Собрание сочинений в трех томах. Том 2. Хладнокровное убийство - Трумен Капоте

— Почему, Мирт? Почему некуда?

Миссис Клэр возвысила голос:

— ПОТОМУ ЧТО ОН МЕРТВ. И Бонни тоже. И Нэнси. И мальчишка. Кто-то их всех перестрелял.

— Мирт, что ты такое говоришь? Кто же их пострелял?

Не прерывая своего занятия, миссис Клэр отвечала:

— Тот тип из аэроплана, что врезался в его персики. Которого Герб отдал под суд. А если не он, тогда, значит, ты. Или кто-то из тех, кто живет через улицу. Все соседи — гремучие змеи. Все себе на уме, так и норовят нос дверью прищемить. Таков уж этот мир. Сама знаешь.

— Не знаю, — пролепетала Матушка Труит, зажав ладонями уши. — Ничего я такого не знаю.

— Змеи.

— Я боюсь, Мирт.

— Чего? Когда придет твое время, тогда и придет. И никакие слезы тебя не спасут. — Клэр заметила, что мать тихонько всхлипывает. — Когда Гомер умер, я исчерпала все свои запасы и страха, и горя. Если где-то поблизости болтается какой-нибудь дурак, которому не терпится перерезать мне горло, желаю ему успеха. Какая мне разница? Для вечности все это ерунда. Ты просто запомни: если одна птичка начнет таскать по одной песчинке — сначала одну, потом еще одну — через море, то время, когда она все их перетаскает на другую сторону, будет всего лишь началом вечности. Так что вытри нос.

Скорбная весть, объявленная проповедниками в церквях, переданная по телефонным проводам, распространенная независимой радиостанцией Гарден-Сити («невероятная и невыразимо страшная трагедия минувшей ночью или сегодня ранним утром постигла четверых членов семьи Герба Клаттера. Убийство, зверское и без очевидного мотива…»), вызвала среди мирных граждан реакцию, близкую скорее к реакции Матушки Труит, чем миссис Клэр: изумление, переходящее в тревогу; жутковатое ощущение того, как стремительно разливаются холодные ручейки страха за собственную жизнь.

«Кафе Хартман», вся обстановка которого состояла из четырех грубо сколоченных столов и буфетной стойки, с трудом могло вместить всех перепуганных сплетников, главным образом мужского пола, которые стремились в это заведение. Владелица, миссис Бесс Хартман, полноватая неглупая дама с короткими золотисто-седыми волосами и яркими, властными зелеными глазами, приходилась кузиной почтмейстерше Клэр и вполне могла потягаться с ней в прямолинейности высказываний.

— Люди говорят, что я суровая тетка, но эта история с Клаттерами проняла даже меня, — признавалась она подруге. — Не представляю, кто мог это сделать! Наслушавшись всякой дичи, которую тут несли, я сначала решила — Бонни. Глупо, конечно, но ведь подробностей никто не знал, и многие тогда подумали «а вдруг она» — из-за ее припадков. А теперь никто не знает, что и думать. Такое убийство можно совершить только из ненависти. И убийца наверняка знал дом как свои пять пальцев. Но кто их мог ненавидеть, Клаттеров? Ни от кого я не слышала о них худого слова; так, как их, у нас никого не любили, и если уж с ними такое случилось, то кто тогда застрахован, спрашиваю я вас? Один старик, который сидел у меня тут в то воскресенье, точно сказал, почему теперь никто не может уснуть; он сказал: «Все, кто здесь живет, — наши друзья. Других нет». Вот это и есть самое скверное. Ужасно, когда соседи не могут смотреть друг на друга без этакого подозрительного прищура! Знаю, с такими мыслями трудно примириться, но я уверена, что когда выяснят, кто преступник, это потрясет нас еще больше, чем само убийство.

Миссис Боб Джонсон, жена агента Нью-Йоркской Страховой Компании, превосходно готовит, но воскресный обед так и не был съеден — по крайней мере, не был съеден горячим, — потому что в тот миг, когда ее муж вонзил нож в жареного фазана, ему позвонил друг.

— И тогда, — вспоминает он со скорбью, — я впервые услышал о том, что произошло в Холкомбе. Я не поверил. Я не мог позволить себе поверить. Господи, у меня был чек Клаттера, при себе, в кармане пиджака. Листок бумаги стоимостью восемьдесят тысяч долларов — если то, что я услышал, была правда. Но я подумал, что этого не может быть, наверное, произошла ошибка, так не бывает, не бывает так, чтобы сегодня ты продал человеку большой полис, а завтра он оказался мертв. И не просто мертв, а убит. То есть компенсация выплачивается в двойном размере. Я не знал, что делать. Я позвонил нашему менеджеру в Уичито. Сказал ему, что получил чек, но еще не оформил, и спросил, что он мне посоветует. Гм, ситуация была щекотливая. Казалось бы, с юридической точки зрения мы не обязаны выплачивать страховку. Но с нравственной точки зрения — другое дело. Естественно, мы решили поступить по совести.

Два человека, которым это благородное решение принесло прямую выгоду, — Эвиана Джарчоу и ее сестра Беверли, единственные наследницы отцовского состояния, — находились в тот момент на пути в Гарден-Сити. Беверли ехала из Уинфилда, штат Канзас, где она гостила у своего жениха, а Эвиана — из собственного дома в Маунт-Кэрроле, штат Иллинойс. Постепенно, в течение дня, были извещены и другие родственники, в их числе — отец мистера Клаттера, двое братьев, Артур и Кларенс, и сестра, миссис Гарри Нельсон, все живущие в Ларнеде, штат Канзас, а также вторая сестра, миссис Элейн Селсор из Палатки, штат Флорида. Кроме того, родители Бонни Клаттер: мистер и миссис Артур Б. Фокс, которые жили в Пасадене, штат Калифорния, и три ее брата — Гарольд из Визалии, штат Калифорния; Говард из Орегона, штат Иллинойс; и Гленн из Канзас-Сити, штат Канзас. Да, по сути дела, почти все, кто был в списке гостей Клаттеров на День благодарения, получили это сообщение, кто по телефону, кто по телеграфу, и почти все немедленно отправились на традиционную встречу рода Клаттеров, только состоялась она не за праздничным столом, а на кладбище.

В это время в «Учительской» Уилма Кидвелл старалась держать себя в руках, потому что Сьюзен, хоть и совершенно опухла от слез и обессилела от приступов тошноты, безутешно твердила, что должна идти — срочно бежать — за три мили на ферму Раппов.

— Как ты не понимаешь, мама? — говорила она. — Что будет с Бобби, когда он об этом услышит? Он любил ее. И я любила. Он должен все узнать от меня.

Но Бобби уже знал. По пути домой мистер Эволт остановился на ферме Раппов. Он посовещался со своим другом Джонни Раппом, отцом восьмерых детей, из которых Бобби был третьим. Вместе двое мужчин направились в «ночлежку» — постройку, отделенную от собственно дома, который не мог вместить всех отпрысков Раппа. Мальчики жили в «ночлежке», девочки «дома». Бобби как раз застилал кровать. Он выслушал мистера Эволта, не задал ни одного вопроса и поблагодарил его за приезд. Потом он вышел во двор. Ферма Раппа стоит на высокой равнине, и с нее ему были хорошо видны золотящиеся поля «Речной Долины»; целый час он смотрел на них не отрываясь. Его пытались отвлечь, но безуспешно. Прозвонил колокол к обеду, и мать стала звать Бобби в дом — и звала до тех пор, пока наконец ее муж не сказал: «Не надо. Оставь ты его».

Ларри, младший брат Бобби, тоже отказался повиноваться колоколу. Он ходил вокруг Бобби кругами, не в силах помочь, но горя желанием что-то сделать, даже несмотря на то, что ему было велено «убираться». Потом, когда его брат пошел через поля к Холкомбу, Ларри увязался следом.

— Эй, Бобби. Послушай. Если уж мы куда-то идем, может, лучше взять машину?

Брат не отвечал. Он нарочно шел пешком, точнее, даже бежал, но Ларри не составляло труда идти с ним вровень. Хотя ему было еще только четырнадцать, он был выше ростом, выносливее, и ноги у него были длиннее. А Бобби, при всех своих спортивных заслугах, был едва ли не ниже среднего роста — ладненький, стройный мальчик с открытым, красивым лицом.

— Эй, Бобби. Послушай. Тебе все равно не разрешат на нее посмотреть. Ничего не выйдет.

Бобби обернулся и сказал:

— Иди назад. Ступай домой.

Ларри чуть поотстал, но продолжал идти следом. Несмотря на иссушающее тепло тыквенной поры, оба взмокли от пота, пока добрались до полицейского кордона у фермы «Речная Долина». Там уже собрались те, кто был дружен с Клаттерами, и просто любопытные со всего округа, но никто не был допущен за ограждение; его убрали лишь на короткое время, чтобы выпустить четыре санитарные машины — именно такое их число понадобилось, чтобы вывезти трупы, — и автомобиль с полицейскими. Когда мальчики пришли, все как раз говорили о Бобби Раппе. Потому что Бобби, как ему пришлось узнать еще до наступления сумерек, считался главным подозреваемым.

Из окна своей комнаты Сьюзен Кидвелл видела, как белый кортеж промчал мимо, и смотрела ему вслед, пока он не скрылся за углом и летучая пыль немощеной улицы снова не осела на дорогу. Потом в поле ее зрения возник Бобби, полускрытый тенью высокого младшего брата. Он, пошатываясь, брел по направлению к ее дому. Сьюзен вышла ему навстречу:

— Я так хотела сама тебе сказать.

Бобби заплакал. Ларри остановился у ограды дворика «Учительской» и привалился спиной к дереву. Он никогда в жизни не видел, как Бобби плачет, и не желал видеть, поэтому опустил глаза.