Штауффенберг. Герой операции «Валькирия» - Жан-Луи Тьерио

Пока его товарищи веселились, он работал. Пока они одерживали очередные победы на любовном фронте, он обвенчался. Он привык ни с чем не тянуть. 15 ноября 1930 года, в возрасте 23 лет, он попросил руки Нины Фреин фон Лершенфельд, которую встретил за несколько месяцев до этого на вечеринке, устроенной семейством избранницы в принадлежавшем им поместье под Бамбергом. Это было вопреки всем тогда принятым правилам. Обычно мужчины женились поздно, в жены брали девушек значительно моложе себя. Только нагулявшись вволю, офицеры решались на женитьбу. А тут не было никаких пикантных историй, ни малейшего намека на роман, никаких любовных писем! Одни лишь запоздалые свидетельства Нины или членов семьи Лершенфельд, отмечавшие, что он был хорошим отцом и примерным мужем. Однажды вечером Нина спросила, почему он выбрал именно ее, хотя вокруг блестящего кавалериста толпами ходили претендентки более умные и красивые. Он ответил просто: «Потому что я знаю, что ты будешь самой лучшей матерью для моих детей». Никакой романтики. Еще более резко он ответил своей будущей теще. В день свадьбы он ей едва не нахамил. Он процитировал слова Фридриха II: «Для офицера жена является необходимым несчастьем […]. Во время войны жениться нельзя. Но во время мира это сделать необходимо для того, чтобы иметь наследников и продолжателей рода».

Молодой паре пришлось ждать свадьбы до 1933 года, потому что офицерам рейхсвера было запрещено жениться, не прослужив восьми лет или не достигнув возраста 27 полных лет. Армия сделала для него исключение. И он произнес слово «да», положив стальную каску у своих ног. В день свадьбы он отказался надеть парадный мундир, объяснив своим близким, что «женитьба — это та же служба».

Чем же можно объяснить эту непостижимую холодность, которую едва можно представить в наши дни? В 1930 году главным еще было найти жену по своему положению. Это условие было выполнено. Он был так уверен в своем интеллектуальном превосходстве, что полагал, что ни одна женщина не могла быть на его уровне. Поэтому незачем было упускать ту особу, чьи моральные устои его вполне устраивали. Наконец, и это, возможно, было главной причиной, он был вскормлен молоком Штефана Георге и посему не верил в загадочную, эфемерную, невозможную любовь. Он, несомненно, руководствовался стихотворением поэта, наполненным презрительной снисходительностью: «Любовь ваша нежна, мне ж благородная любовь нужна». Его интересовала только идеальная женщина. Реальные женщины были лишь заменителями. Клаус, возможно, был человеком, который не любил женщин. Если только он не предпочитал мужчин[28].

Преодоление опасностей

Воинская карьера Штауффенберга была на подъеме. Чего нельзя было сказать о Германии. Великий кризис 1929 года ощущался сильнее, потому что экономика страны сильно зависела от американских капиталов, которые начали массовое бегство назад через Атлантику. Достаточно привести лишь несколько цифр, чтобы оценить глубину катастрофы. Промышленное производство с показателя 88 в 1930 году упало до показателя 59 в 1932 году. В 1929 году в рейхе насчитывалось 2,8 миллиона безработных, в 1932 году их было уже 6,1 миллиона. Безработица затронула почти 44,4 % активного населения, занятого в промышленности. От нее пострадали все социальные слои и категории специалистов. Из 8000 дипломированных инженеров выпуска 1930 года только тысяча смогла найти работу по специальности. Снова началась гиперинфляция. Это было время, когда в стране ходили банковские билеты достоинством в миллиард марок, когда ценники постоянно менялись, иногда по нескольку раз в день, когда за зарплатой надо было приходить с чемоданом или с ручной тележкой. Как и в самые тяжелые времена зарождения республики, на улицах снова появилась бедность. Покалеченные инвалиды войны получали нищенское пособие. Они ходили в своих мундирах с одного благотворительного мероприятия на другое, представляя собой живой укор стране, которая так относилась к своим героям. Пособия по безработице были сильно урезаны. Государственная казна опустела. В крупных городах перед центрами Армии спасения стояли длинные очереди. Страну сотрясла серия банкротств банков, и это окончательно дезорганизовало экономику. В стране снова стала нарастать социальная напряженность.

Естественно, во всем винили Веймарскую республику, хотя она-то была тут вовсе ни при чем. Ругали и союзников. Однако в 1930 году они срочным образом покинули Рур, а процесс выплаты репараций приостановился[29]. Настало время национализма, милитаризма, критики существующего режима. Впервые в 1930 году нацисты добились поразительного успеха, получив 18,3 % голосов на выборах 14 сентября. Кабинету Брюнинга не удалось остановить их восхождение. В ходе второго тура президентских выборов 10 апреля 1932 года Гинденбург был переизбран, но Гитлер набрал 37 % голосов избирателей. Большинства в рейхстаге больше ни у кого не было. СПГ и коммунисты из КПГ не смогли выступить единым фронтом. Они перегрызлись между собой, поскольку по логике Коминтерна социалисты были «социал-предателями» или «социал-фашистами». Партии центра были раздробленными. Только Гитлер сумел объединить вокруг себя жизнеспособную коалицию, хотя и не имевшую большинства: «национальный фронт» Хальцбурга, объединивший НСДАП, Немецких националистов и различные организации националистического толка, такие как организация ветеранов войны «Стальной шлем» или Лига пангерманистов «Союз германцев». Для поддержания порядка и ведения текущих дел канцлер Брюнинг вынужден был прибегнуть к статье 48 Конституции относительно полноты власти. Де-факто это стало правлением только «кабинета президента», полностью зависевшего от воли древнего 85-летнего маршала. Республика дышала на ладан.

У нас мало сведений о том, как именно Клаус реагировал на возрастание роли нацизма. По этому вопросу он ничего не сказал и уже тем более ничего не написал. Может сложиться впечатление, что он полностью ушел в свои служебные обязанности, будучи более, чем когда либо, уверен в том, что армия была последним оплотом против беспорядка и кризиса, с которыми республика справиться не могла. Во всяком случае, он не проявил никакого открытого сопротивления нацистам. Напротив. С 1930 по 1932 год с молчаливого согласия командиров он по ночам на полигоне полка обучал штурмовые отряды (СА) обращению с оружием и ведению уличных боев. В марте 1932 года его огорчила последняя выходка Веймарской республики, запретившей СА и СС по причине того, что «это — частная армия, государство в государстве, и является источником постоянного беспокойства мирного населения». В письмах к Штефану Георге он возмущался этим актом, «который лишает Германию резерва, в котором она так остро нуждается […], и мешает готовить умелых бойцов, коих не хватает стране, хотя наши враги концентрируют войска на наших границах». Было ли это выражением согласия с нацистами? Несомненно, нет. В этой переписке нет ни единого намека на поддержку национал-социалистической доктрины или даже на ее существование. Письма касались исключительно военной сферы. Штауффенберг даже уточнил, что эти штурмовики из СА в основном были добровольцами из корпуса «Оберланд», «который так хорошо поработал на востоке». Он, столь нетерпимо относившийся к прогрессивной идеологии, даже не упомянул о социалистической ориентации штурмовиков СА, и в частности их командиров Рема или Штрассера. В штурмовиках СА он видел только дополнительных военных, нечто вроде «ландштурма», которые при необходимости могли бы быть призваны в армию. Он размышлял как солдат. Он не проявлял никакой особой симпатии к маленькому капралу из Браунау[30], хотя и не вел себя по отношению к нему враждебно. Для него главным было покончить с проклятием Версаля. Все остальное было вторично. Он стал жертвой всеобщего заблуждения, трагический смысл которого понял с большим опозданием.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});