Дело о Чертовом зеркале - Георгий Персиков

Кабинет окутала долгая пауза, нарушаемая поскребыванием затылков и плохо выбритых подбородков.

– Разрешите доложить, ваше высокоблагородие, – вдруг сказал один из агентов, крепыш с расплющенным носом.

– Докладывайте, – быстро хором ответили Торопков и поднявшийся со стула в углу Родин.

– Я, ваше высокоблагородие, на кулачной бойке завсегдашний участник…

– Оно и видно, – прошептал кто-то с левого края строя, и все агенты расхохотались.

– Отставить смех, – сурово сказал Торопков. – Вот что, Воробейко, я вижу, у вас есть что сказать. Давайте зайдем ко мне в кабинет, и там мы внимательно вас выслушаем. Николай Петрович, вы позволите?

Назарский кивнул, и все трое в сопровождении весьма довольного Воробейко отправились в кабинет старшего полицейского надзирателя.

* * *

Надо заметить, что в Старокузнецке кулачный бой был развит весьма сильно именно в виде стеношного боя. Свалошные битвы, когда каждый боец бился сам за себя, или поединки «сам-на‑сам» здесь, конечно, практиковались, как и в соседних губерниях, но особым вниманием горожан не пользовались. Хотя существовало немало мощных бойцов, ходивших только один на один и пользовавшихся большой известностью. Так, славились бойцы из местных оружейников: Алеша Ракитин, Тереша Кункин, Никита Долгов. Все знали четверых местных семинаристов: Казанского, Маракаровского, Никольского и Ростошинского. Но все равно схватки «раз-на‑раз» собирали только ценителей рукопашного боя, а их было не так уж много.

А вот бои «стенка на стенку» любил весь Старокузнецк от мала до велика: и смотреть, и участвовать. Чаще всего действо происходило по большим праздникам: зимой на льду Хопра недалеко от храма Введения Богородицы, а в прочие месяцы – на Гусиловском поле. Самые масштабные бои были, когда бились городские против слободских. От слободских выступали жители соседних деревень, фабричные чулинской мануфактуры и рабочие стрыльниковского завода. Были от них настощие силачи: дубильщик кож Меркулов, мельник Кольша Сироткин с огромными руками лопатой, татарские халяльщики Сагатулин и Багитов.

Да только никак им было не сдюжить с городскими. Были у городских свои надежа-бойцы: надсмотрщик гражданской палаты Шаров, бухгалтер казначейства Антонов, банщик Редька и вольноопределяющийся Третьего Поволжского полка, квартировавшего в Старокузнецке, Валерьян Макартычев. Уж если они вступали в дело, то могучего натиска лихой четверки не могла удержать даже стенка в сотню бойцов. Иногда за городских выступал и доктор Родин, сильнейший боец, прошибавший любые стенки быстрыми и точными ударами, да в последнее время это дело он бросил: начал много оперировать, значит, надо было беречь руки.

Сперва под особый наигрыш «на драку» балалайки, гармошки и ложек выпускали острых на язык зачинщиков драки, которые заводили бойцов обидными прибаутками. Потом бились потешные детские стенки, потом подростки, а потом уже шел и взрослый бой. Но вот последние пять лет слободские отступали с поля брани: попал под станок и стал инвалидом их лучший боец рабочий Шичко.

Страстный болельщик слободской стороны Никанор Стрыльников места себе не находил и всячески пытался подбодрить свою сторону. На время боя он выдавал бойцам дубленые романовские шубы, сильно смягчавшие удары, вязаные узорчатые рукавицы и красные кушаки. А еще фабрикант отыскивал здоровенных парней, чтобы усилить свою стенку, да ничего у него не выходило. А вот на прошедшую Масленицу удалось его подручным разыскать двух бойцов в Спасском уезде: братьев-близнецов Митрофана и Егора Емельянчиковых, мясников, ударом кулака убивавших быка-трехлетку и останавливавших тройку коней на полном скаку. В самом деле, стенка слободских выиграла безоговорочно.

– Два братана эти, – рассказывал Воробейко, – как пошли крошить, так наших надежей и атамана сразу и вышибли. Вроде не больно здоровые, а удар у них – бабах! – и поминай как звали. Ну а там с боков ихние подтянулись, нам только и осталось драпака давать. Так и чем дело-то кончилось: как водится, пошли потом все в кабак. Стрыльников подошел при всем честном народе и дал братьям золотые часы на цепочке, мол, заслужили, мол, мое слово тверже кремня. А те ему: что ж ты нам одни-то часы суешь? Нас ведь двое, плечо к плечу бились! Стрыльников и говорит: жирно вам больно двое часов, по очереди носите. Ну те и взъерепенились, что тот-то обманул их, прыгнули было, да Стрыльников-то сам кого хочешь уложит. Как толкнет братанов, те и полетели вверх тормашками, во как. Кинул денег на стол, гуляй, мол, рванина, и ушел. А братаны-то на него взъелись, слышал я тогда, как говорили: ничего, и с тобой посчитаемся, харя толстопузая. Их тогда успокоили, конечно, но я сам слыхал, как они шептались: мол, будет и на нашей улице праздник. И я-то как раз сейчас подумал, что все сходится: и по росту они подходят, и усики у них шильцем, и приказчиками служат, и Стрыльников их обидел, и удар у них – доску двухдюймовую прошибет, во как! Да и про сердце, пару раз быкам они били как раз в грудину на спор – так сердце рвалось, вот вам истинный крест!

– Знаю я Емельянчиковых, – задумчиво сказал Родин. – Бьют размашисто, по-русски. И удар сильный, не поспоришь.

– И что, Георгий Иванович? – Торопков аж привстал. – Может такое быть?

– Вполне. Сильный удар в область сердца, нанесенный профессионалом, безусловно, мог привести к разрыву мышцы. Если, предположим, ударить не костяшкой, а «копытом», или «молотом» кулака, или же, к пример, открытой ладонью, то и синяка бы на груди не осталось.

– Все совпало – приказчики, бойцы! Все один к одному!

– А знаете ли вы, – спросил Родин, – у кого эти братья служат?

– Знаю, как не знать, – отвечал Воробейко, – в Спасском уезде у купца Ляткина – скотный двор. Огромаднейший! У него мясо берут для ресторанов и званых обедов, колбасы еще он делает отличные. Вот у него они и работают в мясной лавке. И живут там же рядышком.

– Вот что, – вскочил с места Торопков, – времени у нас мало. Воробейко, вы, мне кажется, в обычных агентах заходились! Пора вас к старшему представлять!

Воробейко довольно замурчал, дескать, рады стараться-с.

– Давайте-ка закладывайте пару, поедем к «Монмартру», там возьмем этого швейцара из ресторана, чтобы на месте опознание провести. И если они – то сразу и возьмем голубчиков.

* * *

До Спасского от управления было верст двадцать – служебная коляска добралась до скотного двора Ляткина быстрее чем за час. Но тяжелый запах скота и пережженной костной муки возвестил о приближении куда раньше. Несмотря на то что ярко светило солнце, настроение у сыщиков испортилось.

Забор вокруг двора был высок и мрачен. Перед широко распахнутыми дверями мясной лавки свора жирных собак лениво боролась за особо большую берцовую кость.

– Мда, зловеще выглядит, – заметил Торопков. – Что ж, давай, голубчик, – он посмотрел на швейцара, который, сняв свое парадное платье и переодевшись, стал похож на спившегося купца. – Иди в лавку да закажи фунт сарделек, скажи – на пробу. Если понравится, мол, будем для кабака брать сто фунтов в неделю. Да смотри на приказчика внимательно – он или не он.

Швейцар огладил бороду и направился в лавку. Время, как обычно бывает в таких случаях, стало тянуться мучительно долго. Говорить не хотелось. Наконец посланник вышел, держа в руках бумажный пакет с сардельками. Еще не подойдя к коляске, он уверенно закивал, как китайский болванчик.

– Ну что? – нетерпеливо спросил Родин. – Точно ли уверен, что он?

– Они! – ответил швейцар. – Они ж близняши, как на одно лицо обои! Ростом точно выходит, чуть повыше меня. Усишки вроде такие же, шильцем. Волоса темно-русые, точно. А рожей-то непонятно, он же замотанный был. А вот рушник точно тот, признал я. Рушником он же перевязанный был. Вот рушник и висит на плече, у того, что за прилавком.

– Ну что ж, отлично. Воробейко, идемте. Георгий Иванович, вы, конечно, не обязаны… – начал Торопков, но Родин уже выпрыгнул из коляски. А вот агент что-то замялся.

– Боязно чего-то, ваше высокоблагородие. Они ведь здорово дерутся! А нас всего сам-три. Может, обождать, пока подмога придет?

– Да не придет подмога! – в сердцах ответил Торопков. – Всех агентов в усиление к жандармерии направили. Вокруг сгоревшего зернохранилища стоят, во второй линии, там комиссия приехала со столицы. Опасаются, что анархисты бомбу кинут. Самим надо братьев арестовывать. Идем! Ты вооружен ли?

Воробейко вынул из кармана револьвер. Родин глянул через плечо и определил:

– «Мервин-Галберт», русской модели сорок четвертого калибра, длина ствола семь дюймов?

Агент ошарашенно кивнул: не ожидал от штатского, да еще и докторишки, такой осведомленности в оружейном деле.