За право летать - Андрей Лазарчук

А главное – не с кем поговорить об этом. И это тоже странность, не находящая объяснения. Почему он так истошно уверен, что его не просто не поймут, а даже не станут слушать? Ведь не пробовал ни разу… И никто не пробовал с ним заговорить об этом. Марцалы были вне обсуждений. То есть не совсем так… Он сам путался в своих сомнениях.

– …посмотреть… – сказал Санька, улыбнулся и на миг стал мальчиком. – Смешно… без ничего… не поверил…

Потом он откинулся на подушку, отвел глаза и снова стал стариком. Больным избитым стариком. Седой ежик, дряблые щеки, тусклые запавшие глаза под сухими тонкими веками, и даже синяки не набрякшие, а наоборот…

– Ты снял шлем, чтобы увидеть что-то? А шлем мешал?

– …ну да…

Сзади на плечо Адама легла рука врача.

– Пойдемте. Нельзя больше.

Адам встал. Из палаты он выходил как-то боком…

– А вы спорили, – сказал врач.

Адам оглянулся на дверь.

– Что дальше? – спросил он.

– Пойдемте в кабинет, – сказал врач. – Там и поговорим. Вы курите?

– Нет.

– Не будете возражать?..

– Нет.

В кабинете на стене висела картина: печальный Пьеро в позе тореро, готовится нанести удар. Трибуны орут. Быка не видно.

– Хотите коньяку? – спросил врач, Адам покачал головой:

– Мне отсюда к начальству… Кофею, случайно, нет?

– Растворяшка – вон там, в шкафу, берите сами. Чайник…

– Ага, все вижу… А какого-нибудь аспирина?

– Голова?

– Слабое место. Плохо переношу смену климата.

– Откуда вы сейчас?

– Из Бейрута.

– Смотрю, загар не наш.

– Ну, ещё бы… – Адам положил в белую со щербиной кружку три полные ложки кофейных гранул и пол-ложки сахара, плеснул немного кипятка, размешал. Поднялась светло-коричневая пена.

Доктор достал из ящика стола сигареты и белый пластмассовый пузырек.

– Вот аспирин, возьмите…

– Спасибо. Так что вы мне скажете о перспективах парня?

– Надо ждать кризиса. Еще два-три дня. Потом… что-то решится. Я надеюсь все-таки, что он выкарабкается. Не понимаю, как это могло получиться, но у него очень незначительные соматические повреждения. Корабль вдребезги, а пилот цел… Вы понимаете, что такое – соматические?

– Телесные, – перевел А там. – Я встречал это слово в старинных книгах.

– Что?

– Не обращайте внимания, это я так… Значит, есть шансы, что он оправится?

– Я не сказал: оправится. Я сказал: останется жив. Может быть, даже сможет работать. Частично восстановится интеллект… Впрочем, детали будут ясны ещё не скоро.

Адам закусил губу.

– Мне нужно как-то узнать, с чем они встретились там, наверху. Там было что-то новое, неизвестное. Что-то совсем новое…

Доктор молча курил.

– У него девяносто восемь процентов износа, – сказал он наконец. – Это условно, конечно, в цифрах такое не определить… Послушайте, – он в упор посмотрел на Адама, – как вы можете – детей, наших детей?..

– Вы же сказали, у вас нет…

– Я не об этом!..

– Не знаю, – сказал Адам. – Иногда мне хочется застрелиться.

– И тем не менее вы не стреляетесь, а продолжаете посылать их на смерть? Или вот на это… – Доктор мотнул головой. – Еще не известно, что лучше: сдохнуть сразу или…

– Я бы предпочел сразу, – глухо сказал Адам. – Только я все равно не буду оправдываться, не ждите.

– Да я и не жду… нужны мне ваши оправдания… – Доктор прикурил от окурка новую сигарету и затянулся изо всех сил. – Что, действительно нет другого способа?.. – спросил он через минуту и совсем другим голосом.

Адам молча покачал головой. Повисла долгая тишина.

– Проклятая жизнь… – выдохнул наконец доктор. – Почему я должен выживать такой ценой? Может, лучше – просто взять и лапки кверху?.. Ведь что мы знаем об этой Империи?

– Достоверно – ничего, – сказал Адам. – За исключением того, что мы зачем-то им нужны. В не очень больших, но заметных количествах. Известно, например, что с Земли в две тысячи втором, за год до открытого вторжения, вывезли как минимум двадцать тысяч человек. Сейчас им удается похищать едва по пять-семь тысяч в год…

– Ну, не едят же они людей…

– Вроде бы не едят… Но те, кого они вернули – а таких очень мало, – рассказывают жуткие вещи.

– Это-то я знаю…

– Меня ведь в свое время чуть не утащили, – сказал Адам. – Вернее сказать, меня они почему-то не взяли. Уволокли девушку, за которой я ухаживал… Впрочем, это я уже не о том.

– Ладно, – сказал доктор. – Что вам нужно узнать в первую очередь?

* * *

Вакуум был вязок, как глинистая грязь. Для нормального полета нужно было весло или хотя бы лопата. Санька с ненавистью смотрел на уходящих «Волков», до них было рукой подать, но он не мог открыть фонарь. Он посмотрел направо, на штурмана, и штурман точно так же посмотрел на него, и Санька понял, что это не штурман, а зеркало, зеркальная перегородка, и тот обтянутый сухой кожей череп с угольно мерцающими из глубоких ям глазами – это его собственное лицо, а за перегородкой прячется кто-то другой, по-настоящему страшный, он даже знал, кто именно и зачем под правой рукой вот эта огромная красная кнопка, по которой нужно бить кулаком или локтем, и немедля он ударил по этой кнопке, она разлетелась холодными искрами, и ничего не произошло… нет: зеркало беззвучно тряслось, и содрогалось, и темнело, как будто плавясь с той стороны, а потом вспучилось огромным неровным пузырем, отражение стало совсем маленьким и неправильным, и рядом с собой Санька рассмотрел ещё кого-то, но кого – не успел узнать, потому что стена раскрылась и в клубах черного огня, волоча за собой какие-то хвосты и цепи, шагнул к нему Тот, На Кого Нельзя Смотреть, и Санька повернулся и побежал, не выпуская из руки чью-то маленькую ручку, он знал, что не успеет, но все равно бежал…

В номере приткнувшейся к Политехническому парку маленькой уютной гостиницы «Гардарика», которую Комиссия традиционно использовала для размещения своих командированных, Адам первым делом забрался под горячий душ, чтобы выгнать накопившийся внутри холод, потом надел легкий пушистый свитер и залез под плед. Дождь упорно лупил по стеклам, подоконнику, листве раскидистых вязов за широким окном…

Сегодня он мерз особенно сильно, не так, как обычно при резкой смене климата; это-то проходило за два-три часа. И вряд ли он заболевал – ощущений, которые обычно сопровождали его застарелую малярию или редкие простуды (а ничем иным заразным он никогда не болел), – тех ощущений не было вовсе. Было что-то другое, незнакомое, а потому тревожное. Словно внутрь него каким-то образом попал ледяной осколок, который никак не желал таять.

Подхватил какую-то новую заразу у разбитого крейсера? Об этом даже не хотелось думать. Случаев заражения людей инопланетной заразой было немного, но те, что были, – просто потрясали. На одном из островов Микронезии находилась санитарная зона для тех, кто после этого выжил. Адам не был на том острове, но видел несколько отчетных фильмов…

Перемать. И этому знанию доверять нельзя.

И точно так же подумает завтра тот, кто будет по отчетному фильму изучать его, Адама, работу у крейсера. Вот тут монтаж, тут склейка, и вообще все это декорации…

Как же много исчезло вместе с утратой электронной связи! Не просто пропала одна из приятных сторон жизни… хотя и это тоже существенно. Тогда было информационное обжорство. Пресыщение. Слизывание крема с пирожных. И потому спокойно можно было не верить чему угодно…

Какая роскошь!

Сейчас хрен так получится. Новостей настолько мало, информация так тяжело достается, что подсознательно кажется: значит, должна быть правдивой. Усомниться публично в чем-то, напечатанном в газете, ныне равносильно открытому признанию в нелояльности, причем нелояльности по отношению не к государству – государству на это, в сущности, плевать, – а к обществу. Общество же нелояльности не прощает…

Их было несколько, попавших в разное время в поле его зрения, – таких вот изгоев, неприкасаемых. Майор Степанчиков, например… Где они теперь все? Адам не знал. И выяснить не у кого. У изгоев и прочего человечества никак не могло быть общих знакомых…

Иногда Адам – впрок и втайне даже от себя самого – примерял, каково это: быть изгоем?..

В дверь тихонько постучали.

– Открыто, – сказал Адам.

Просунулся мальчик в сером с красной отделкой и такой же каскетке – у них тут была униформа.

– Вам записка, господин офицер.

– Давай сюда…

Чувствуя, что ноют все мышцы, Адам протянул руку и взял серый конверт.

– Вон, мелочь на тумбочке, возьми сколько нужно…