было сделано той и другой стороной, с обычной своей сдержанностью и важностью, тогда как негры того и другого отряда скалили свои белые зубы и трещали, как сороки, – эти вечно добродушные и веселые негры, которых даже суровый Коран не смог лишить этого добродушия.

Предводитель вновь прибывших был седобородый, худой, аскетического вида араб, с ястребиным носом и пронизывающим взглядом черных жестоких глаз. Он держался высокомерно и надменно; все остальные относились к нему с особым почтением. При виде этого старого араба, драгоман жалобно застонал и безнадежно всплеснул руками.

– Это эмир Абдеррахман, – простонал он, – теперь я уже не смею надеяться, что мы останемся живы!

Для всех остальных имя Абдеррахмана ничего не значило, но полковник Кочрейн, служивший некогда на Востоке, слышал, что этот человек пользовался репутацией чудовищной жестокости и беспощадного фанатизма. Оба эмира некоторое время совещались между собой, затем они долго и упорно смотрели на кучку унылых пленных, причем младший из двоих что-то объяснял, а старший слушал с мрачным, бесстрастным выражением лица.

– Кто этот красивый седобородый араб? – спросила мисс Адамс, первая очнувшаяся от общего удрученного состояния.

– Это теперь их вождь и предводитель! – сказал полковник Кочрейн.

– Неужели вы хотите сказать, что он теперь примет начальство над всеми нами и над тем другим, чернобородым?

– Да, леди, – ответил драгоман, – он теперь начальник над всеми!

– Что касается меня, то я предпочитаю быть в его власти, чем во власти этого чернобородого, – сказала мисс Адамс, глядя на племянницу. – Не правда ли, Сади, дорогая, ты теперь себя лучше чувствуешь, когда жара немного спала?

– Да, тетечка, не беспокойтесь обо мне, сами-то вы как себя теперь чувствуете?

– Я чувствую себя бодрее, чем раньше. Мне совестно, что я подавала тебе такой скверный пример своим малодушием. Но я прямо голову потеряла при мысли, что мне скажет твоя мать, которая доверила мне тебя… Боже мой, в бостонском «Геральде», вероятно, будет помещена заметка об этом! Боже мой…

– Ах, бедный мистер Стюарт! – воскликнула Сади. – Слышите, как он все время не перестает бредить! Посмотрим, тетя, не можем ли мы что-нибудь сделать для него?

– Меня сильно тревожит участь госпожи Шлезингер и ее ребенка, – сказал полковник Кочрейн. – Я вижу вашу жену, Бельмонт, но не вижу никого больше!

– Они ведут ее сюда! – воскликнул Бельмонт. – Слава Богу! Теперь мы все узнаем. Они не сделали тебе вреда, дорогая Нора? – и он кинулся вперед, чтобы схватить и поцеловать ее руку, которую она протянула ему, когда он помогал ей спуститься с верблюда.

Милые, ласковые серые глаза миссис Бельмонт и ее приветливое спокойное лицо успокоительно подействовали на всех.

– Бедняжки, – сказала она, – глядя на вас, я вижу, что вам было гораздо хуже, чем мне. Нет, право, дорогой Джон, я чувствую себя прекрасно, даже не ощущаю особенно сильной жажды, так как мы наполнили свои бурдюки водою у Нила, и мне давали пить вволю. Но отчего я не вижу мистера Хидинглея и мистера Броуна, ведь они отправились вместе с вами?! А бедный мистер Стюарт, что с ним?

– И Хидинглей, и Броун покончили свои счеты с жизнью, – ответил угрюмо ее супруг, – и ты не поверишь, дорогая, сколько раз я благодарил Бога за то, что ты не была с нами. А теперь ты все же здесь, дорогая моя!

– Где же мне и быть, Джон, как не подле моего супруга?! И, право, мне гораздо, гораздо лучше здесь, чем было бы там, в Хальфе!

– Дошла ли до города какая-нибудь весть о случившемся? – спросил Кочрейн.

– Одной шлюпке удалось уйти от арабов. Миссис Шлезингер с ребенком и няней уплыли на ней. Я находилась внизу, в каюте, когда арабы ворвались на «Короско»; те, кто был на палубе, успели сесть в шлюпку и бежать – шлюпка была уже спущена и совсем наготове. Арабы стреляли по шлюпке, и я не знаю, был ли на ней кто-нибудь убит или ранен!

– Они стреляли по шлюпке? – переспросил Бельмонт. – Прекрасно! В таком случае их выстрелы могли слышать в Хальфе. Как вы думаете, Кочрейн? Погоня, вероятно, несется за нами по горячему следу, мы каждую минуту можем надеяться увидеть белые пулари британского офицера!

Но на этот раз Кочрейн оставался холоден и недоверчиво отнесся к возможности спасения.

– Если они не выехали в составе сильного отряда, то пусть лучше вовсе не являются, – сказал Кочрейн, – эти люди не из тех, с кем легко справиться. Главари их опытны в военном деле; с ними придется сражаться не на шутку.

В этот момент громадное багровое солнце наполовину опустило свой лучезарный диск за фиолетовую линию холма на краю горизонта. Это час вечерней молитвы мусульман. Древние обитатели Ирландского плато стали бы поклоняться этому лучезарному диску на краю горизонта, но эти дети пустыни были благородны в своих чувствах, – для них идеал выше материальной действительности, – и потому они оборачиваются спиной к великолепной картине заходящего солнца и возносят свой мысленный взор к далекому Востоку, колыбели и очагу их религии, и молятся, молятся так, что нам, христианам, остается только поучиться у них. О, эти фанатики мусульмане, как они умоют молиться! Всецело поглощенные своим религиозным экстазом, с вдохновенными лицами и сияющим взором, с повергнутым в прах челом, лежат они по несколько минут на своих молельных ковриках. И кто мог усомниться, глядя на этих людей, на их убежденную веру, на этот огонь фанатизма, горящий в их глазах, что в них таится великая жизненная сила, что бесчисленные миллионы людей думают, как один человек, – от мыса Джуба до пределов Китая! Пусть только одна могучая волна всколыхнет их, пусть только восстанет среди них великий вождь или организатор, который сумеет воспользоваться этой великой силой, – и тогда кто может поручиться, что эти сыны Востока не заполонят когда-нибудь жалкий, дряхлый, вырождающийся юг Европы, как некогда, тысячу лет тому назад!