Библия-Миллениум. Книга 2 - Лилия Курпатова-Ким

— Это меня нет в твоей жизни! — и Давид грохнул стакан на стол с такой силой, что тот раскололся надвое.

— Давай разведемся! Так больше не может продолжаться! — взмолилась Вирсавия, и взгляд ее вцепился в лицо Давида, стараясь ничего не упустить, угадать его ответ, его приговор.

Но он не ответил, оставив ее мучиться догадками. Вирсавия твердо решила выяснить отношения раз и навсегда, она пришла в кабинет Давида и принялась обсуждать юридические аспекты расторжения их брака. Давид согласно кивал, лицо его было мрачным.

— После подачи заявления нужно ждать, это время я могу пожить на снятой квартире, пока не подыщу себе что-нибудь. В назначенный день мы подпишем все бумаги и покончим с этим… Давид! Ты меня слышишь?! — она кричала ему почти в самое ухо. Потом порывисто бросилась к нему, словно внутренний взрыв заставил ее тело неуклюже упасть на мужа. Вирсавия целовала его, гладила, сжимала в объятиях так, словно хотела задушить.

— Я тебя люблю… — еле слышно, с натугой, прорвалось сквозь ее сдавленное горло.

С этого времени они спали вместе. Давид приносил ей цветы. У них родился сын. Но… Она по-прежнему чувствовала себя как в тот день, когда он вышел к ней из-за дубовой двери. Давид вечно сидел в каком-то своем внутреннем кабинете, огромном, больше, чем ее жизнь, а к ней выходил в тесную приемную «на чуть-чуть» и уходил обратно, а она постоянно ждала его у дверей, полная обиды, горечи и… И не имея сил как уйти, так и возможности проникнуть внутрь.

Всю свою заботу, в которой не нуждался муж, Вирсавия отдала сыну, который был для нее как книга, которую отчаянно читаешь в ожидании звонка, не упуская ни строчки, чтобы текст не закончился раньше, чем Он позвонит.

Соломон рос хилым и болезненным мальчиком, младший из всех детей Давида, давно отчаявшегося найти в них любовь. Ощущение того, что мать занимается им просто ради того, чтобы чем-то заполнить свою жизнь, составило фундамент отношения Соломона к миру. Есть что-то большое, настоящее, запретное, притягательное для матери, а он — всего лишь времяпрепровождение, такое же, как вышивание или вязание крючком. А он не рукоделие — он СЫН ДАВИДА! Зря Вирсавия забыла об этом.

Третья Книга Царств

Одиночество — бездна. Любовь — подвижный баланс. Путешествие двоих по тончайшей кромке счастья, что проходит между принадлежанием и обладанием. Она так узка, что каждый может стоять на ней лишь одной ногой. Поэтому для равновесия нужны двое.

АВЕССАЛОМ

После случая с Фамарью ненависть к отцу заполнила всю жизнь Авессалома. Давид представлялся ему виновным во всех их бедах, в смерти матери и сумасшествии сестры. Авессалому казалось, что он заклеймен родством с Давидом, что платит за его грехи.

— Зачем ты вообще женился?! Зачем тебе были нужны дети?! — Авессалом кричал в окно огромного особняка Давида, из которого отец так ни разу и не показался.

Чтобы уменьшить свое сходство с отцом, Авессалом побрил голову, оделся в кожаную одежду и работал на бензоколонке, всячески демонстрируя презрение к Давиду. Бросив учебу, бездарно проматывая оставленные ему в наследство деньги, Авессалом с каждым днем все глубже погружался в пучину своей ненависти, отвращения к той части себя, которая, бесспорно, имела отношение к Давиду.

Ненависть Авессалома нашла выход, когда случайно он познакомился со странным молодым человеком, который после третьей кружки пива признался ему, что у них есть «отряд сопротивления гомосексуализму». Авессалом загорелся идеей в него вступить.

Через несколько месяцев на счету Авессалома было уже несколько убийств, столь же бессмысленных, сколь и жестоких. Своими жертвами он выбирал всегда совсем юных мальчиков, которые давали повод быть уличенными «в грязном пристрастии к мужчинам». Авессалом устраивал над ними суд, зачитывая подсудимым строки из апостола Павла:

— …И открывается гнев Божий с неба на всякое нечестие и неправду человеков, подавляющих истину неправдою… Потому предал их Бог постыдным страстям: женщины их заменили естественное употребление противоестественным; подобно и мужчины, оставивши естественное употребление женского пола, разжигались похотью друг друга, мужчины на мужчинах делая срам и получая в самих себе должное возмездие за свое заблуждение… Предал их Бог превратному уму — делать непотребства. Так что они исполнены всякой неправды, блуда, лукавства, корыстолюбия, злобы, исполнены зависти, убийства, распрей, обмана, злонравия. Злоречивы, клеветники, богоненавистники, обидчики, самохвалы, горды, изобретательны на зло, непослушны родителям. Безрассудны, вероломны, нелюбивы, непримиримы, немилостивы! Слышишь, дрянь?! Я не убиваю, я казню тебя, чтобы зло не распространялось по земле!

Среди соратников по «движению» постепенно укоренилось мнение, что Авессалом ненормальный, его стали избегать. В сущности, основным мотивом, по которому «судьи морали» нападали на лиц нетрадиционной ориентации, была легкая нажива. Обычный бандитизм, прикрывавшийся «благими намерениями». Ведь «гомики» никогда не жаловались из страха разоблачения, так что их можно было избивать и грабить совершенно безнаказанно. Однако те, кого выбирал для удовлетворения своего гнева Авессалом, были совершенно бесполезны с финансовой точки зрения.

Первый из казненных, совсем мальчик, лет пятнадцати, был так перепуган, что сразу вынул из карманов все, что там было, и протянул нападавшим. Авессалом выбил из его рук деньги, часы, еще что-то и набросился, как гарпия, на беззащитную жертву, вколачивая огромными военными ботинками тело юноши в асфальт.

Затем он поставил избитого подростка на колени и прочел обвинение, составленное две тысячи лет назад сумасшедшим, который в галлюцинациях увидел Христа и на том основании уверовал, решив, что имеет право осудить десятки, сотни, тысячи и миллионы людей из последующих поколений заблаговременно. Впрочем, Авессалом — далеко не первый инквизитор в истории.

Серия подобных бессмысленных, с точки зрения членов банды, преступлений привела к тому, что Авессалом был исключен. «Боевые товарищи» долго мялись, курили, наливали себе пиво. Тесная комната в общежитии, где проживала большая часть «активистов», казалось, могла треснуть по всем своим блочным швам от тяжести скопившихся в ней эмоций. Поэтому, когда, наконец, общее решение было высказано, все вздохнули с большим облегчением.

Оказавшись на улице, Авессалом шел, не оглядываясь, прямо, не сворачивая, расталкивая прохожих и не обращая внимания на светофоры. Ненависть, ненависть, ненависть гнала его вперед, не давая ногам остановиться. Глаза покраснели и готовы были взорваться.

В эту ночь он избил двух молодых людей, вышедших из гей-клуба. Оглушив одного, Авессалом принялся методично избивать второго, нанося яростные удары кулаками по голове и животу несчастного, пока тот не упал. Обезумевший от ярости, Авессалом ничего не видел перед собой, все затянулось красной пеленой, в которой виднелись только черные контуры отчаянно ненавидимого тела, которое хотелось разорвать на куски, растереть в порошок, заставить навсегда исчезнуть с лица земли.

Потом он придумал универсальный способ — он стал одеваться, как «они», вести себя, как «они», и посещать соответствующие места. Каждого, кто «клеился», Авессалом завлекал в свое жилище, используя свою привлекательную внешность в качестве достойной приманки. Под предлогом эротической игры он пристегивал жертву наручниками, а затем принимался жестоко издеваться над попавшимся в ловушку. Все как обычно: непременно зачитывалось обвинение, составленное самым сексуально озабоченным из всех апостолов — Павлом.

В конце концов Авессалом понял, что из гетеросексуальных мужчин на свете остался только он один.

* * *

— Ты уволен! — заявил Авессалому в конце рабочего дня начальник.

— А в чем дело?! Эй! Вы не можете вот так взять и вышвырнуть меня на улицу! — кричал ему вслед Авессалом.

Тот не оборачивался.

— Я знаю! Вы тоже из этих, да?

Тот продолжал идти, не обращая на Авессалома никакого внимания.

Тогда сын Давида схватил шланг и бросился за своим хозяином, поливая все вокруг бензином, и, наконец, когда зловонная струя окатила тому спину, чиркнул спичкой. Беспомощные, почти детские глаза запечатлелись в памяти Авессалома навечно. У сгоревшего заживо остались жена и две дочки.

Авессалом получил ожоги и скрылся. Язвы, образовавшиеся через какое-то время на его коже, причиняли нестерпимую боль.

— Это ты виноват, отец! Это ты виноват! — кричал он, прижигая их йодом, от чего ожоги только увеличивались. — Пламя твоего Содома жжет меня! — и Авессалом катался по полу, издавая нечеловеческие вопли и раздирая ногтями обожженную кожу.