Хроника Горбатого - София Валентиновна Синицкая

степени ей родственна.

– Я простой солдат, я считаю себя финном, хотя во мне течёт и шведская кровь. По семейным преданиям, мой пращур был ярлом, возвышался над многими людьми и поклонялся Одину, его потомки – рыцари-крестоносцы, очищали землю от язычников и не боялись умереть в бою. Вместе со слугами Божьими из немецких земель мы проявляли чудеса отваги и противостояли дикарям. Я не верю в Христа, но у меня есть идеалы. Я – патриот и люблю финский народ. Да здравствует великая Германия! И да здравствует маленькая Суоми.

– Финны – близкий нам нордический народ, – ответствовал фюрер. – Да, симпатичный народ. Наши предки поклонялись сильным богам. Они были уверены в своей правоте. Мы должны брать с них пример. Нельзя колебаться. Прочь сомнения! Что спасёт немецкого и финского крестьянина? Разумный порядок! Народ должен следовать врождённому расовому закону жизни. Я тоже далёк от христианства. Мне претит религиозность, которая подразумевает в человеке раба, а в Боге – господина. Это не по-индогермански! Истинный ариец не считает себя рабом, он молится не на коленях, без унижающих человеческое достоинство земных поклонов, но с поднятой головой, со взглядом, направленным к горным вершинам, и с руками, простёртыми вверх. Взгляните на аллегорию Германии. Эта девушка приветствует восходящее солнце. Она в гармонии с древними богами и силами природы. Ей не нужен «тот мир», она прекрасно себя чувствует в «этом». Индогерманцы не боятся своих богов. Рабское отношение к Богу характерно для семитских народов.

Любуясь Розочкой Йозефсон, фюрер продолжал пересказывать теорию Ганса Гюнтера:

– Индогерманец стоит перед Богом, как цельный человек, в полной мере сохранивший чувство чести. Я уважаю ваших героических предков, Тролле. Но надо признать, что средневековая, да и нынешняя религиозность имеет ярко выраженный восточный характер. Заимствованные нами иудейско-христианские ценности и представления мешают понять величие индогерманского народа и его веры. Ваш пращур-крестоносец был бы гораздо счастливее, если бы его Бог был ему другом, которому можно доверять, а не господином, которого следует бояться.

– Мой фюрер, и я об этом думал! Я сильный человек, и предки мои были сильные, но внутренне несвободные, что-то их мучило, гнало в чужие края. Они искали свой идеал, и я не знаю, находили ли. Но мне кажется, что я – нашёл. Я вижу божественное в простом. В сочной траве, в кружке молока, смехе моего дорогого племянника, даже в крепкой женской заднице, фюрер, даже в здоровой коровьей лепёхе. Простите, я занимаю ваше время, у вас много государственных дел, но скажите, во что верите вы?

– Мой Тролле, у нас много общего. Мы всё отдадим за улыбки наших племянников! Ради них будем штурмовать даже небеса. Я верю во всемогущего творца, он дал мне силу мысли и силу убеждения. Он меня опекает и приведёт к победе. Я его ясно вижу. Ему не нужно наше страдание, рабство, унижение, вся эта жертвенность, которая суть торговля в жидовской лавочке. Мой народ в заблуждении, ему морочат голову… Вот уже две тысячи лет, как немец в разладе с самим собой, несёт бремя тяжёлых испытаний. Дни величия и процветания сменяются тяжёлым упадком.

– Две тысячи?

– Да, две! Немец без общей идеи, расколотый в воле и поэтому немощный в деле, оказывается неспособен утвердить собственную жизнь. Он мечтал о справедливости на небесах и терял почву под ногами. («Во-во, как и мой предок», – шептал Арви, во все глаза таращась на фюрера.) Народ утратил единую волю, каждый ушёл в себя. Несмотря на усердие и трудолюбие, богатые знания и благие намерения, миллионы немцев не имеют куска хлеба насущного. А церковь возводит нужду и нищету в добродетель, шайсе! Но нация тоскует по новому величию, по новому рейху и новой жизни. Я говорил об этом на открытии рейхстага. Крестьяне, рабочие, бюргеры должны вновь стать единым немецким народом и преданно хранить свои национальные ценности, честь и свободу.

– О да! Маленькая Суоми тоже идёт по этой тропинке, вокруг всё алое от брусники, а на болотце морошка. Она должна собрать своих детей, все родственные народы от Двины до Двины и стать Великой Финляндией под крылом Великой Германии. Девочка вырастет, возмужает и превратится в валькирию. Я знаю, вы любите Вагнера.

– Рихард Вагнер – великий музыкант, он творил, веря в немецкий дух. Его музыка помогает немцам осознать свою национальную роль и значимость.

– Да, пора выходить из тени заблуждений. Прочь смирение и покорность судьбе. Да здравствует свобода, и сила, и белокурые бестии – я тут книжечку Ницше прочитал. Я преклоняюсь перед немецким духом. Фюрер, будьте моим наставником!

«Жду, что меня вы возьмёте с собой.

С диким язычником нужен мне бой.

Биться хочу, и уж будет им туго.

Латы мои, мой шлем и кольчуга

смогут от смерти меня защитить.

Я смог бы в битве грехи искупить…»[30]

Позвольте мне записаться на политические курсы немецкой рабочей партии, – жарко дышал Арви. – В пятнадцатом году я проходил военную подготовку в Германии, сражался на Восточном фронте за сохранение рейха и свободу вашего, а значит, и моего народа. Для меня всё крепко связано, враги Германии – это враги моей маленькой Суоми. Сейчас мирное время, но, если начнётся война, я вновь захочу оказаться в немецком строю.

– Прекрасно, это просто прекрасно, бравый солдат Тролле! Скоро праздник немецкого рабочего народа – «День национального труда». Немцы всех сословий, социальных слоёв и профессий пожмут друг другу руки. Я произнесу пламенную речь. Да здравствует всенародная общность, которая превыше классов, сословий и личных интересов! Да! Будут выступать рабочие поэты. Приезжайте в Берлин, вам должно понравиться, в душе вы романтик и поэт, как, впрочем, и я. Оставайтесь у нас. Вы ещё пригодитесь великой Германии. Но не изменяйте своей маленькой Суоми.

– Фюрер, мы хотели бы подарить вам «Дружбу Суоми и Германии»!

Арви, не спросив отца, с трудом снял со стены огромную картину и поставил рядом с Гитлером:

– Это ваше, мой фюрер!

Пяйве с грустью смотрел на своих «девочек». Розочку и Галочку куда-то потащили. Фюрер горячо жал руку Арви, в сторону Пяйве не смотрел, видимо, злился за Сутина. К ним подошёл президент палаты культуры, втроём они что-то обсуждали. Намётанный глаз художника уловил странную схожесть в их фигурах. Они были разного роста, разных пропорций, президент вообще крошечный, но всех роднила какая-то угловатость, сутулость, некоторая скованность в движениях. Казалось, у них развивается общая болезнь, физическое недомогание, которое вскоре начнёт серьёзно беспокоить.

Гитлер был очень доволен.