Пыточных дел мастер - Джин Вулф

– Я – лишь ученик. Маску на меня возложат только через год.

* * *

Она улыбнулась, и я почувствовал себя совсем как тогда, в Атриуме Времени, только-только войдя в теплую комнату с чашкой чаю и печеньем. Рот ее был широк, а зубы – узки и очень белы; ее глаза, глубокие, точно резервуар под сводом Колокольной Башни, заблестели.

– Извини, – сказал я. – Я не расслышал тебя. Вновь улыбнувшись, она склонила набок прекрасную головку.

– Я хотела сказать, как рада видеть твое лицо, и спросила, буду ли и впредь иметь удовольствие принимать еду от тебя. Кстати, что это?

– Я здесь – только сегодня, потому что Дротт занят. Затем я хотел восстановить в памяти, что было на ее подносе (она поставила его на столик, так что сквозь решетку не разглядеть), но не смог, хоть напряг мозг до предела, и наконец неуверенно сказал:

– Наверное, тебе лучше съесть ужин. Я думаю, если ты попросишь Дротта, то сможешь получить что-нибудь получше.

– Люди всегда осыпали комплиментами мою стройную фигуру, но, поверь, я ем, словно дикий волк! Съем и это!

Взяв со столика поднос, она повернулась ко мне, точно поняла, что без посторонней помощи мне не разгадать тайны его содержимого.

– Вот это, зеленое – лук-порей, шатлена, – сказал я. – Коричневые зернышки – чечевица. И хлеб.

– Шатлена? Зачем эти формальности, ведь ты – мой тюремщик и можешь называть меня как захочешь. Теперь ее глубокие глаза сияли весельем.

– У меня нет желания оскорбить тебя, – сказал я. – Ты предпочитаешь, чтобы я называл тебя по-другому?

– Зови меня Теклой – это мое имя. Титулы – для формального общения, имена – для неформального; наша встреча – как раз из неформальных… Хотя, когда придет время моей казни, все формальности будут соблюдены?

– С экзультантами, как правило, поступают так.

– Тогда, надо думать, будет присутствовать экзарх – если только вы впустите его сюда – в платье с пурпуром. И еще некоторые – возможно, Старост Эгино… Это на самом деле хлеб?

Она ткнула в кусок пальчиком – таким белым, что мне показалось, будто хлеб может испачкать его.

– Да, – ответил я. – Шатлене, конечно же, приходилось есть хлеб и раньше, не правда ли?

– Но не такой. – Взяв тонкий ломтик, она откусила немного. – Хотя – и этот неплох. Ты говоришь, мне могут принести еду получше, если я попрошу?

– Думаю, да, шатлена.

– Текла. Я просила книги – два дня назад, когда меня привезли. Но не получила их.

– Они здесь, – сказал я. – Со мной. Сбегав к Дроттову столу, я принес книги и просунул в кормушку самую маленькую.

– О, чудесно! А остальные?

– Еще три.

Книга в коричневом переплете тоже прошла сквозь кормушку, Но две другие – зеленая и тот фолиант, с гербом на обложке – оказались слишком широки.

– Позже Дротт откроет дверь и передаст их тебе, – сказал я тогда.

– А ты не можешь? Так ужасно – видеть их сквозь эту штуку и не иметь возможности даже дотронуться…

– Вообще-то мне не положено даже кормить тебя. Этим надлежит заниматься Дротту.

– Но все же ты передал мне еду. И, кроме того, это ты принес книги. Разве тебе не полагалось вручить их мне?

Я смог лишь неуверенно возразить, потому что в принципе она была права. Правила, запрещающие ученикам работать в темницах, направлены на предотвращение побегов; но ведь этой хрупкой, несмотря на высокий рост, женщине нипочем не одолеть меня, и, таким образом, она не сможет беспрепятственно выйти наружу. Я пошел к камере, где Дротт все еще приводил в чувство пациентку, пытавшуюся покончить с собой, и принес ключи.

Оказавшись в камере Теклы и закрыв за собой дверь, я обнаружил, что не в силах вымолвить ни слова. Я пристроил книги на столике, где из-за подсвечника, подноса и графина с водой почти не оставалось места, и остановился в ожидании. Я знал, что должен идти, но не мог сделать этого.

– Может быть, сядешь?

Я присел на кровать, предоставив ей стул.

– Будь мы в моих покоях в Обители Абсолюта, я смогла бы предложить тебе больше комфорта. К несчастью, в то время тебя не вызывали туда.

Я покачал головой.

– Сейчас мне нечем угостить тебя, кроме этого. Тебе нравится чечевица?

– Я не стану есть этого, шатлена. Скоро – время моего собственного ужина, а здесь вряд ли достаточно и для тебя одной.

– Действительно… – Взяв с подноса перышко лука, она, будто не совсем понимая, что с ним делать, проглотила его, как ярмарочный фигляр глотает гадюку. – А что дадут на ужин тебе?

– Лук-порей с чечевицей, хлеб и баранину.

– Ах, вот в чем разница – палачи получают еще и баранину… Как же тебя зовут, мастер палач?

– Северьян. Но это не поможет, шатлена. Не будет никакой разницы.

– В чем? – улыбнулась она.

– Ну… если ты подружишься со мной. Я не могу выпустить тебя на свободу. И не стал бы делать этого, даже если бы ты была моим единственным во всем мире другом.

– Но я и не думала, что ты можешь это, Северьян.

– Тогда зачем же утруждаться беседами со мной? Она вздохнула, и радость исчезла с ее лица – так солнечный свет покидает камень, на котором пристроился погреться нищий.

– С кем же мне еще беседовать, Северьян? Вот я поговорю с тобой некоторое время – несколько дней или пару недель, – а потом умру. Я понимаю, ты думаешь о том, что, будь я в своих покоях, не удостоила бы тебя и взглядом. Но ты ошибаешься. Конечно, со всеми не поговоришь, их слишком много вокруг, но за день до того, как меня привезли сюда, я разговаривала с конюхом, державшим мне стремя. Заговорила с ним оттого, что пришлось ждать, но услышала от него много интересного…

– Но ты больше не увидишь меня. Еду будет приносить Дротт.

– Вот как? Спроси, не позволит ли он тебе делать это? Она взяла меня за руки. Ее руки были холодны как лед.

– Попробую… – проговорил я.

– Попробуй! Пожалуйста, попробуй! Скажи ему, что мне нужна еда получше, и что я хочу, чтобы приносил ее ты. Хотя – я попрошу об этом сама. Кому он подчинен?

– Мастеру Гурло.

– Я скажу ему – Дротту, правильно? – что хочу говорить с мастером Гурло. Ты прав, они не откажут – ведь как знать, Автарх может и освободить меня!

Глаза ее заблестели.

– Я передам Дротту, что ты хочешь его видеть, – сказал я, поднимаясь.

– Подожди. Разве ты не хочешь спросить, почему я здесь?

– Я знаю, почему ты здесь, – ответил я, прежде чем закрыть дверь. – Потому, что тебя рано или поздно надлежит подвергнуть пытке, как и всех прочих.

Да, жестоко, но я сказал это без всякой задней мысли – как любой юнец. Сказал то, что пришло в голову… Но это было правдой, и, поворачивая ключ в замке, я был даже рад тому, что сказал это.

Экзультанты часто попадают к нам. И первое время почти все понимают ситуацию правильно, так же как сейчас – шатлена Текла. Но проходит несколько дней, а пыток что-то не видать, и тогда надежды берут верх над здравым смыслом. Пациенты начинают говорить об освобождении, рассуждать о том, что предпримут ради них друзья и родные и что сделают они сами после того, как выйдут на волю.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});