Белый город - Антон Дубинин

  — Ну, спасибо! Не подвел! Что б такое тебе подарить?.. А, вот, возьми! — Анри стремительно содрал с пальца огромное золотое кольцо с гербом Шампани, сделанным в технике изумительно красивой перегородчатой эмали, какой славится Лимож, и сунул драгоценность в руки Алену.

  — Это тебе, бери. За победу.

  — Но мессир… — огромная вещь свалилась бы с любого пальца мальчишки, даже с большого, тем более что руки у него были на редкость тонкопалы и изящны, в отличие от граблеподобных рыцарских дланей его господина. Кроме того, слишком уж роскошен подарок! — Я не… я не заслужил, нет, мессир…

  — Молчи! Ты что, сомневаешься в моей щедрости? — искренне возмутился Анри, и его широкие брови совсем сошлись на переносице. — Хочу — и дарю, кому хочу, и никто мне не указ!

  — Да, мессир… благодарю вас, спасибо, — поспешно отвечал победитель, опасаясь сеньорова гнева. Кроме того, он заметил, что сероволосый Готье тем временем куда-то подевался, и его арфа тоже. Наверное, потихоньку ушел, чтоб никому не мешать. Как же это жаль, что я у него выиграл! Кроме того, это было нечестно. Он же пел первым… Хоть бы Тьерри с обиды ему никак не наказал!

  — Вы не позволите мне… пойти, мессир? — осторожно спросил Ален, мечтая выбраться на свежий воздух и там в одиночестве осознать происшедшее. Да Готье попробовать найти. Да… рассмотреть как следует подарок сеньора — кажется, он очень красив. А уж дорогой-то!..

  — Ну, ступай, конечно, отдыхай, — мгновенно забывая свой гнев, кивнул мессир Анри. — Всех перепел, больше я тебя не держу, — и, обернувшись к рыжеватой стройной даме, пояснил на ее негромкий вопрос: — Да, простой мальчик… сын простолюдинки… Я же говорил вам, госпожа — вот что значит Шампанская кровь!..

  В глубоком раздумье Ален пробирался к себе, не без труда покинув исполненный графами замок. Никакого Готье видно в округе не было, и мальчик слегка ушел в себя. Казалось, он выпотрошен, как птица для готовки, выеден, как пустая тыква. Он хотел сколько-то побыть один, просто полежать, глядя в ясное дневное небо или закрыв глаза. Это и в самом деле нелегко — петь около двух часов в компании очень знатных слушателей. Поэтому Ален направлялся к себе в палатку, которую он делил с поварами и еще парочкой молодых слуг.

  Тут-то он и столкнулся с Жераром.

  Оруженосец мессира Анри к этому времени давно помыл свою голову и что он там еще хотел помыть, но жажда мщения в нем уже достигла высшего накала. Наглый слуга, который ушел за водой и не вернулся, превратился в воспаленном самолюбием разуме юноши в живое оскорбление ему лично и его роду, а так же и всему христианскому рыцарству. И ровно в тот неудачный час, когда его обида достигла своего апогея и уже должна была бы помаленьку сходить на нет, он и увидел Алена, меланхолично бредущего между шатрами.

  Жерар поднялся, как кот из засады, и мягко двинулся ему навстречу. Ощущая легкий зуд в правой ладони, он преградил наглому простолюдину дорогу, и Ален очнулся от своих раздумий (…Ki ore irat od Loovis… Но я все-таки победил…), когда на него упала Жерарова тень.

  Глаза его все еще были слегка туманными и непонимающими, когда оруженосец, коротко размахнувшись, без лишних слов влепил ему сильную пощечину. Голова победителя мотнулась от удара, черные волосы на миг крылом закрыли глаза. Когда же он откинул волосы в сторону, взгляд его успел сменить три быстрых, как бегущая тень облаков, выражения: удивленье — обида — гнев. Ален, как ни смешно, и впрямь был уязвлен до глубины души. Впервые в жизни его ударили по лицу, и вот именно этого-то, как внезапно выяснилось, с ним было делать нельзя.

  Он сглотнул, сдержав уже готовые прорваться наружу слова «Какого дьявола?» Вместо того, волевым усилием вспомнив свои обеты возле лестницы, в донжоне, ясным весенним утром («делать все… всегда молчать… ни на что не жаловаться…») — он выговорил только:

  — Мессир Жерар… Зачем вы это сделали?..

  У каждого в жизни порой случается звездный час. Жерару показалось, что для него этот час почти наступил. Теперь осталось только взять Эдессу.

  — Затем, ленивый простолюдин, — выговорил он раздельно, радуясь, что на них смотрят, — что ты много себе позволяешь. Ты не принес воду, за которой я тебя послал. Какого же дьявола…

  — Простите, мессир. («Нет, ты ждешь, что я буду орать. Я не буду этого делать ни за что на свете. Я буду очень, очень учтив.») Я был занят. Меня срочно призвал к себе мессир Анри, и я ему понадобился сию же минуту.

— Занят? Ты?! — Жерар, возмущенно подняв брови, отвел руку для следующего удара. Но на этот раз Ален был уже наготове, и неизвестно откуда взявшаяся гордость не собиралась допускать, чтобы ее унизили еще раз (а если ударят тебя по левой щеке, подставь правую… Но я так не умею, прости, Господи…) Ошеломление прошло, он поднял руку, чтобы защититься, и на указательном пальце блеснуло тяжелое, слишком большое для мальчика золотое кольцо. Рука Жерара замерла в воздухе.

  — Откуда… Это у тебя?..

  — Мессир Анри подарил, — Ален не сводил осторожных светлых глаз с лица противника, готовый к любой неожиданности. — Только что, мессир. Простите меня, мессир, что заставил вас ждать, но так меня попросил наш господин.

  Он сказал именно «попросил», а не «приказал», например, и делать было нечего. Жерар невольно опустил руку, и так стоял молча, не имея что сказать, пока Ален, сочтя, видно, что разговор окончился сам собой, уходил мимо него к своей палатке. На щеке у него горело красное пятно. Жерару казалось, что у него тоже горят щеки. Он был слишком молодым и слишком гордым, и тень, лежащая на нем, сейчас виднелась особенно отчетливо. Если бы нашелся тот, кто посмотрел.

  У Алена же в жизни случилось открытие, что есть на свете человек, который его и правда не любит. Причем давно. Сотни мелочей, на которые он раньше просто не обращал внимания, всплыли в памяти и воссоединились в некую целостную картину, — портрет не человека, а его откуда-то взявшейся давней и неоспоримой нелюбви. Алену было ужасно жаль, что все так, а главное, он не помнил дня начала, какого-то своего поступка или, может, слова, которое дало жизнь этому развесистому дереву. Что ты сделал не так? И если ничего, то откуда же оно взялось? Но, наверно, так и должно быть, если ты решил повзрослеть.

  А с фландрским трувором Готье Ален повстречался весьма скоро — тот сам его нашел, желая взять слова нескольких песен, в том числе и последней, про бесконечный путь. Готье оказался очень славным дядькой, у него дома осталась жена и дочка Аленовского примерно возраста; будь он в одном с Аленом отряде, непременно взялся бы его опекать. Но графы Шампани и Фландрии друг к другу особой симпатии не питали, войска их ни в походе, ни во время планируемых битв близко друг к другу стоять не могли, и Алену пришлось смириться с мыслью, что нового друга он часто видеть не будет. Мальчик попытался ему смущенно подсунуть перстень, награду за победу, при этом его укусила внезапная мысль — что он ответит Анри, если тот спросит, где его подарок?.. Готье, конечно же, чужого приза не взял, и на Аленово бормотанье о том, что награда по праву-то должна принадлежать старшему из двоих, только рассмеялся. Он и в самом деле совершенно не был обижен, что первенство досталось не ему, и утешил Аленову душу, поведав, что Тьерри собирался сперва его выдрать за поражение, а потом простил и ничего не сделал. Переписав слова надобных песен (а писать он умел хорошо и быстро, круглым аккуратным почерком), Готье угостил Алена настойкой из фляжки — да такой крепкой, что мальчик долго тряс головой и фыркал, как лошадь. Расстались они совсем уж приятелями, обещав друг к другу заглядывать, как только получится.

  Помимо сближения с Готье Фландрцем, за время трехдневного стояния в Меце с Аленом произошло и кое-что поважнее. Он видел Короля.

  Король со своею свитой прибыл четырнадцатого, вечером. Ален его не видел — тот пошел сразу в замок, а потом все полководители спешно собрались на совет. По лагерю ходили бешеные истории — на кого король посмотрел, кому улыбнулся, а королева-то… Молодая королева Алиенора с ним, и дамы более прекрасной… Ну ни-ни, ни в коем случае! Никто никогда не видал!..

  Утро прошло в спешных сборах, огромный лагерь сворачивали, и монарх не явился лично, чтобы поддержать обозных слуг в этом благом начинании. Зато потом, когда отряды уже выстроились длинными рядами, король проезжал вдоль своей непобедимой — стотысячной, мессиры, это вам не шутка! — крестоносной армии, и Ален увидел вскользь того, на кого указал своим людям Анри, высокого, похожего на стремительную ловчую птицу, с темными, огневеющими красным отблеском волосами… Он ехал без шлема, но Ален не видел его лица, хоть вглядывался своими острыми глазами, как сумасшедший: как раз когда государь проезжал мимо шампанских рыцарей, он отвернулся к своему брату, графу Роберу де Дре, что-то отрывисто и весело ему говоря. Ален услышал его голос, высокий и властный, как голос рога, увидел, как пританцовывает его роскошный золотистый конь — северной, кажется, породы; разглядел блики солнца на волосах, даже блеск золотых бляшек на королевской сбруе. А вот лица — не увидел.