Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Сама европейская культура видится Элиоту постапокалиптической бесплодной пустыней. Ее традиции, некогда наполненные жизнью, осквернены гуманизмом и романтическим разгулом чувственности. Теперь она – набор обломков прошлого, громоздящихся друг на друге памятников, никак не связанных друг с другом и чувством жизни. В будущее повествователь поэмы смотрит без особого оптимизма. Мир на его глазах постоянно проходит все календарные стадии (весна – лето – осень – зима), умирает и вновь возрождается в то же самое состояние смерти. Если что и возрождается в этом мире – то греховность и чувственность.
Однако обратимся к самому тексту. Я выбрал небольшой фрагмент, финал первой части поэмы:
Unreal City,Under the brown fog of a winter dawn,A crowd flowed over London Bridge, so many,I had not thought death had undone so many.Sighs, short and infrequent, were exhaled,And each man fixed his eyes before his feet.Flowed up the hill and down King William Street,To where Saint Mary Woolnoth kept the hoursWith a dead sound on the final stroke of nine.There I saw one I knew, and stopped him crying “Stetson!You who were with me at the ships at Mylae!That corpse you planted last year in your garden,Has it begun to sprout? Will it bloom this year?Or has the sudden frost disturbed its bed?Oh keep the Dog far hence, that’s friend to men,Or with his nails he’ll dig it up again!You! hypocrite lecteur! – mon semblable, — mon frère!”
Призрачный город,Толпы в буром тумане зимней зари,Лондонский мост на веку повидал столь многих,Никогда не думал, что смерть унесла столь многих.В воздухе выдохи, краткие, редкие,Каждый под ноги смотрит, спешитВ гору и вниз по Кинг-Уильям-стритТуда, где Сент-Мэри Вулнот часы отбиваетС мертвым звуком на девятом ударе.Там в толпе я окликнул знакомого: “Стетсон!Стой, ты был на моем корабле при Милах!Мертвый, зарытый в твоем саду год назад,—Пророс ли он? Процветет ли он в этом году —Или, может, нежданный мороз поразил его ложе?И да будет Пес подальше оттуда, он друг человекаИ может когтями вырыть его из земли!Ты, hypocrite lecteur! – mon semblable, — mon frere!”[8]
Нетрудно догадаться, что перед нами урбанистическая зарисовка, сценка, в которой говорящий сам немного поучаствовал.
Итак, что же мы имеем? Зимнее утро, коричневый туман и Лондонский мост, через который идет, вернее, даже не идет, а течет, наподобие черной реки, толпа людей.
Если вы когда-нибудь бывали в Лондоне и около восьми часов утра появлялись в районе Лондонского моста, то вы наверняка знаете, что это за люди. Это клерки, которые работают в деловой части Лондона, офисные работники, одинаково одетые и одинаково причесанные. Со времен Элиота здесь мало что изменилось – разве что прически и фасон одежды. У Элиота клерки вздыхают, и, занятые своими мыслями, каждый смотрит себе под ноги.
Надо заметить, что вся эта картинка обладает удивительной документальной точностью и достоверностью. Все, что упоминает Элиот, реально существует: Лондонский мост, улица Кинг-Уильям, которая его продолжает, а также готическое здание церкви Сент-Мэри Вулнот, где часы на девятом ударе бьют чуть громче обычного. Ощущение бытовой конкретности происходящего усиливается, когда лирический герой узнает в толпе старого однополчанина Стетсона и окликает его. Потом задает ему странные вопросы о трупе, который тот зарыл в саду, и дает ему еще более странный совет – держать Пса подальше. Завершают всё французские слова, обращенные к нам, к читателям, причем несколько оскорбительные: мы еще ничего не сказали по поводу текста, а нас уже почему-то обозвали “лицемерами”.
Символический смысл сцены разгадать нетрудно, тем более что он сам собой проявляется в депрессивном состоянии рассказчика, лирического героя и траурно-торжественной интонации, которой подчинена его речь. “Unreal City”, по-видимому, намекает на “тот свет”, где обитают призраки. Зима – сцена разворачивается именно зимой – время летаргии, символической смерти, физической или духовной. Утро, обновляющее жизнь, ровным счетом ничего не меняет. Мир если и возрождается, то, судя по этой сцене, исключительно в новую фазу смерти. Туман – элемент декорации, штамп, по которому обычно узнают Лондон и Англию. Если уж в каком-нибудь тексте возникает Альбион, то он наверняка будет туманным. Но здесь туман скорее всего предстает как нечто большее, как символ, особенно популярный в романтической литературе и живописи, который обозначает пограничное состояние мира, состояние между смертью и жизнью. Ландшафт, окутанный туманом, означает, что мир еще не проснулся, не выделился из области небытия, не материализовался окончательно. Мост – возможно, путь, человеческое существование, протянутое из мира живых в царство мертвых. Река, текущая под ним, т. е. Темза, и река из людей, текущая по нему, вероятно, должны вызывать ассоциации с легендарными реками, отделяющими мир живых и мир умерших: со Стиксом и Ахероном.
Таким образом, из всего этого легко умозаключить, что Элиот, изображая повседневный мир, обычное лондонское утро, в то же время показывает нам, что это не что иное, как подземное царство, Ад, Аид, где обитают души умерших.
“Бесплодная Земля”: из чего складывается вдохновение?
Теперь попробуем изменить ракурс нашего чтения. При пристальном вглядывании в этот текст умудренный читатель тотчас же различит в нем мозаику: текст катастрофически распадается на цитаты из разных литературных источников.
Собственно говоря, сам Элиот указывает нам на них в своих комментариях к поэме. Каждая цитата – своего рода портал, который открывает путь в иное, уже не элиотовское художественное измерение. Она отсылает к произведению, откуда она заимствована, и требует от нас, читателей, чтобы мы это произведение вспомнили. Таким образом, чужое произведение оказывается в тексте Элиота свернуто в одну фразу или даже в слово, которое благодаря этому обретает невероятную силу, мощную смысловую наполненность. Элиот тем самым потрошит свое чувство настоящего и одновременно текст, который это чувство заключает. Он показывает, каким образом, из каких частей оно составилось, как в его речи, речи человека родом из 1910-х, пробудились голоса его литературных предков: Данте, Джона Уэбстера и Бодлера.
“ Unreal city ” (“Призрачный город”) – фраза, заимствованная Элиотом, по его собственному признанию, из стихотворения Шарля Бодлера “Семь стариков”. Это урбанистический текст поэтического сборника “Цветы зла” (раздел “Парижские картины”). У Бодлера лирический герой вполне сродни герою Элиота. Он тоже разгуливает по городу, который видится ему Адом. Прогуливаясь, окруженный со всех сторон бурым туманом, он вдруг видит зловещие фигуры семи стариков. Они – само зло, воплощение семи смертных грехов. Охваченный ужасом, герой бежит, чувствуя, как зло пробуждается в нем самом.
У Бодлера Элиот также заимствует в свой текст толпу людей, похожую на реку и бурый туман.
Напомню, что бодлеровские “Цветы зла” – это своего рода “Божественная комедия” Данте образца XIX века, с той лишь разницей, что Бодлер ограничивается кругами Ада и не отправляет своих персонажей созерцать Любовь и Божественный свет. Элиот, похоже, это учитывает, потому что рядом с цитатами из Бодлера ставит цитаты из Данте. В тексте, таким образом, начинает звучать голос еще одного “литературного предка”.
Фраза “I had not thought death had undone so many” (“Никогда не думал, что смерть унесла столь многих”) заимствована Элиотом из III песни “Ада” (“Ад”, III, 55–57). Данте, ведомый Вергилием, произносит эти слова, когда видит в преддверии Ада великое множество душ. Вергилий объясняет ему, что это – ничтожные (“взгляни – и мимо”), то есть люди, не совершавшие в своей земной жизни ни добра, ни зла. Они не принадлежат по-настоящему миру теней, так как судить их и казнить не за что, но и Рай, в свою очередь, от них отворачивается.
Следующая строчка – еще одна цитата из “Божественной комедии”: “Sighs, short and infrequent were exhaled”. – “В воздухе выдохи, краткие, редкие”. Это фраза из IV песни “Ада”, где Данте попадает в Лимб и встречает души людей, не знавших Христа.
Таким образом, взгляд рассказчика-наблюдателя в “Бесплодной Земле” дробится на составляющие; он подготовлен опытом Бодлера, Данте и их риторикой. В современном мегаполисе открывается Ад парижских улиц Бодлера и Ад Данте. А литературными прототипами нынешних клерков становятся бодлеровские злодеи и души умерших из “Божественной комедии”, тех, кто при жизни был ничтожен или не знал Христа.
- Феноменологический кинематограф. О прозе и поэзии Николая Кононова - Александр Белых - Эссе
- Краткое введение в драконоведение (Военно-прикладные аспекты) - Константин Асмолов - Эссе
- Место действия. Публичность и ритуал в пространстве постсоветского города - Илья Утехин - Эссе
- Замок из песка - Gelios - Эссе
- Осенения - Ион Друцэ - Эссе
- Сны курильщика - Андрей Агафонов - Эссе
- Белая обитель - Валерий Рыжков - Эссе
- Неостывший пепел - Юрий Нагибин - Эссе
- Блокнот Бенто - Джон Бёрджер - Эссе
- Секхет - Джон Голсуорси - Эссе