Баллада об ушедших на задание - Игорь Акимов

Но Сережка… – вдруг вспомнил он. Сережка увидит, что Ярина вышел, подождет меня с полчаса – и сам полезет сюда. А там собаки. Конечно! Как я, идиот, сразу не понял. Нет часовых вокруг, потому что на ночь они пускают собак. Вот для чего железный провод и цепь вместо поводка. Это любой пижон сразу бы понял, а я только ушами хлопаю.

Мимо собак Сережке не пройти, понял Рэм. Но самое главное – кто расскажет капитану про Ярину? Он мог и не сообразить, что его раскусили и всей группе готовится западня… Всем ребятам…

Рэм взялся за край бочки и встал. «Мне не больно, – сказал он себе. – Мне не больно!.. Мне не больно!!!»

Он ничего не осознавал, ничего не видел и не ощущал, кроме боли и еще того, что он стоит, вцепившись руками в край бочки.

Бочка доверху была полна песку.

«Кричать не поможет, – сказал себе Рэм. – Эту боль не перекричишь. Надо как-то иначе. Надо спокойней. Я спокоен, весел и счастлив, – произнес он древний наговор. – Я спокоен, весел и счастлив…»

Держась за крючья, он поднялся на бочку, потом перебрался на крышу, прошел по ней наискосок, вступил на стену. Перед глазами по-прежнему был сплошной белый электрический разряд, и тело разрывалось на куски, но он шел, безошибочно и твердо ступая по невидимой стене, как лунатик.

«Я спокоен, весел и счастлив…»

Бежать он не пробовал, это ему просто в голову не пришло, да и не смог бы, наверное. Он шел каким-то окостеневшим раскорякой, подволакивая негнущиеся ноги. Прошел арку ворот… Опять пошел по стене…

«Я спокоен, весел и счастлив…»

И тут сквозь боль до него дошло (это было так же неосознанно, интуитивно, как и его движение по стене): что-то происходит не так, как надо… что-то не так…

Он заставил себя смотреть. Он должен был увидеть, должен! И в нем еще нашлись откуда-то силы, чтобы сорвать с глаз белесую пелену.

Трое проводников с собаками шли вдоль стены налево, три фонарика порхали длиннокрылыми мотыльками. А еще трое…

Они толклись на лодочной пристани, подсвечивая фонариками плавающую невдалеке лодку; и собаки рвались с цепей, поднимались на задние лапы, разрывая в лае огромные пасти. Они были всего в нескольких метрах от Рэма, но он не слышал ничего: чтоб еще и слышать, нужны были силы, а взять их негде, а отказаться… От чего отказаться?

Рэм хотел достать «лимонку» – это было самое простейшее и верное решение, – но увидел, что один из проводников отвязывает вторую лодку и садится в нее. Тогда Рэм вытянул из-за спины автомат и поставил его на боевой взвод. Капитана он уже не подведет: немцы все равно знают, что мы здесь, а бой произойдет снаружи, у стен замка; никто и не подумает, что кто-то успел побывать внутри.

Когда проводник уже подгребал к лодке Сергея (а двое других держали ее в свете своих фонариков и под прицелом автоматов), Рэм увидел, как неглубоко от поверхности под водой в сторону пристани скользнула едва уловимая тень. Немцы ее не могли видеть, а сверху все смотрелось неплохо – лучи фонариков подсвечивали воду.

Теперь опять стали бесноваться собаки. Они рвали когтями настил, порывались броситься в воду. Но проводникам эти бесплодные поиски уже начали надоедать. Когда первый привел обе лодки к пристани, он с борта посветил под настил…

Рэм опустил автомат, лишь когда все трое вышли на берег. Оставалось отвлечь их на несколько минут, чтобы они здесь не успели сейчас прицепить одну из овчарок. Это было совсем просто. Рэм нащупал под ногами кусок лопнувшего цемента – и забросил его что было силы вдоль берега. Собаки рванули туда, как бешеные.

Сошников нашел его в полутораста метрах от пристани. Рэм лежал в воде почти у самого берега: в воде лежать было не так больно. Все-таки взвешенное состояние…

– Мерси-пардон, Серж, – сказал Рэм, набрав перед тем побольше воздуху, чтобы успеть выговорить фразу не застонав. – Тебе придется тащить меня на буксире.

– Давай понесу, – сказал Сошников. – Не думай, у меня хватит сил.

– Зато у меня не хватит.

Через несколько минут Рэм сказал:

– Передохни… И я передохну.

– Ладно.

– Признайся, Серж, что ты здорово перетрухал, когда сидел под досками, – ехидно сказал Рэм еще через несколько минут, потому что чувствовал, что вот-вот сомлеет, и говорил только чтобы не кричать.

– И ничуть я не боялся, – сказал Сошников. – Я ведь знал, что они у тебя на мушке.

Когда Рэм очнулся в следующий раз, Сошников и Ярина несли его в сидячем положении, сцепив свои руки в замок. Под их ногами пухкала пыль, сбоку наплывал запах тины…

Я спокоен, весел и счастлив…

12

Алексей Иннокентьевич не заметил, как заснул, и спал немало – верных четыре часа; и наверняка проспал бы еще столько же, да не повезло: сырое полено стрельнуло в него угольком. Алексей Иннокентьевич сел и спросонья стал скрести ногтями обожженное плечо, потом сообразил, в чем дело, и наслюнил это место. На плече теперь была дырка величиной с пятак. И ожог был не мгновенный, добре-таки успело пропечь. «Ну и горазд же я спать», – подумал Алексей Иннокентьевич.

– Во какая хреновина, – сказал через костер Федя Капто. Он помешивал в большом казане ложкой и морщил нос то ли от дыма, то ли от запаха своего варева. По глазам было видно, что вины за собой он не признает. – Полешки дрянь. Этими полешками сойдет заместо ракет артиллерийский салют палить. – Он помолчал, но не дождался ответа и предложил: – Если шо, могу отпустить взаимообразно иглу и черную нитку. Однако нитки много не дам.

– Спасибо, Федя, – сказал Алексей Иннокентьевич. – А как понимать ваше «если шо»?

– Да так. Категорически никак, в общем. Сказалось – вот и все.

– Понятно. Я потом у вас возьму.

– Потом суп с котом, Алексей Иннокентьич. Враз видать, шо с гражданки. Жалею я вас, потому могу бесплатно выдать бесценный совет. Враз полегчает у всех серьезных ситуациях жизни.

– Буду вам признателен, Федя.

– Наш капитан имеет до вас слабость сердца. То вы не робейте и попроситесь остаться в роте. Пока тепло – это можно.

– В разведчики, значит?

– В разведчики нет. Не сгодитесь. Характером не вышли. А при старшине нашем, Иване-то Григорьевиче, поприсутствовать – на всю жизнь энциклопедия.

– Спасибо, Федя, я подумаю…

Из лесу тянуло сыростью. Какова моя поясница, подумал Алексей Иннокентьевич, не прохватило бы ненароком, ведь столько часов пролежать почти на голой земле… Он осторожно поднялся. Ничего. В этот раз обошлось. И ведь не впервые так, с удовольствием отметил он про себя. Пожалуй, за весь поход чуток-другой и кольнуло. Еще выздоровею, чего доброго, иронически хмыкнул он, узнал, где сейчас капитан, закинул ремень автомата на плечо и пошел через лес к часовне.

Скоро одиннадцать. Через час наступит двадцать первое июля. На рассвете 1-я Гвардейская армия Гречко начнет наступление на Станислав, и если разведцентр когда-нибудь располагался в этом замке и до сих пор еще не эвакуировался в Германию, то уж через несколько часов это произойдет наверняка. Замок – их последняя надежда. А если опять пустой номер?.. Ну что ж, тогда они просто отдохнут прямо здесь и дождутся своих, рыбку половят, отоспятся, отъедятся, ноги подлечат. Идти навстречу наступлению в такое время, когда рушится фронт, и части бегут по всем дорогам, и можно погибнуть просто так, случайно столкнувшись нос к носу с озверевшим от страха врагом или даже попав под огонь своих же, – стоит ли?..

Разведцентр фон Хальдорфа придется ликвидировать все равно. Не здесь, так в Германии. Потруднее будет, конечно… Но Малахов этот вариант не обдумывал ни разу. Рано. Еще эта партия не сыграна до конца.

Они шли сюда семь дней. Семь дней по маршруту, который до них уже прошли две группы. Псевдовторая все еще болтается по немецким тылам, в сотне километров отсюда на восток. Старательно имитирует челночный поиск. Каждый вечер выходит на связь. «Надо будет у Саши спросить, что они насочиняли сегодня», – заметил себе Алексей Иннокентьевич.

Они добирались сюда семь дней и ни разу не вышли в эфир. Никто не знает, где они, и если случится им вступить в бой и погибнуть – так никто и не узнает…

Бой – еще не самое худое, – подумал Алексей Иннокентьевич. – Только бы увидеть, как падает убитый вот этой рукой фашист – хотя бы один! – а там и смерть не страшна. Правда, на его счету уже были и испанские, и итальянские, и немецкие фашисты, но то было давно, то сгладилось из памяти и прошло мимо сердца, а теперь стоило ему чуть забыться – и как наяву он ощущал невольные спазмы в горле, когда бережно касался худеньких плеч старшей дочери, и еще как однажды он приехал ее проведать в пионерском лагере, клубнику привез, прямо в магазинном круглом лукошке с лиловыми пятнами от сока, и сколько было радости, как она льнула к нему, чуть ли не выпрашивала ласку – от матери ей перепадало не так уж много… За что ее было расстреливать?..

Алексей Иннокентьевич вошел в часовню. Здесь было темно. Лампада не давала света, а в другом углу так же тускло круглились желтые пятна приборов Сашкиной рации; он для того сюда и забрался, чтобы повыше забросить антенну, но по лицу видно – дело не клеится.