Тихий омут - Анатолий Галкин

Дрожжин не торопил. Оружия было много. Хорошего и разного. Он хорошо знал, что при общении с этими элегантными железками важен не результат – попал, не попал. С пустым магазином сразу же появляется чувство опустошенности, беспомощности. Важен момент подготовки, ощущение твоей потенциальной силы.

– Олег, возьми-ка этот «Магнум». Хорош?

– Да! Я очень редко раньше стрелял. Несколько раз в армии… По три патрона.

– Это все не то, Олег. Много народу, очередь, лейтенант бегает, торопит.

– Да. И мишени там плохие. Бумажки все рваные на щите. А здесь – двигаются, бегают, исчезают. И силуэты – прямо на настоящих людей похожи.

– Верно, Олег. Но только похожи. Так сказать, похоже, но не одно и тоже… Думали мы здесь вместо мишеней живых людей выставить. Бронежилеты ребятам дать, каски и все как полагается. Но чтоб живые были… Ты хотел бы в живого выстрелить?

– Не знаю…

– А я знаю – хотел бы. И ты, и я, и все. Каждый хотел бы. У любого это есть, но в самой глубине души, на дне… Ты вчера хорошую встряску получил?

– Да, Василий Васильевич. Здорово вчера было.

– Вот! А почему? Потому, что ты в людей стрелял. Знал, что у тебя просто шарики с краской вместо пуль, но старался забыть. И никакой хандры, никакой апатии. Видел я, как у тебя глаза горели… Но все это, Олег, временно. А мы с тобой будем долго работать. На ноги тебя поставим, так сказать. Согласен?

– Согласен.

– Тогда слушай. И крепко запоминай. Один раз об этом говорю – и все, баста. Знаю, что будешь меня потом спрашивать об этом, а я буду молчать. Как говорят дипломаты – без комментариев.

– Это вы о чем, Василий Васильевич?

– Ты больше не должен по мишеням стрелять. Все будет натурально. Но почти всегда это будет имитация. Почти!

– Что это значит?

– А то и значит, что из десяти случаев один может быть и натуральный. С настоящей кровью и всем таким прочим. Может быть, а может и не быть. Только ты об этом никогда знать не будешь.

– И когда это все начнется?

– Сегодня! Давай здесь завершать и поедем в центр. Есть у меня один заказ. Парень много денег задолжал и прячет их у себя на квартире. Надо его попрессовать.

– Василий Васильевич, а сегодня это будет имитация или… натурально?

– Без комментариев.

Через час они свернули с Новослободской на Лесную и остановились где-то в переулках перед кирпичным, выкрашенным зеленой краской домом. Подъезд в этой трехэтажке был довольно приличный: облупившаяся штукатурка была видна только под потолком, почти не было надписей на стенах и даже тускло горела лампочка.

Нужная квартира оказалась на втором этаже. На настойчивые звонки Дрожжина долго никто не реагировал. Потом послышались ленивые шаги, звякнул замок и дверь открылась. В узкой щели за цепочкой Олег увидел сонное добродушное лицо молодого парня. Было интересно наблюдать за его мимикой. Блаженная улыбка так и осталась на лице, но само оно стало похоже на маску. Глаза округлились, в них появился испуг, начала дергаться левая скула. За несколько секунд парень проснулся окончательно.

Очевидно, что Дрожжину тоже доставляла удовольствие эта мизансцена. Но пауза затягивалась. Он сделал шаг назад и плечом рванулся на дверь, отбросив хозяина квартиры вглубь коридора. Затем они с Олегом спокойно вошли. Щелкнула задвижка, зажегся свет…

Парень лежал на спине и, смешно перебирал ногами и руками, уползал в большую комнату. Дрожжин следовал за ним и взмахами руки подгонял – ползи, мол, быстрее, мы спешим. Уже в центре комнаты он наклонился и, схватив парня за футболку, приподнял его и водрузил на старый массивный стул – хозяин квартиры был очень щуплым, легким, а в момент отрыва от пола и во время переноски вид имел удивительно жалкий и несчастный.

Дрожжин вытащил из своей сумки капроновый шнур и начал «фиксировать» жертву. Парень покорно опустил руки вдоль спинки стула и раздвинул ноги – так связывать его было намного удобней… Все это время Крылов молча стоял на пороге комнаты. Дрожжин вспомнил о нем, только завершив работу.

– Да не стой ты, Олег, как свечка. Помощь твоя пока не нужна. Садись-ка в кресло, вон туда в угол. Это будет как раз первый ряд партера… Постой, сбегай на кухню и притащи бутылку с холодной водой. Возможно, скоро нам придется охлаждать нашего клиента…

Олег быстро выполнил задание и плюхнулся в глубокое кресло в углу… После пояснений, которые Дрожжин давал на стрельбище, все происходящее должно было бы быть инсценировкой. Однако все выглядело пока очень натурально. Если это представление, то актеры играли гениально… Начинался допрос.

– Скажи мне, Саша… Тебя ведь Сашей зовут?

– Да.

– Губин?

– Да. А что вам надо?

– Скажи мне, Саша Губин, есть у тебя в хозяйстве утюг?

– Есть… А зачем? Зачем утюг?

– Хочу я, Саша Губин, передать тебе очень горячий привет от твоего друга Ляпина. Помнишь такого?

– Помню… Конечно, помню.

– Уже хорошо… А ты помнишь, Саша Губин, что ты ему должен восемьдесят четыре тысячи баксов?

– Помню… Я должен, я найду, я отдам. Клянусь!

– Эх, друг Саша… Знаешь, был у нас такой деятель Станиславский, основатель Художественного театра…

– Знаю, они еще с Немировичем-Данченко сутки пили в «Славянском базаре», а потом – основали…

– Верно. Да ты, Губин – энциклопедист. Также познания в… алкогольно-театральной сфере… Так вот у этого Станиславского была коронная фраза: «Не верю!» Ты сколько уже раз Ляпину обещал?

– Теперь скоро… У меня сделка должна пройти…

– Знаю, Губин, знаю. А еще я знаю, что ты вчера под эту сделку сорок тысяч получил… Где они?

– Эти деньги не могу отдать. Они меня убьют.

– Не успеют… Так где деньги, Саша? Ты мне что-нибудь одно дай: или деньги или утюг.

Дрожжин говорил очень тихо, вкрадчиво. Но именно от этого его спокойствия угроза казалась реальной. Мрачной, зловещей, но вполне серьезной… Он вытащил из кармана объемистый прозрачный пакет, подошел к Губину, примерился и, взмахнув им над головой ошалевшего от ужаса должника, опустил его до плеч и прижал у горла.

Сразу же Губин начал дергаться всем телом, хрипеть, делать безуспешные попытки частых глубоких вздохов.

Дрожжин дождался, когда жертва стала заводить глаза и затихать, и сорвал пакет. Порывшись в своей сумке, он извлек маленький флакон и, далеко отведя руку, прыснул струей куда-то под нос Губину. Тот очнулся моментально, а по комнате начала растекаться адская смесь запахов: нашатырный спирт, ментол, турецкая фиалка.

Допрос продолжался в таком же спокойном тоне:

– Второй раз спрашиваю у тебя, Саша Губин – где деньги?

– Все отдать не могу… Я из этой партии десять тысяч отдам…

– Не понял ты меня, Губин. Я же спросил тебя – где они, а не сколько отдашь. Ты их все отдашь… Третий раз я тебя спрашивать не буду, – Дрожжин с явным неудовольствием потянулся за пакетом и начал его расправлять перед лицом пленника. – Жаль, что мы не достигли взаимопонимания. Очень жаль. Спросил я тебя, но «ты отказала мне два раза…»

«Допрос с пристрастием» был прерван троекратным звонком в дверь. Губин встряхнулся, приободрился и даже заулыбался.

– Это она… Это Аня, – заявил он таким тоном, словно приход некой Ани сразу решает все проблемы. – Это точно! Только она так звонит, Аня.

– Кто такая?

– Аня? Это моя… ну, моя…

– Понятно.

Дрожжин отбросил пакет и направился в коридор. Через минуту он появился с лохматой блондинкой лет двадцати в легком безликом платье. Вид привязанного к стулу друга совершенно ее не смутил, не разволновал, не привел в замешательство:

– Чего это вы не поделили?

– Мы тут, милая Аня, вопросы Александру задаем, а он не отвечает. Поможешь нам?

– Вот еще! Мне до фени ваши разборки. Некогда мне. Пойду я.

– Глупая ты девочка, Аня. Никуда ты не пойдешь, пока я все не узнаю.

– А что такое! Я тут с какого бока? Ничего я о деньгах не знаю.

– Значит знаешь! Почему ты решила, что мы за деньгами пришли?

– А зачем вы еще ходите? У вас все вокруг бабок крутится. Шурик их спрятал – пусть сам и говорит.

– Он, Аня, не хочет говорить. И не может…

С этими словами Дрожжин рванулся к своей сумке, извлек и отрезал нужный лоскут широкого пластыря и одним движением залепил рот Саши Губина.

Все это время Крылов сидел почти неподвижно и внимательно смотрел на происходящее. Ему очень хотелось верить, что это спектакль. Если все это разыгрывается только для него, для его «психологической встряски» – вообще глупо реагировать. Если же все это серьезней и его хотят втянуть, запятнать, повязать – самая выгодная линия поведения это показать, что потрясен, что поддался, что влип. Однако…

Аня только сейчас начала понимать серьезность своего положения. Она даже начала пятиться к двери, но Дрожжин слишком быстро завершил манипуляции с пластырем, оглянулся и «засек» ее попытку к бегству. Он прыгнул к ней, схватил за руку, развернул ее, как в лихом танго, и пихнул на кровать, прямо в месиво из одеял, простыней, подушек. Кровать эта была явно антикварной вещицей: высокие спинки из множества изогнутых металлических трубочек завершались украшениями из шаров, ромбиков и каких-то загогулинок.