Виктор из светской бригады - Морис Леблан

Во вторник вечером позвонил Лармона. Финансовое положение Феликса Дюваля скверное. Он держится только спекуляцией на бирже… Кредиторы осаждают его.

— Его вызывали на допрос?

— Судебный следователь вызвал его на завтра на одиннадцать часов.

— Вызов других предусматривается?

— Да. Вызваны также баронесса д'Отрей и Гюстав Жером. Хотят внести ясность в некоторые вопросы. Будут присутствовать директор и комиссар.

— Я тоже.

— Ты тоже?

— Да. Предупреди господина Готье.

На следующее утро Виктор отправился сначала в «Кембридж» и по его просьбе был проведен в комнату, которую снимал Феликс Дюваль. Затем он отправился в префектуру, где его уже ожидал господин Готье. Они вместе вошли в кабинет судебного следователя.

Однако спустя несколько минут после начала приготовлений к допросу Виктор начал демонстративно зевать и вести себя так неподобающе, не скрывая своей скуки, что шеф, хорошо его знавший, нетерпеливо воскликнул:

— Но, наконец, что же это? Если вам, Виктор, есть что сказать, то говорите!

— Да, я могу сообщить кое-что, но прошу, чтобы это было в присутствии мадам д'Отрей и господина Жерома.

Все посмотрели на него с удивлением. Его знали, как человека экстравагантного, но серьезного, очень дорожившего своим временем и временем других. Он не потребовал бы такой очной ставки без важных оснований.

Сначала была приглашена баронесса. Она появилась, облаченная в траур. Потом пригласили господина Жерома. Как обычно, он улыбался и был настроен весьма легкомысленно.

Молеон не скрывал своего неодобрения.

— Ладно, давайте, Виктор, — проворчал он. — У вас, конечно, предполагается важное открытие?

— Открытие? Нет, — возразил Виктор. — Но я хотел бы устранить некоторые препятствия, которые мешают нам на пути установления истины. Первая фаза дела была сосредоточена вокруг бон. Теперь, перед окончательной атакой против Люпена, нужно избавиться от всего неясного, что связано с преступлением в Бикоке. Здесь остаются на сцене мадам д'Отрей, господин Гюстав Жером, господин Феликс Дюваль. Покончив со всеми недомолвками и внесем ясность относительно этих персонажей. Но для этого необходимо задать несколько вопросов…

Он повернулся к Габриель д'Отрей:

— Я прошу вас, мадам, не отказать в любезности и ответить мне со всей искренностью. Считаете ли вы самоубийство мужа косвенным признанием им своей вины в деле о преступлении в павильоне Бикок?

Дама подняла свою вуаль, и присутствующие увидели ее бледные щеки, покрасневшие от слез глаза. Но голос ее звучал твердо.

— Мой муж не покидал меня в ночь, когда было совершено преступление.

— Именно это ваше утверждение и доверие, которое оно вызывает, — заявил Виктор, — мешают нам постигнуть правду, а знать ее абсолютно необходимо.

— Но правда такова, как я говорю. Другой — нет.

— Есть и другая, — возразил Виктор.

И он обратился теперь к господину Гюставу Жерому:

— Эту правду знаете вы, господин Жером, не так ли? Одним заявлением вы можете рассеять потемки. Вы не хотите сказать?

— Мне не о чем говорить. Я ничего не знаю.

— Нет, знаете.

— Ничего не знаю, клянусь!

— Вы отказываетесь отвечать?

— Я не отказываюсь, я ничего не знаю.

— Тогда, — заявил Виктор, — если вы не решаетесь, скажу я. Я это делаю с большим сожалением, боясь причинить жестокую травму чувствам мадам д'Отрей… Но раньше или позже она эту правду узнает.

Господин Жером сделал протестующий жест, и у него вырвалось:

— Господин инспектор, то, что вы собираетесь сказать, очень жестоко!

— Для того, чтобы заявить подобное, надо знать наперед, что будет сказано, господин Жером. В таком случае, говорите вы.

Виктор выждал и, поскольку Жером молчал, решительно начал:

— Вечером накануне преступления господин Жером обедал в Париже со своим другом Феликсом Дювалем. Это развлечение друзья часто себе позволяли, будучи любителями хорошо поесть и отведать хорошего вина. Но за этим обедом возлияния были более обильными, чем обычно, до такой степени, что господин Жером в половине одиннадцатого был уже не в себе. По дороге домой он заглянул еще в одно питейное заведение, что окончательно его доконало, однако он все-таки вернулся в свой автомобиль и поехал в Гарт. Но где же он оказался? Перед своим домом, конечно. Он был в этом уверен. В действительности же он был перед старой своей квартирой, где не жил уже десять лет. Ключ от квартиры в кармане? Да… Этот ключ, кстати, требовал у него квартирант барон д'Отрей, и из-за него они ссорились. Однако господин Жером из упрямства носил его в кармане. И, естественно, он им воспользовался. Позвонил. Консьерж открыл. Он пробормотал свое имя, поднялся по лестнице, открыл дверь и вошел в квартиру. Вошел к себе. Действительно, к себе, но с опозданием на десять лет. Как с пьяных глаз не признать свой вестибюль и свою квартиру?

Виктор сделал маленькую паузу, а Габриель д'Отрей встала. Она была мертвенно-бледна. Она попыталась что-то сказать, но Виктор продолжал говорить, отчеканивая каждую фразу.

— Как не узнать дверь своей спальни? Это она… Та же ручка… В комнате темно… Жена спит. Она приоткрывает глаза… Тихо произносит несколько слов… Иллюзия началась и для нее…

Виктор замолчал. Нервозность мадам д'Отрей достигла крайней степени. Шквал мыслей и чувств обрушился на бедную женщину… Проблески воспоминаний, некоторые она поняла только теперь… Короче, ее сразила неумолимая логика Виктора. Взглянув с отвращением на Гюстава Жерома, она рухнула на колени, и закрыла лицо руками…

Все это произошло в полном молчании. Никакого возражения против разоблачения, сделанного Виктором, не последовало.

Гюстав Жером, заметно смущенный, криво улыбаясь, потерял свой обычный апломб и выглядел очень комично.

Виктор обратился к нему:

— Ведь все произошло именно так, не правда ли?

Жером колебался, не зная, что предпринять: оставаться ли ему в образе галантного мужчины, который скорее даст посадить себя в тюрьму, чем скомпрометирует женщину, или признаться во всем. В конце концов он согласился:

— Да… Это так… Я был сильно пьян. Не отдавал себе отчета… И только проснувшись… я понял… Баронесса еще спала… Я без шума удалился…

Больше ему ничего не удалось сказать. Неудержимый хохот внезапно одолел присутствующих: и важного господина Валиду, и господина Готье, и секретаря Молеона, который вел протокол, и самого комиссара. Гюстав Жером сначала неуверенно улыбнулся, а потом принялся смеяться со всеми мужчинами над своим замечательным приключением, которое сохранило ему хорошее настроение в тюрьме.

Но затем, когда смех затих, он, как бы опомнившись, с сокрушенным видом обратился к стоявшей на коленях женщине:

— Вы должны меня простить… Это ведь не злой умысел, а случайность, стечение обстоятельств… Я сделаю все, чтобы загладить свою вину…

Баронесса встала и, ни слова не говоря, вышла из комнаты. Гюстав Жером был уведен.

Один Виктор не потерял нарочито серьезного вида.

— Бедная дама! — жалостливо проговорил он. — Что навело меня на правильную догадку, так это тон, каким она рассказывала о возвращении мужа в ту ночь. Она сохранила об этом самые нежные воспоминания. «Я заснула в его объятиях», — говорила она, как будто это было редким событием. А в тот вечер д'Отрей сказал мне, что никогда не был привязан к жене. Кричащее противоречие, не правда ли? Я сопоставил это с историей с ключом, с поведением Жерома, и вдруг у меня блеснула мысль, что пьяный владелец дома воспользовался ключами от своей бывшей квартиры. И это привело меня к той цепи событий, которую я вам изложил.

— А преступление в Бикоке? — спросил господин Валиду.

— Это преступление было совершено одним д'Отреем.

— Ну, а дама из кинотеатра? Та, которую потом встретили на лестнице в доме на улице Вожирар?

— Она была знакома с Элиз Массон. От нее она узнала, что барон напал на след бон, что эти боны у господина Ласко, и что барон пытается овладеть ими. И она тоже направилась туда.

— Чтобы их похитить?

— Нет. По моим сведениям, она не воровка, а неуравновешенная женщина, жадная до сенсаций. Она отправилась туда из любопытства и попала в Бикок как раз в момент совершения преступления. У нее только и было времени, чтобы добежать до автомобиля, который ее увез.

— Увез к Арсену Люпену?

— Нет. Если бы Арсен Люпен захотел завладеть бонами после неудачи в Страсбурге, дело пошло бы лучше. Но он интересовался уже другим — делом о десяти миллионах, и его любовница должна была действовать одна, независимо от него. Д'Отрей, который, скорее всего, ее не видел, спасался бегством сам по себе и, не осмеливаясь вернуться домой, бродил всю ночь по дорогам, а ранним утром явился к Элиз Массон. Немного позже я нанес мой первый визит баронессе. Ее искренность сбила меня с толку…