Шпион, пришедший с холода. Война в Зазеркалье (сборник) - Джон Ле Карре

– Думаю, – сказал он, – теперь пора более подробно поговорить о вашей работе в Берлине. Рассмотрим период с мая 1951-го по март 1961 года. Но сначала выпейте еще немного.

Лимас смотрел, как он достал сигарету из лежавшего на столе портсигара и прикурил ее. Сразу бросалось в глаза: Петерс был левшой, а сигарету вкладывал между губами так, чтобы название фирмы-производителя на ней оказалось в дальнем от него конце и прогорело сразу. Эта манера пришлась Лимасу по нраву: она свидетельствовала о том, что Петерсу, как и ему самому, доводилось работать в условиях строгой конспирации.

Лицо Петерса выглядело необычно – оно было совершенно невыразительным и серым. Краска с него, вероятно, пропала уже давно. Вполне возможно, что ему пришлось долго сидеть в тюрьме еще во времена революции. Но теперь, когда черты его лица окончательно сформировались, Петерс будет выглядеть точно так же до самой смерти. Только жесткие седые волосы могли еще больше побелеть, но лицо уже не изменится. Лимасу было бы любопытно узнать настоящую фамилию Петерса, а также женат ли он. В нем ощущалась некая ортодоксальность, которая Лимасу тоже нравилась. Такая черта обычно является порождением силы и уверенности в себе. Такой человек никогда не солжет без веской причины. И ложь его будет тщательно продуманной, продиктованной необходимостью, не имея ничего общего с укоренившейся мелкой нечестностью того же Эйша.

Эйш, Кивер, Петерс – это была верная прогрессия в качествах людей, во власти, которой они обладали, что Лимас считал абсолютной необходимостью при построении иерархии разведывательной сети. Но, как он догадывался, здесь имела место и идеологическая иерархия тоже. Эйш – простой наемник. Кивер – не более чем так называемый попутчик. И Петерс, для которого цель и средства ее достижения слились в единое целое.

Лимас приступил к рассказу о Берлине. Петерс редко перебивал его, редко задавал вопросы, но уж если делал это, то так умело и к месту, словно подстраивался под темперамент Лимаса. И Лимас помимо воли откликался на этот бесстрастный профессионализм – он был чертой, которая их сближала.

Им потребовалось очень длительное время, чтобы организовать восточногерманскую разведывательную сеть из Берлина, признал Лимас. На раннем этапе город был просто наводнен потенциальными второсортными агентами, а само слово «разведка» дискредитировало тот факт, что шпионаж стал чуть ли не естественной частью повседневной жизни. До такой степени, что можно было завербовать человека на частном приеме, получить от него информацию за ужином, а к утру его уже разоблачали. Для профессионала это был какой-то кошмар: кругом орудовали десятки спецслужб, в половину из которых проникли вражеские информаторы, концы ни у кого не сходились с концами; данные поступали более чем противоречивые, потому что источников оказалось даже слишком много, а действовать приходилось на очень ограниченном пространстве. Да, в 1954 году они добились большого успеха с Фегером. Это верно. Но уже к 1956 году, когда каждое правительственное учреждение в Лондоне настойчиво требовало важной и достоверной разведывательной информации, предложить им оказалось нечего. Тот же Фегер слишком избаловал всех, и никто больше не был доволен данными из вторых рук, которые уже на следующий день публиковались во всех газетах. Им нужен был новый большой успех, но пришлось ждать долгих три года, прежде чем он пришел.

Однажды де Йонг отправился на пикник в лес на окраине Берлина. У него была машина с британскими армейскими номерами, которую он припарковал и запер на проселочной дороге, проходившей параллельно каналу. После пикника его детишки с пустыми корзинками первыми побежали обратно к машине, но потом вдруг замерли возле нее, заволновались, побросали корзины и ринулись назад. Кто-то взломал машину – ручка оказалась оторвана, а дверь приоткрыта. Де Йонг, кляня себя последними словами, потому что оставил в бардачке дорогой фотоаппарат, подошел и обследовал автомобиль. Ручку скорее всего сломали с помощью обрезка металлической трубы, который легко можно спрятать даже в рукаве рубашки. Но фотоаппарат оказался на месте. Взломщик не позарился ни на его плащ, ни на пакеты с покупками, которые сделала жена. Зато на водительском сиденье лежала жестянка из-под табака с небольшим цилиндром внутри, сделанным из никеля. Де Йонг сразу понял, что это такое: кассета от миниатюрной камеры. Скорее всего от «Минокса».

Дома он проявил пленку. На ней были пересняты страницы протокола последнего заседания президиума компартии Восточной Германии – СЕПГ. По странному совпадению информацию о той встрече президиума они получили и из другого источника, что подтвердило подлинность фотоматериалов.

Лимас сразу взял это дело под свой контроль. Ему был отчаянно нужен прорыв в работе. Результаты его долгой деятельности в Берлине в целом выглядели неважно, а его возраст приближался к пределу, установленному Цирком для оперативных сотрудников. Поэтому ровно через неделю он одолжил у де Йонга машину, приехал в то же место и отправился на прогулку.

Для пикника де Йонг нашел поистине идеально уединенный уголок. С одной стороны протекал канал, рядом с которым виднелись остатки разбомбленных в войну блиндажей. Дальше тянулись бесплодные сухие песчаники, а в двухстах метрах от проселочной дороги и канала простирался не слишком густой сосновый бор. Не очень-то впечатляющий пейзаж, но зато полный покой – нечто почти недостижимое в такой близости от Берлина. И возможность «хвоста» была практически полностью исключена. Лимас углубился в лес. Следить за машиной он даже не пытался, поскольку не знал, с какой стороны к ней могут приблизиться. А если бы загадочный информатор заметил, что он не спускает с автомобиля глаз, это могло бы сразу спугнуть его. И потому Лимас не обернулся ни разу.

Однако, вернувшись к машине, он ничего в ней не обнаружил, а по пути обратно в Западный Берлин обзывал себя последним идиотом, забывшим, что президиум заседает только раз в месяц. Через три недели он вновь сел за руль машины де Йонга, прихватив с собой тысячу долларов двадцатками и положив деньги в корзинку для пикника. Он бросил автомобиль незапертым на два часа, а по возвращении обнаружил в бардачке жестянку из-под трубочного табака. Корзинка исчезла.

На пленках оказалась первоклассная документальная информация. В следующие месяцы он проделал тот же трюк дважды и получил аналогичные результаты.

Лимас понял, что напал на золотую жилу. Присвоив новому источнику кодовое имя Мэйфэйр, он отправил в Лондон исполненное пессимизма письмо, прекрасно зная, что стоит ему скормить Цирку хотя бы часть данных, как они тут же захотят контролировать подобного агента напрямую, чего он всеми силами стремился избежать. Это была как раз такая операция, которая была способна уберечь его от отставки по возрасту, но в то же время слишком важная, чтобы Лондон удержался от соблазна руководить всем из центра. Даже если бы ему какое-то время удавалось их сдерживать, в Цирке все равно принялись бы теоретизировать, высказывать предположения, слать предостерегающие меморандумы и требовать активизации действий. Они, например, могли предложить расплачиваться с агентом только мечеными купюрами, чтобы отследить и выяснить его личность, могли потребовать прислать им кассеты для изучения в лаборатории, могли устроить неуклюжую слежку и, конечно же, поставить в известность о своем успехе другие департаменты министерства обороны. То есть они непременно уведомили бы другие департаменты, а это, как считал Лимас, привело бы к быстрому и неизбежному краху операции «Мэйфэйр».

Чтобы избежать этого, существовал только один путь. И Лимас три недели работал как одержимый, не смыкая глаз. Он внимательно изучил досье на каждого члена президиума. Составил список всех рядовых чиновников, которые могли иметь доступ к протоколам. Добавив к списку имена тех, кому рассылались копии, указанные на первой странице протоколов, он получил тридцать одну возможную кандидатуру, включая секретарш и мелких клерков.

Осознав полную невозможность установить фамилию информатора среди такого количества кандидатов, о большинстве из которых к тому же было мало что известно, Лимас невольно вернулся к первоисточнику, что, как он понял чуть позже, следовало сделать сразу же. Ему бросилось в глаза, что на полученных им фотокопиях не потрудились проставить даже номера страниц, отсутствовали штампы с грифом «Секретно», а на некоторых страницах кто-то вычеркивал отдельные слова простым или красным карандашом. В результате он сделал важное открытие: ему передают фотокопии не самих протоколов, а их предварительных черновиков. Это означало, что источник имеет отношение к секретариату президиума, а число его работников было крайне ограничено. Кроме того, снимки делались тщательно и выходили хорошего качества: это подразумевало, что фотограф располагал для своей работы временем и местом, где никто не мог ему помешать.