Ангелика - Артур Филлипс

— Я полагаю, мне не следует этого делать. Твое терпеливое водительство пришлось бы весьма кстати.

— Отчего ты не в состоянии объясниться? Ребенок нуждается во внимании? Дорогая, ты — судия справедливей меня.

Его голос звенел насмешкой, что отсылала, вероятно, к тем вакациям, когда Ангелика занедужила из-за него и невзирая на его суждение, что она де пышет здоровьем.

— Ее боли — весьма странного свойства.

— Кон, ты не расскажешь обо всем простыми словами? Это вопрос женского толка?

— Ее недомогание… не подберу слова… оно совпадает с… вот оно: совпадает. Ее жалобы совпадают с болью, что она… не понимаю, что я говорю. Ее ручка и шейка. Понимаешь, я страдала тождественно…

— А ты полностью в своем уме? Тебя лихорадит? Потребно ли ей внимание доктора? Способны ли вы с Норой уладить этот вопрос в мое отсутствие?

— Разумеется. Я приношу свои извинения.

— Однако же не забивай голову ребенка чепухой. Она, видишь ли, повторяет все, что бы ты ни произнесла. — Он взял котелок с серпообразного столика красного дерева при входе и прищелкнул языком, воззрившись на Констанс, будто на упрямящийся образчик лабораторного оборудования. — Подойди ко мне, дорогая моя. Никаких причин для извинений. Ночью мы поклялись друг другу одолеть терзающий нас разрыв. Потому следи за благополучием ребенка — и расскажи мне обо всем вечером. И пусть доктор назначит тебе снотворные капли. Ты стала будто сова на моем ложе. Ну же, поцелуй нас. Превосходно. До вечера.

— Кто такой Лем? — Он достиг двери, когда она припомнила, о чем же хотела его спросить. Он медлительно развернулся к ней, на лице его написалась пустота.

— Произнеси еще раз.

— Лем. Кто такой Лем?

— Как тебе удалось… он сумел добраться до этого дома, дабы досаждать нам?

— Он тебе снился, ты проговаривал его имя, — сказала она, стараясь улыбнуться и тем смирить его нарастающий гнев.

— Он не представляет никакого интереса. Попрошайка, что подстерег меня на улице. Пошли за доктором.

Только не тверди ему нелепости на попугайский манер.

У девочки начнутся кошмары. Не разыгрывай трагедий.

Она придет в себя в два счета… заметь себе.

Она заметила себе и эти слова, и его тон; между тем он удалился. Но с какою легкостью он умолчал о пропасти, отделяющей искренние жалобы от кошмаров!

Она не послала за доктором, поскольку дитя ни на что более не жаловалось, а мета на шейке, безусловно, внимания не требовала. Однако тем же вечером Ангелика впервые непритворно воспротивилась спальне, кровати, дреме. Обширное чувствоизъявление дочери поразило Констанс: будучи безмерно прихотливым, оно не могло основываться лишь на ухищрениях своевольного ребенка.

— Мне чудно, — сказала Ангелика в итоге, мотая головой, дабы не закрывать глаза. Ее ножки сражались с плотно заправленными простынями.

— Чудно, любовь моя?

— Я не желаю спать.

— Но ты устала.

— Пожалуйста, не давай мне спать.

— Почему же? Спят все и каждый.

— Лучше бы я не спала. Я не желаю спать. Мне чудно. Когда я сплю.

— Я стану присматривать за тобой. Не покину этого кресла. Устроит это тебя?

— Обещай мне. Ты не будешь спать. Поклянись, мамочка.

— Клянусь. — Констанс легко засмеялась. — Я стану бодрствовать.

Почти на этом улыбчивом слове Ангелика задремала. И почти немедленно после этого в комнату вступил Джозеф; он шел из гостиной с целью разыскать супругу.

Он спросил, не уснуло ли еще дитя.

— Почти уснуло, — ответила Констанс. Весьма скоро он спустился из спальни, дабы увести ее, и она сказала: — Я буду мгновение погодя, — и притворилась, будто занята, раскладывая одежды в Ангеликином платяном шкафу. Он удалился вновь. По всей длине боковой панели шкафа бежала широкая трещина, возникшая, надо думать, недавно, и Констанс ощутила, как предмет дрожит под ее рукой.

До слуха Констанс доносились шаги Джозефа, что расхаживал наверху, и она знала: если он придет звать ее в третий раз, значит, терпение, кое он хранил одиннадцать месяцев, истощилось и срок, что она выторговала ложью несколькими ночами ранее, наступил. Джозеф рискнет жизнью супруги ради собственного желания.

Она слышала, как он нисходит, и несуразно ощущала себя девочкой, кою вот-вот выбранят. Она не в состоянии была сочинить предлог: одежды подобающе разложены, окна заперты, простыни в порядке, книги убраны с глаз, девочка сопит, его шаг в коридоре…

— Когда ты сделаешь мне одолжение, возвратившись на место?

Она была неправа, противясь ему. Сейчас, когда их разделяла Ангеликино ложе, ей нечего было сказать в свою защиту — только сослаться в очередной раз на предостережения докторов.

— Я обещала ей, — вздорно начала она взамен.

Она сидела в эдвардсовском кресле голубого шелка до тех пор, пока Джозефово топотанье наверху не угомонилось. Не угодив никому, она старалась не провалиться в дрему. Когда противиться сну стало невозможно, она взамен увидела сон о противленье сну. Она сидела на корточках в заброшенном саду за домом. Высокая трава кралась вверх по подолу ее ночной сорочки и щекотала ноги, рисуя на коже красные шишечки. Констанс поклялась сидеть в траве и никогда не спать, как спят взрослые, требуя того же от детей. Ей было холодно, а остаток солнца, оплавляясь, исчезал на глазах. Я никогда не усну, говорила она себе, потому что мне будет чудно. Иногда я буду моргать, но никак не более. И тут явился незабвенный палящий запах.

Ангелика уселась на краю кровати.

— Вот видишь, — упрекнула она; с ее личика не сошла еще припухлость, обретенная в ночных странствиях. — Вот видишь. Ты уснула. Ты мне обещала. Ты соврала. Хорошая мамочка не оставила бы меня одну.

Сжав принцессу Елизавету в кулачке, Ангелика пронеслась мимо ошеломленной матери, дабы найти Нору и вытребовать у нее утренние молоко и булочку. Скверное настроение отпустило ее не скоро, и в продолжение завтрака Констанс столкнулась с гневом ребенка и согласным чувством Джозефа.

XII

Он отбыл значительно раньше, чем должен был, явив неспособность вытерпеть лишний миг той жизни, кою вынужден был вести. Супруга предала его прошлой ночью, наутро же, столкнувшись с озлившейся на нее Ангеликой, Констанс со всей остротой ощутила нехватку его любви.

Столкнувшись с лишением неестественнейшего свойства, он проявлял героическую сдержанность, она же откликалась страхом. Доведись ей оказаться на его месте, она не была бы столь добра, она, верно, с наступлением вечера и не думала бы о здоровье супруги, напротив, попросту вкусила бы наслаждение, положившись в остальном на авось. И если случится худшее, почему бы не начать все сначала, радоваться жизни, не тяготясь более небрачной супругой и издержками на нее? Все эти долгие годы Констанс не заслуживала его добросердечия, она лишь требовала длить великодушие бесконечно, между тем лишая Джозефа его прав.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});