Довлатов - Анна Ковалова

На нашей свадьбе, сыгранной в ключе патриархально-поминальном и состоявшейся в марте 1962 года, присутствовало несколько кем-то оповещенных гостей, включая Нору Сергеевну, захваченную, кажется, врасплох и с большим опозданием Андреем и Варей Черкасовыми. Хотя брачной ночи по контракту не предусматривалось, в ритуал свадьбы был включен утренний променад по Невскому проспекту с необозначенной целью, которая, как известно, оправдывает средства. При встрече с первым же вступившим с ним в контакт знакомым Сережа театрально вскинул руки в направлении моей персоны и, улыбаясь своей чарующей улыбкой, произнес заготовленный для этого случая афоризм:

— Знакомьтесь, моя первая жена Ася, — тем самым оставляя за собой место на Олимпе новых пороков: — Я буду женат дважды, и оба раза счастливо.

(Пекуровская А. Когда случилось петь С. Д. и мне. СПб., 2001. С. 185–186)

Дмитрий Дмитриев:

Нора Сергеевна, кстати говоря, не очень одобрила это решение Сережи. Не то чтобы ей категорически не нравилась Ася. Она относилась к Асе иронически, но все-таки, пожалуй, по-своему ее любила. В то же время Нора Сергеевна не верила в то, что брак этот может оказаться счастливым, и уже на свадьбе, насколько я помню, она говорила о своих сомнениях моей маме. Как известно, она оказалась права: вскоре после свадьбы Ася ушла от Сережи.

Между прочим, перед их свадьбой я одолжил Сереже свое кольцо — то, которым я обручился с Ирой Бурхановой. Ася хотела, чтобы были, как положено, кольца, а денег у Сереги, естественно, не было. Тогда он взял одно кольцо у матери, а другое — у меня. Как многим, наверное, известно, Сережа с Асей, как и мы с Ирой, тоже расстались довольно быстро. Вот я и думаю: не в кольце ли дело?

Ася Пекуровская:

Оказавшись в числе первопроходцев, составивших счастье начинающему писателю и будущему ценителю счастливых браков, я сделала деликатную попытку оставить еще не потерявшую видимой актуальности должность сестры милосердия. В ответ на мое заявление об уходе была введена тема самоубийства, и однажды, развивая эту тему, Сережа увлек меня в свою комнату, ловко подхватил стоявшую наготове и где-то добытую винтовку и сказал с загадочной улыбкой, при этом дважды поворачивая ключ в замочной скважине:

— Самоубийство мне доступно и без тебя, а вот убийство… тут ты незаменима.

(Пекуровская А. Когда случилось петь С. Д. и мне. СПб., 2001. С. 186)

Я без конца думал о Тасе. Жил без единой минуты равнодушия. А следовательно, без единой минуты покоя. Я боялся ее потерять.

Если все было хорошо, меня это тоже не устраивало. Я становился заносчивым и грубым. Меня унижала та радость, которую я ей доставлял. Это, как я думал, отождествляло меня с удачной покупкой. Я чувствовал себя униженным и грубил. Что-то оскорбляло меня. Что-то заставляло ждать дурных последствий от каждой минуты счастья.

(Сергей Довлатов, «Филиал»)

Ася Пекуровская:

Хотя сильного страха я не ощущала, то ли веря в узы, связывающие Сережу с театром, то ли потому, что понятие смерти было слишком далеко от моего сознания, отваги во мне тоже не было, в связи с чем я пыталась забиться в угол и отвернуться от дула, что вынуждало Сережу несколько раз отвлечься от планомерного действа и, отставив винтовку в сторону, предпринимать необходимые для восстановления status quo меры. Наконец, то ли устав от моего упрямства, то ли решив положиться на судьбу, он приступил к исполнению, по всей вероятности взяв на прицел район моего уха, ибо именно к нему были обращены последние иронические напутствия будущего ефрейтора. Все это длилось вечность, после чего прогремел выстрел, и в одно мгновение мы оба оказались с головы до ног покрыты штукатуркой.

Первым, что я услышала, оправившись от шока, были шаги Норы Сергеевны, находившейся все это время на кухне. Из-за двери послышался ее голос: «Сережа, немедленно открой», — и ответный голос Сережи: «Ключ выпал в окно». Спустя некоторое время, в течение которого ни я, ни Сережа не произнесли ни звука, опять раздались шаги за дверью, и мертвую тишину нарушил звук поворачиваемого в замке ключа. На пороге появилась Нора Сергеевна, которая, не утруждая себя разглядыванием представших перед ней привидений, быстро приблизилась к Сереже и, встав на цыпочки, наградила его пощечиной.

(Пекуровская А. Когда случилось петь С. Д. и мне. СПб., 2001. С. 186–187)

Людмила Штерн:

Я познакомилась с Асей, когда они с Довлатовым были уже в разводе и он был женат на Лене. Хотя мы и клубились с Асей в разных компаниях, но время от времени встречались у общих знакомых. Мне импонировали ее независимость, веселость, прямодушие, беззлобность и легкость характера. В ответ на мои восторги по поводу яркого литературного дарования Довлатова, блеска его прозы и его остроумия Ася легко соглашалась с «остроумием», пожимала плечами по поводу «блеска прозы» и охотно рассказывала об эскападах Сергея в «домашней обстановке». Вырисовывался монструозный образ. Было очевидно, что ей надоели его фокусы, его ревность, его преследования, включающие размахивание перед носом заряженной винтовкой. После совместного житья-бытья у нее были основания не испытывать к Сергею нежных чувств. Но Ася Довлатова вовсе не ненавидела. Она убедительно демонстрировала и на словах, и на деле полное к нему безразличие. И это ранило и мучило его безмерно.

(Штерн Л. Довлатов — добрый мой приятель. СПб., 2005. С. 138)

Зинаида Дубровина:

У Сережи случился роман с девушкой, которая училась на русском отделении. Я не знаю, что между ними произошло, но, кажется, они рассорились, и он очень переживал по этому поводу. Помню, как-то раз вечером, когда уже стемнело, а факультет был уже почти пуст, я сидела на кафедре одна, уже собиралась уходить. Вдруг ко мне постучалась женщина, очень расстроенная, вся в слезах. Это была мама Сережи. Она стала рассказывать мне об этом романе, плакала, говорила, что из-за этого Сережа исчез и перестал ходить на занятия. Я в то время была заведующей кафедрой и могла, по мнению Сережиной мамы, помочь. Но что можно было сделать, если он, кажется, после этого куда-то уехал? По-моему, Сережа отправился на Кавказ. А вернувшись, у нас он больше не занимался и перевелся на русское отделение.

Ирина Балай:

Однажды Сережа пришел ко мне посреди ночи в страшный мороз, на улице было не меньше минус тридцати. А Сережа был без пальто и без куртки, в одном костюме. Вид у него был, разумеется, устрашающий. Я в ужасе спросила: «Ты откуда?» Он стал рассказывать: «Я вернулся из Мурманска, там продал пальто, чтобы обратный билет купить. Теперь боюсь идти в таком виде домой — мама испугается». Сережа, оказывается, где-то лишнего выпил и, как герой известного фильма, случайно улетел в Мурманск. В то время как раз решался вопрос о его отчислении из университета.

Марианна Бершадская:

Скитания Довлатова по факультету сейчас уже трудно отследить: он был то на финском отделении, то на русском дневном, то на русском вечернем. Так или иначе, ему пришлось сдавать мне зачет по сербскому языку, потому что я вела сербский у студентов русского отделения. Накануне зачета мне сказали: «Завтра к тебе придет сдавать зачет Довлатов. Ясно?» Я все прекрасно поняла: Довлатова надо было с факультета убирать. Я не знаю, чем именно он руководству не угодил. Видимо, у этих людей есть какое-то чутье на масштабные фигуры. К тому же то, что Довлатов был человеком инакомыслящим, было всем совершенно ясно. Другое дело, что он и сам не прилагал особенных усилий к тому, чтобы учиться.

На следующий день я на кафедре истории русской литературы принимаю зачет. Студенты уже готовятся, и вдруг в дверях появляется тот самый Довлатов. Не торопясь, с достаточно обреченным видом, он подходит к моему столу и, возвышаясь надо мной, начинает говорить: «Вы знаете, я сейчас должен сдавать вам сербский язык…» Я понимаю, что сейчас он начнет мне долго и нудно объяснять, что он не был, пропустил, не нашел, не понял. Мне не хотелось, чтобы он это афишировал. Я змеиным шепотом, чтобы никто не обратил внимания, его спросила: «Учебник по крайней мере у вас есть?» Он понял, что нас никто слышать не должен, поэтому ничего не ответил, но сделал мне выразительную гримасу. Тогда я потихоньку достала из сумочки свой учебник, открыла наугад какой-то текст и сказала: «Этот отрывок прочесть и перевести». А затем опять же шепотом добавила: «Словарь в конце!» Дальше говорю строго: «Затем ответите на вопросы по грамматике». И потом опять шепотом: «Первая и вторая палатализация, страницы такие-то и такие-то». Я понимала, что худо будет, если он пойдет отвечать последним, когда в аудитории, кроме нас, никого не останется. Но Довлатов не тянул до конца, так что были свидетели тому, что он текст перевел и рассказал про первую и вторую палатализации. Я не сомневалась, что он с заданием справится: умный студент на филфаке, располагающий учебником, словарем и двумя часами времени, может прочесть и перевести что угодно. К тому же требования к студентам-русистам относительно славянских языков были не такие уж высокие.