Я послал тебе бересту - Валентин Янин

Дальше все читается без разрывов: «Также лопарь Киреев сын отнял. В прошлом году у Гювиева сына у того же Жабия Носа Севилакшане, приехав в количестве восьми человек, отняли товара на 5 рублей и лодку. На тех же Коневых Водах у Мундуя Вармина сына отняли 10 лендом рыбы…». Дальше грамота оборвана. От следующей строчки видны только самые верхушки букв.

О чем же все-таки рассказывается в этих двух грамотах? Чтобы разобраться в запечатленных в них событиях, вернемся ко времени великого князя Юрия Даниловича, к войне 1323 года и договору, заключенному между новгородцами и шведами на Ореховом острове в истоке Невы.

В этом договоре не только описана «межа князя Юрия», в нем содержатся и другие установления, призванные регулировать жизнь карел на границе Новгородской земли и Швеции. Вот одно из них: «И дал князь великий Юрги со всем Новымгородом по любви три погосты: Севилакшу, Яскы, Огребу — карельские погосты». Желая устранить причину постоянных столкновений на границе, новгородцы передали Швеции три карельских погоста, до тех пор принадлежавших Новгороду. Их финские названия: Саволакс, Яскис, Эврюня. Эти три погоста составляли западную часть Карельского перешейка, а восточная его часть оставалась под новгородским управлением.

Вот другое из этих важных установлений: «А что наших погостов новгородских воды, и земли, ловищ: Уловежи половина во всем, Ковкукали половина, Ватикиви половина, Сумовиси половина, Уксипя половина, Урбала половина, Кедевя шестая часть бобров, Кунустани шестая часть бобров — за рубежом, а то все к Новугороду…». Здесь перечислены принадлежавшие новгородским карелам земли, рыбные ловли и бобровые угодья, находящиеся за «межой князя Юрия». Туда безотказно шведы должны были пускать новгородских подданных за своей долей урожаев и промыслов. А отсюда следует, что хозяйственные взаимоотношения на границе были сложны и опасны новыми столкновениями из-за определения доли доходов.

Прорись грамоты № 292. Древнейшая надпись на карельском языке. XIII век.

В грамоте № 249 перечислены такие столкновения. В ней вспоминаются обиды, нанесенные новгородским карелам на протяжении последних трех лет. Главным местом действия в этих столкновениях оказываются Коневы Воды у Жабия Носа. Такой пункт хорошо был известен в древнем Новгороде. В 1534 году новгородский архиепископ Макарий, сетуя на нетвердость в христианской вере подвластного русским населения финноязычных областей, перечислил районы, жители которых продолжали молиться языческим кумирам. Вот некоторые из этих областей: «…от Норовы реки до Невы реки и от Невы реки да Сестрин реки, до рубежа свейских Немец, и от всей Карельской земли и до Коневых Вод и за Нево езеро великое, и до каянских Немец рубежа…». Коневыми Водами назывался один из плесов на озере Сайма. Сейчас это плес Оривеси. По-фински «ори» значит конь, а «веси» — вода. На Оривеси находились богатые рыбные ловы.

Теперь обратите внимание, на кого жалуются в грамоте № 249: «В прошлом году у Гювиева сына у того же Жабия Носа Севилакшане, приехав в количестве восьми человек, отняли товара на 5 рублей и лодку…». Вот кто, оказывается, виноват в обидах, тщательно перечисленных карелами в их берестяном письме: Севилакшане, жители Севилакши, одного из трех бывших новгородских погостов, уступленных «свейским немцам» в 1323 году. Авторы письма действительно «приобижены с немецкой половины».

Одна из фигурок новгородских «домовых» — свидетельство существования остатков древнего языческого культа в христианском городе.

«Приобижены с немецкой половины…». Но ведь это из другого письма, из грамоты № 248. Однако и в ней жалобы того же рода. Рыболовные верши пограблены у жителей Кюлолакши и Кирьяжского погоста, кречеты отняты у карел-охотников, притеснениям подверглись они на земле отцов и дедов, «приобижены с немецкой половины». Может быть, и Валит приобижен? Помните, о нем говорится в грамоте № 130: «У Валита в Кюлолакши 14 локти хери»?

А теперь остается сказать, что обида новгородских карел не осталась неотомщенной. Новгородцы собрали войско и под водительством своего служилого князя Константина Белозерского выступили в поход на «свейских немцев». Ну уж этого-то в грамотах нет, заметит любой читатель, это придумано, чтобы рассказ о двух последних находках 1956 года не остался без конца. Да, в грамотах этого нет, но давайте еще раз сопоставим наши берестяные письма с летописными сообщениями.

Берестяные грамоты № 248 и 249 обнаружены в напластованиях шестого яруса, который, по данным дендрохронологии, датируется 1396–1409 годами. Вот о чем рассказывает под этими годами новгородская летопись:

«В лето 6904 (это соответствует 1396 году в нашем летосчислении). Того же лета пришедше Немци в Корельскую землю и повоеваша 2 погоста: Кюрьескый и Кюлоласкый, и церковь сожгоша; и князь Константин с Корелою гнася по них, и язык изима и присла з Новъгород».

Видите, как краток летописный рассказ. И сколько добавили к нему две берестяные грамоты, которые и сохранились-то не полностью, а в обрывках. Мы увидели, как исподволь, долгие годы испытывалось терпение жителей Кюлолакши и Кирьяжского погоста, и Коневых Вод и как в критический момент они обратились за помощью в Новгород, для которого они были не только плательщиками дани, но и союзниками и который для них был не только господином, но и защитником.

По-иному мы смотрим теперь и на владельца усадьбы «Е». Его обязанности как «даньника карельского» не сводились к сбору даней и выколачиванию недоимок. Он внимательно следил за положением в подведомственной ему области. К нему шлют не только «присловия», но и жалобы. И как бы непрезентабельно ни выглядели наши две грамоты, от остальных пятисот девятнадцати их отличает одно важное свойство: главную свою роль они сыграли не в XX веке в качестве исторического источника, а в конце XIV века, когда их получение в Новгороде заставило звонить в вечевой колокол, собирать дружину и скакать неближним путем, чтобы отомстить за обиды Игали Питина, Гювиева сына и Мундуя Вармина.

И еще несколько слов о последней карельской грамоте, найденной в слоях середины XIII века. Это грамота № 292. На ней надпись в три строки: «Юмалануоли 10 нимижи ноули се хан оли омо боу юмола соудьни иохови».

Не очень понятно? Представляете, какие лица были у сотрудников экспедиции, когда, развернув грамоту, они пытались постигнуть, о чем же здесь речь? Прочел грамоту известный специалист в области финской филологии Ю. С. Елисеев. Вот его перевод:

«Божья стрела (молния) десять имен твоих. Стрела та она принадлежит богу. Бог судный направляет».

Это заклинание, языческая молитва. Одна из тех, какие возбуждали негодование архиепископа Макария триста лет спустя. Пережитки язычества в XIII–XV веках в Новгороде были очень устойчивы даже в среде православного населения. Об этом, в частности, говорят нередкие при раскопках находки деревянных фигурок домовых. Так что ничего принципиально нового для представлений о средневековом Новгороде грамоте № 292 не давала. Но не было людей счастливее карельских лингвистов, когда нашли эту грамоту. Дело в том, что она на шестьсот лет старше всех известных сегодня текстов, написанных по-карельски. Правда, неплохая находка?

Итак, шесть разновременных «карельских» грамот на одной усадьбе. Полтораста лет усадьба «Е» была тесно связана с Карелией. Думается, что эта связь достаточно прочна, чтобы сделать важный для нас вывод о наследовании должности данника в средневековом Новгороде. Право собирать дани в определенном районе, в нашем случае в Карелии, принадлежало определенной семье, которая поддерживала это право и охраняла его.

Вот и все, что мне хотелось рассказать о «карельских» грамотах. О восьми берестяных документах. Из пятисот двадцати одного.

Глава 6

Два посадника

Если бы меня спросили, какое событие в Новгородской экспедиции было самым значительным после открытия берестяных грамот 25 июля 1951 года, я ответил: конечно, находка грамоты № 94 6 августа 1953 года.

Эта находка впервые слила, воедино два мира, до тех пор лишь соприкасавшихся друг с другом, — мир летописных событий русской средневековой истории и мир вещественных, археологических источников. До этой находки разница в подходе к своим источникам у археологов, работающих над памятниками материальной культуры, и историков, изучающих письменные документы, несмотря на общность конечной цели, была более чем значительна.

Собственно историки постоянно изучают события и факты, тесно связанные с именами тех или иных людей. Для них раскрытие закономерностей исторического процесса по существу немыслимо без скрупулезного анализа деятельности конкретных исторических лиц. Археологи же поступательный ход истории исследуют не по поступкам людей, имена которых хорошо известны, а по отражению закономерностей исторического процесса в памятниках материальной культуры, знакомясь с орудиями труда, жилищем, утварью, остатками пищи, одежды, украшениями — всей бытовой обстановкой, окружавшей человека в древности.