Сфера 17 - Ольга Онойко

— Снимите пальто, Николас, — сказал Фрайманн. — Вы промокли.

Замечание было здравое, и Реннард стал расстёгивать пуговицы. Со смутным удивлением он отметил, что пальцы слушаются плохо. Он замешкался и заставил Эрвина ждать. Чувство неловкости стало мучительным. Когда Эрвин взял из его рук мокрое пальто, чтобы повесить на плечики и в шкаф-сушилку, Николаса словно окатило жаром.

Путать одно с другим стало сложно.

…Нет, упрямо подумал он. Тогда я был пьян. Я напился и перестал контролировать себя. А сейчас я занят, я бросил пить, я очень давно не отдыхал и мне уже ничего не нужно. Я не могу потерять возможную дружбу с Эрвином из-за собственной глупости и невыдержанности.

Нужно говорить, приказал он себе, это лучший способ отвлечься. Говорить о чём угодно. Только на Шукалевича лучше переключиться позже, а то я забуду что-нибудь важное.

— Я слышал, — выговорил Николас почти спокойно, только немного торопливо, — ки-система входила в программу подготовки бойцов Звёздного легиона.

— Не совсем так.

Эрвин сел на койку. Николас вдруг заново увидел, что стула в комнатке нет, и у него нет иного выхода, кроме как сесть рядом с хозяином на его, хозяина, постель… Снова накатило безумное, полудетское какое-то смущение.

Разговаривать, напомнил он себе, только не молчать. Во всём этом нет ничего особенного.

— Ки-система — это обломок того искусства, которому учили в Звёздном легионе, — продолжал Фрайманн. — И на самом деле оно называлось кэ-система. Но большая его часть утеряна, поэтому неверное название приняли.

— Я знаю, что Ки — по-китайски «жизненная энергия».

— Кэ — по-тибетски «музыка». Музыкой оставшееся назвать сложно. — Эрвин с хмурым видом опустил глаза и коротко развёл руками.

Сейчас он на своём поле, подумал Николас с беспокойной полуулыбкой, ему стало просто и легко говорить. Это хорошо, очень хорошо… нужно разговаривать. Пожалуй, время перейти к делу. Сейчас я подойду ближе и сяду. Просто сяду и ничего лишнего по этому поводу не подумаю.

Он медлил. Во рту пересохло. Эрвин смотрел в пол, облокотившись о собственные колени. В крохотной комнатке не было окон, но Николас чувствовал себя так, словно стоял посреди людной площади… где каждый человек был мантийцем. Что за чертовщина, подумал он, у меня непорядок с нервами, эту проблему надо решать срочно. Она может перейти в патологию, как у товарища Кейнса. Нельзя этого допустить.

— Садитесь, пожалуйста, — неуклюже попросил Эрвин. — Я сожалею, что тесно.

Николас незаметно закусил губу, пытаясь хотя бы болью привести себя в рабочее состояние.

— Всё в порядке, — соврал он, светски улыбнулся и сел на тщательно заправленную солдатскую койку рядом с комбатом.

Фрайманн поднял глаза. При искусственном освещении они казались ещё темнее, чем были, — словно бы состояли только из белка и зрачка. На миг Николасу показалось, что они горячие. Раскалённые, как чёрные угли.

Вот и галлюцинации начались, в тоске подумал он, один вопрос остался — дёргать Доктора или довериться врачу из медкомиссии… да что со мной, кажется, выспался сегодня…

— Перейдём к делу, — сказал он, слыша собственный голос будто со стороны.

— Да, — сказал Эрвин, — да. Я получил от Стерляди вызов первого сентября. Срочность он не проставил. Вызов был похож на личное письмо. Так часто пишут особисты. Даже моя батальонная разведка в войну иной раз таким грешила. Я не стал торопиться. Когда я послал запрос на приёмное время, мне ответили через две минуты.

— Вас ждали, — понимающе сказал Николас.

— Да, — Эрвин кивнул. — Меня пригласили на удобный для меня час. Мне это показалось подозрительным. Я знаю, сколько свободного времени у начупров.

Николас отвёл взгляд, невесело улыбнувшись.

— Стерлядь продолжил линию личного общения, — продолжал Фрайманн. — Вёл себя по-домашнему. Был гостеприимен. Расспрашивал о жизни батальона, о настроениях среди солдат. Интересовался, что они думают о внешней угрозе. И о внутренней.

— Нас всех это интересует, — заметил Николас. — Я недавно отправил товарищу Лауферу запрос, близкий по смыслу.

Отвратительная умственная слабость, внезапно его одолевшая, постепенно отпускала. Мысли о Шукалевиче неожиданно помогли: даже воображаемый, Стерлядь не позволял утратить бдительность.

Мешало другое.

Как ни мелко, ни глупо это было, но солдатская койка не предназначалась для сидения. Сетка прогибалась, железная боковина врезалась в ноги, держаться спокойно и прямо не получалось. Это отвлекало. Подавив вздох, Николас развернулся, чтобы сидеть боком.

Фрайманн едва заметно подался к нему.

Теперь их колени почти соприкасались.

Николас мысленно застонал. Чёрт меня подери, подумал он в отчаянии, почему я не могу просто отключить эту сферу эмоций?! Просто отключить её. Она не нужна. Сейчас не то время, сейчас вообще не то время!..

Эрвин смотрел на него неотрывно, со странным рассеянным ожиданием — словно завороженно.

— Что вы ответили Стерляди, Эрвин? — выговорил Николас сухими губами.

— То же, что ответил бы любому. Бойцы Отдельного батальона верны делу Революции. Борьба с внутренней угрозой является одной из их основных задач. О внешней угрозе они думают мало, потому что всецело доверяют нашему военному космофлоту.

«…три ракетных крейсера, шестьдесят истребителей», — вспомнил Николас, — «и всё списано ещё при Императоре». Фрайманн не мог этого не знать. Действительно, о таком лучше вообще не думать, лучше ограничиваться гладкими, обкатанными как галька, пафосными фразами пропаганды… Даже железяка это понимает.

— Это всё?

Николас не стал упоминать про пятьдесят восемь минут. Эрвин, конечно, знал о слежке, Реннарду просто не хотелось поднимать эту тему.

— Нет. Потом Стерлядь заговорил о вас.

Николас молча кивнул.

— Он рассказал любопытные вещи, — проговорил Фрайманн. — Он рассказал правду. Я не знаю только, всю правду, которая ему известна, или часть её. Это меня беспокоит.

— Правду? — переспросил Николас.

— Управление соцобеспечения перетягивает на себя функции Управления внутренней безопасности. Начупр товарищ Реннард находится в связи с известным журналистом Зондером, которого подозревают в измене Родине.

Вот те раз, подумал Николас. Для непосвящённого звучит и впрямь впечатляюще. Неудивительно, что Стерляди удаётся переманивать к себе моих агентов. «Связь с Зондером» — настоящее клеймо предателя… Утечка информации, подумал он, произошла утечка. Через кого? Самый простой ответ — через Каэлу. Идиотка! Если бы только можно было что-то с этим поделать теперь… виновная давно казнена, а что толку.

— Ясно, — коротко ответил он.

Фрайманн помолчал.

— Какие будут указания? — спросил он вполголоса.

Николас задумался.

За последние минуты он сумел всё-таки совладать с собой, но размышлять, сидя чуть ли не на коленях у Эрвина, было невозможно. Реннард поднялся, отошёл и прислонился спиной к противоположной стене. Крашеная штукатурка приятно охладила затылок. Нужно сосредоточиться, сказал он себе, нельзя ничего упустить.

— А чего Стерлядь хотел от вас? — спросил он, глядя в стену поверх головы Фрайманна.

— Хотел удостовериться в моей верности Народному правительству. Он предположил, что вас вскоре исключат из его состава. — Эрвин помедлил. — Физически.

— И сделают это бойцы Отдельного батальона, — медленно закончил Николас.

— Так точно.

Реннард опустил голову.

Фрайманн смотрел на него неотрывно. Взгляд обжигал. Душно здесь очень, подумал Николас, и как Эрвин тут спит? Кожей он чувствовал слабое движение воздуха, дыхание вентиляционной системы. Она работала отменно, в комнате было холодно и свежо, даже чересчур холодно. Не в вентиляции было дело, это самого Николаса бросало в жар. Впору расстегнуть верхнюю пуговицу… нет, нет, о Господи! Николас ощутил прикосновение паники. Это же смерти подобно. Расстегнуть пуговицу. Облизать губы, потому что во рту сухо как в красной пустыне… и ждать, когда Эрвин прижмёт тебя к этой стене. Опять же и койка рядом.

О чём я думаю, сказал он себе со злостью. Что это такое?! Я что, мало работаю? Школьнику, студенту, кадровому менеджеру можно млеть и таять от близости людей в форме. Мне нельзя. Я революционный начупр, член Народного правительства. Я этими людьми командую.

Я должен думать о деле.

Николас потёр лоб, закрыл лицо ладонью. Эрвин терпеливо ждал. Он-то чем виноват, подумал Николас устало, он здесь ни при чём. Честный вояка. Мои сексуальные проблемы и особенности моей ориентации его не касаются.

Я думаю о деле.

Стерлядь.

Я думаю о Стерляди.

Николас повторял это как мантру — и, наконец, улыбчивый Шукалевич, самодовольный и бородатый как индюк, предстал перед ним точно въяве. Смотреть на него было мерзко. Омерзение встряхивало, словно ледяной душ.