Танец змей - Оскар де Мюриэл

жизнью этой курв…

– Не торопи события. Даже леди Энн признает, что эта зацепка может оказаться бесполезной. Нам остается лишь сидеть и ждать.

– Как долго?

– Ей понадобится пара дней, чтобы собрать сведения. По понятным причинам она предпочитает не связываться с ними посредством почты или телеграфа.

– Ладно. Но мы ведь не будем просто сидеть сложа руки, правда?

– Это было бы нецелесообразно, учитывая, что премьер-министр и разъяренная королева жаждут нашей крови.

– К слову о мошонколицем, – сказал Макгрей, – как думаешь, что у ведьм на него есть?

– На политика-то? Пф-ф! Бесчисленное количество вариантов – взятки, любовницы, нежеланные отпрыски… И я не уверен, что дело ограничивается только сведениями. У этих женщин, должно быть, есть весомые улики: документы, показания… Бог знает, что еще. В противном случае Солсбери не стал бы тратить на это столько сил и средств. Почему ты спрашиваешь?

Макгрей потер щетину.

– Вообще-то было бы неплохо выяснить, в чем там дело. Ну, знаешь, самим подстраховаться.

– Разумеется, было бы неплохо, но каким образом ты предлагаешь это сделать? Вряд ли компромат будет лежать на прикроватном столике у Солсбери. И сначала нам нужно разыскать шайку ведьм.

– Мадам Катерина может нам помочь.

К счастью, я не успел ничего отпить, иначе оросил бы все в радиусе шести футов.

– Катерина! – взвизгнул я. – Я даю тебе крепкую, надежную ниточку для расследования, а ты предлагаешь обратиться к цыганке-мошеннице, которая…

– Ох, зачем я вообще трачу время на разговоры с тобой?

Далее последовала перебранка, которая отчасти оправдывала шутки про «престарелую супружескую пару», гулявшие в Городских палатах. Мы умолкли, только когда в дверях кашлянул констебль Макнейр, который, вероятно, уже давно наблюдал за нашей перепалкой.

– Молодец, что зашел, дружище, – сказал ему Макгрей. Он взял со своего стола небольшую стопку надписанных и запечатанных конвертов. – Держи. Проследи, чтобы их немедленно разослали. Но только не с нашим штемпелем. Пусть кто-нибудь из клерков или уборщиков отправит их из почтового отделения.

– Это что еще такое? – осведомился я.

– Я написал всем своим знакомым на черном рынке с просьбой достать для меня разные книги и колдовские артефакты. Те, что добыть можно только у ведьм. Так мы поймем, в каких областях у них по-прежнему налажено снабжение.

– Хорошая мысль, – сказал я. И тут мы заметили, что Макнейр бледен и сконфужен. Дело было явно не в обсуждении ведьм, поскольку младший офицер к подобному давно привык.

– Что такое, дружище? – спросил у него Макгрей.

– Кто-то подкинул это во двор, – сказал он и протянул нам смятый клочок бурой оберточной бумаги.

– Это записка? – уточнил я, встав, чтобы взглянуть на послание.

– Ага, – отозвался юный Макнейр. На сложенной вдвое бумажке чудны́м детским почерком было написано «Инспектору Девятипалому».

– Кто это принес? – осведомился я.

– Не знаю, сэры. Это… это было привязано к черной кошке.

Макгрей нахмурился.

– К черной… где она?

– Убежала, как только мы отвязали записку. – Макнейр продемонстрировал нам три глубокие царапины на руке.

Макгрей покачал головой, развернул записку, а я, заглянув ему через плечо, прочел:

Дорогие Девятипалый и мистер Фрей,

Давайте встретимся в оранжерее, что в северо-западном углу Королевского Ботанического сада.

Без свидетелей и немедленно. Буду ждать вас весь день, если потребуется.

Никому ни слова. Фиалка в опасности.

8

Мы хранили молчание, пока обшарпанный кеб вез нас на север. Редкие мелкие снежинки кружились над городом, и, судя по морозцу, сыпать им предстояло еще долго.

Макгрей всю поездку не сводил глаз с дороги. Он пошевелился лишь тогда, когда мы были уже близки к цели, – проверил, полностью ли заряжен барабан его револьвера. Я последовал его примеру.

Кеб остановился у ворот Ботанического сада. Мы дождались, пока возница отъедет, а затем вошли внутрь, осторожно ступая по замерзшим каменным ступеням.

Сад был совершенно белоснежным, чего и следовало ожидать зимой, лужайки – под растущим покрывалом снега, извилистые дорожки размечены идеально подстриженной тисовой изгородью. Я посещал здешнюю огромную оранжерею в марте прошлого года, когда понял, что невзрачная шотландская весна не принесет мне утешения. То была отчаянная попытка найти место, где можно согреться и побыть в некоем подобии приятной погоды, но оранжерея превзошла мои ожидания и в плане растительного разнообразия, и в том, что касалось божественно теплой атмосферы, которую обеспечивала весьма продуманная конструкция для обогрева – передовая система труб горячего водоснабжения, – нечто подобное я прежде видел только в некоторых библиотеках Оксфорда.

Оранжерея выглядела все так же: необъятные окна в пол и стеклянные купола так блестели в хилом солнечном свете, что я невольно прищурился.

Мы вошли внутрь, и нас окатило влажным жаром; пьянящий мускусный аромат его – запах мха, земли и покрытых росой цветов – тотчас перенес меня в тропические края. Если бы кому-нибудь удалось воссоздать и заключить этот аромат в бутыль, я стал бы самым счастливым человеком в мире. Увы, возможности сполна насладиться им мне не представилось, ибо глаза мои и уши сразу же принялись искать загадочного отправителя письма.

Единственным звуком здесь было журчание маленького фонтана, доносившееся из зарослей банановых деревьев, папоротников и стрелиций, – весь городской шум отражало толстое стекло.

– Эу! – напугав меня, крикнул в пустоту Макгрей, и голос его эхом разнесся по зданию, словно мы были в церкви. – Мы пришли!

Мы подождали. Взгляд мой метался из стороны в сторону, словно я опасался увидеть в этих экзотических джунглях охотящегося тигра.

Тишину нарушил едва различимый шорох одежды. Опять воображение разыгралось, подумал я, но Макгрей вдруг ринулся вперед. Я побежал за ним, но вскоре потерял его из виду в гуще кустарников и узких тропинок.

Я двигался на звук его тяжелой поступи, расталкивая крупные листья и ветви на своем пути. Он громко топал впереди, затем остановился и пророкотал:

– Какого черта?

Я припустил на звук его голоса. Лист шириной в три фута загораживал мне обзор, и, оторвав его, я увидел Макгрея. Он смотрел на худощавую фигуру, с ног до головы одетую в черное.

– Вы? – с изумлением воскликнул я, когда глаза мои встретились с глазами доктора Томаса Клоустона.

Глава Эдинбургской лечебницы для душевнобольных, со своею кустистой темной бородой и зеркально гладкой лысиной, стоял, не произнося ни слова.

Как и леди Энн, он, казалось, все больше усыхал с каждой нашей встречи: щеки запали, а в безукоризненно ухоженной бороде наконец появились седые волоски – весьма впечатляюще для человека сорока пяти лет, которого бесконечно преследовали всякие напасти.

Мое изумление молниеносно переросло в понимание, ибо мало существовало на свете людей,