Литературная Газета 6271 ( № 16 2010) - Литературка Литературная Газета

дышит Земля.

Вскрыты отчаяньем вены,

как вентиля.

И круглосуточны бани

и лазарет.

Держим язык за зубами,

как пистолет.

На историческом поле

без полюсов

вера исходит от боли,

а не из слов.

Нá небе – звёздно и чисто.

В зыбке времён

спит ледяная Отчизна,

стонет сквозь сон.

Что ей, единственной, снится?

Веером крыл

сон её, как плащаницей,

сверху прикрыл.

Сводит с ума небылицы

точный рассказ.

Кто-нибудь станет молиться

ночью за нас.

Кто же Он, Ангел-хранитель?

Где его скит?

Досыта ешьте и спите.

Ангел не спит.

***

Тот, кого помнят, – позабыт.

Всё, что не надо, – позабыто.

Луна сияет. Город спит.

Пьёт гордый мальчик из копыта.

Напился – и козлёнком стал.

Он статус получил: козлёнок.

Луна сияла. Город спал.

Лишь иногда зевал спросонок.

На этом сказочке конец.

Ехидна мачехина чара.

Не отрешится молодец

ни от конца, ни от начала.

Есть бремя жизни – есть весна –

есть память, верная, как сито…

Стоит над городом луна.

Пьёт гордый мальчик из копыта…

***

Там, в лунном свете, стынет высь.

Оттуда звёзды видят виды.

Проснись, предмет, одушевись

и от души – такое выдай!

Поведай повесть о вещах,

которых тьма, не счесть которых.

О том, кто ночью верещал,

производил бесшумный шорох.

Он – был не вещный, был иной,

из настоящих, из весёлых.

Он – то стоял за тишиной,

то пребывал в пространствах полых.

Проснись, проснись! Свой звук чекань!

(Там души бродят на свободе.)

Там – в лунном свете – спят века,

там – ничего не происходит.

***

Ещё надо приметам сложиться,

                                                   совпасть

по причинам особого рода и ряда.

Ещё яблоку с яблони надо упасть,

а для этого яблоне вырасти надо.

Ещё надобе надо явиться на свет.

Ещё выбор не сделан –

                                  и Вечность в запасе.

Ещё нет ничего. И Творения нет.

Лишь Создатель и только Его ипостаси.

Но причины уже забродили в ряду,

восприимчивый хаос иначе подвижен.

И седой Садовод поливает в саду

сеголетние саженцы яблонь и вишен.

Вот, как смерч или молния, Ангел отпал –

канул в хаос, исчез в Мировом Океане.

Улыбнулся Садовник и лить перестал,

карандашиком сделав пометку

                                                на Плане.

Нет пока промежутка

    в «ещё» и «уже».

Но в безвременьи ропот

  и гул нарастает.

Падший Ангел, укрывшись

   в безвредном уже,

на себе искушения опыты ставит.

Но ещё ни предметов,

   ни живности нет.

Лишь тревога слышна

               в нарастающем гуле.

Только бродят причины

   сложенья примет,

по-над молчною Вечностью реют,

                 как пули…

***

Вот и осень прошла,

словно лишнюю чарку хватила.

Всюду жухлые листья

и жёлтые лица солдат.

Я не пил ничего.

Мне осеннего хмеля хватило.

Я привык притворяться

и голову прятать в бушлат.

Пьют отцы-командиры.

Довольная курит бригада.

То ли сеется дождь,

то ли сыростью тянет с болот.

Я хочу быть один.

Одиночество – это награда

рядовому солдату,

служить ему минимум год.

Это – тысяча с лишним

 ленивых таких перекуров.

И неведомо сколько

циничных и скучных бесед.

Я не лучше других,

только служба моя – синекура

по сравнению с той,

на которую ходит поэт.

Если топают в ногу,

молчит самозваная лира.

Говорит барабан.

Впереди – командир полковой.

…Я курю сигарету,

я вижу в глазок нивелира

перевёрнутый мир

и друзей своих вниз головой.

***

Никуда не уйдёшь от судьбы.

Повелела нам Родина-мать

корчевать вековые дубы.

Корабельные сосны ломать.

«Раскорчуй! Растопчи! Раздави!

Посмотри, как душа раздалась!»

В самый раз объясниться в любви –

в самый раз, в самый раз! в самый раз!

Я весёлые избы рублю:

тёс дубовый, сосновая крепь.

Я рисковые игры люблю,

как кочевник ковыльную степь.

Я хорошую жизнь мастерю,

флигелёк к житию-бытию.

Я присяду потом, покурю

и подумаю думу свою.

Хорошо я гульнул на миру.

Я заслуженный думатель дум.

Развалюха стоит на юру,

в ней ведунья живёт и колдун.

На закате начнут ворожить,

чёрных глаз до утра не сомкнут.

Не дадут мне в достатке пожить,

злую порчу на всех наведут.

Я бы этих ведуний-старух,

чтобы воздух не портили зря,

повыкуривал из развалюх

да загнал без сроков в лагеря.

Не лежи, как бревно, поперёк.

Отторцую не то, ошкурю!

Мастерю флигелёк-лагерёк,

интересную жизнь мастерю!

***

Весна явилась никакой.

И солнце встало никакое.

И человек махнул рукой.

И пароход пошёл рекою.

Как долго машет человек!

Как пароход томит сердечко!

Прощай, прощай, XX век!

Я утонул на этой речке.

Игорь АЛЕКСЕЕВ, САРАТОВ

(1959–2008)

***                                                                                                                                                       

      Андрею Сокульскому

Бог не выдаст. Родина не съест.

Не боись пускаться в разговоры

и писать дебильный палимпсест

под названьем «Волжские просторы».

С медяками в потном кулаке

не ленись выдумывать проказы.

В сонных рыбах, в камышах, в песке

прячутся таинственные фразы.

Всех, кто выше кромки чахлых крыш,

этот город забивает насмерть.

Но однажды кто-то вспомнит нас ведь.

Кто-то вспомнит.

                             Что же ты молчишь?

***

Поминутно улыбаясь сентябрю,

я живую сигаретку закурю.

Посижу, в окошко глядя, вспомню дочь.

Там, в Америке, у них, наверно, ночь.

Сладко спится на матрасе надувном.

Ходит гном. Американский ходит гном.

Сигаретка, как живая, догорит.

Душит кашель.

                 Жаль, что это не бронхит…

***

Бредовое утро больного бандита.

Дожди непрерывны. На улице грязь.

Из бритвенной пены встаёт Афродита.

По кафелю ванной скользит, матерясь.

Опять раскосяк. Я дурею от гнева.

Я в доме своём не хочу перемен.

Куда бы отправить античную деву,

нагую и в пене «Nivea for men»?