Спасти Отчизну! «Мировой пожар в крови» - Герман Романов

— Ваше превосходительство, у меня к вам пакет из штаба округа!

— Давай, — генерал взял засургученный печатями пакет и быстро вскрыл его толстыми пальцами. Вчитавшись в текст, Григорий Михайлович почувствовал, как лихорадочно забилось сердце — фортуна снова улыбнулась, и упускать такой шанс он был не намерен…

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Только вера и удача…

(16 августа 1920 года)

Татарская

Ночь душила за горло, давила ему на грудь — каждый вздох давался с неимоверным трудом. Константин рывком проснулся, сон сразу схлынул, как приливная волна от берега. Арчегов уселся на жесткую, покачивавшуюся в такт движения поезда, подушку дивана.

— Как мне все надоело, — пробормотал генерал, усаживаясь на диване. — Обрыдло!

Нет, это был только сон, его действительно забросило из конца века в начало. А то, что приходило порою по ночам — жаркое солнце Афганистана, горящий БТР, разорванная взрывом БМД и он сам, вопящий от нестерпимой боли, катающийся на грязном снегу в чеченском селении, — не более чем жуткий кошмар, оставшийся в его памяти, памяти подполковника Ермакова, а отнюдь не ротмистра Арчегова.

Вообще-то он настолько сжился со своей второй сущностью, что уже забыл про первую. Вот только сны остались, из тоговремени, не этого. Как Константин желал увидеть свою Нину, без которой страшно скучал, мечтая получить ласковый взгляд как награду. Ан нет — то война снилась, причем одна из тех, оставленных в первой жизни, то супружница, от лицезрения которой его колбасило похлеще, чем от видения живого душмана.

— Твою мать через коромысло! Приснится же такая хренотень, век бы ее не видеть!

Ругань облегчила душу, окончательно прогнав наваждение сна. Арчегов потянулся за папиросами — он уже давным-давно не курил натощак и тем паче вот в таком состоянии, только-только продрав глаза. Но сейчас сильно потянуло задымить — табачная горечь обдала рот, а дым словно умыл лицо.

— Как мне все надоело, кто бы только знал!

Генерал не лукавил, он действительно, оставаясь один на один с собою, чуть ли не выл, как голодный волк на луну, от свалившегося на его плечи неподъемного министерского поста, погоны с зигзагами да царским вензелем словно отлиты из раскаленного чугуна.

Власть хороша, если только живут всласть — такой каламбур ходил в его времени. Но становится чудовищной ношей, когда абсолютно не нужна, когда душа противится и вызывает резкое неприятие и отторжение. Сейчас он, как никогда, понимал Михаила Александровича — царский скипетр и держава являлись не менее тяжелой ношей, от которой монарх всегда горел желанием поскорее избавиться.

— Нет уж, попала собака в колесо, так пищи, но беги!

Представив себя и Мики этой несчастной собакой, Арчегов хрипло рассмеялся — сравнение подходило как нельзя лучше. Он не рвался к власти, ибо знал, что от нее одни идут напасти — эту тяжелую ношу ему другие с удовольствием взвалили на плечи, ибо выбора тогда не было. И сейчас она стала для Константина Ивановича тем чемоданом без ручки, который нести трудно и бросить жалко.

Вправе ли он так резко менять историю своей родины? Этот вопрос все чаще и чаще приходил на ум. Он знал четко: любое изменение истории — это новые и новые потоки крови, смерть тысяч тех людей, что остались жить при прежнем раскладе.

Одно соображение немного успокаивало — гораздо большее число тех, кто должен был погибнуть в кровавой круговерти гражданской войны, стать жертвами построения социализма с «человеческим лицом» (причем не зная, что под этими словами скрываются кровавые дела и омерзительная порою харя), разменной монетой при достижении государственных целей, главным образом тех миллионов, что погибли в горниле новой мировой бойни, — должно было теперь выжить.

Именно к этому он стремился всем сердцем, только потому тащил эту ношу, не находя себе покоя ни днем, ни ночью. Россия должна стать другой — это Константин знал четко. Социалистический эксперимент не дал стране ничего, как ни парадоксально прозвучит, хотя достижений было много. Такое отрицать бессмысленно, ибо оно противоречит правде.

Только вот критерий «стоимость — эффективность» здесь подходил как нельзя лучше. Вернее, хуже. И не дал потому, что миллионы людей, не согласных с коммунистической идеологией, были безжалостно истреблены. А ведь такое избиение не могло не сказаться на будущем. И сказалось, еще как обернулось и аукнулось.

Среди жертв миллионы рачительных хозяев, тех кулаков и середняков, попавших под коллективизацию и страшный голод тридцатых годов, когда пшеницу гнали на экспорт за бесценок, лишь бы купить оборудование для производства танков. Итог же страшен — сломав хребет крестьянству, выморив голодом целые районы и области, все эти танки, построенные с неимоверными лишениями, буквально испарились в июне 1941 года.

И как такое назвать?

Если использовать сталинскую терминологию, это есть вредительство чистейшей воды. А сколько мозгов и душ, ученых и деятелей искусства было погублено в застенках или изгнано из страны? Это же какая дыра образовалась в генофонде, как он был испорчен такими кровопусканиями? Про науку и культуру и говорить не приходится — Америка хорошо нагрела руки, приютив русских ученых.

Современные защитники коммунистического прошлого, с пеной у рта отстаивающие «достижения вечно живого Ильича», все, как один, дружно замалчивают или не признают чудовищного кровопролития, что устроили большевики собственному народу. Более того — сознательно лгут и искажают правду, мол, коммунизм и социализм есть светлая мечта, а потому при их построении возможны «перегибы». Это на многие миллионы человек?

Верх цинизма!

Хотя смерть одного человека — трагедия, а миллионов — только скучные цифры статистики. Особенно страшно, когда инструментом подавления и господства служит террор.

Гражданская война ужасна, ведь брат идет на брата. Кровь льется потоками, но более страшно то, что потом победившая сторона переписывает историю. Сейчас такого просто не выйдет — еще в феврале правительство Вологодского приняло решение собрать всю информацию о жертвах войны, о тех, кто попал под «красный» или «белый» террор.

Поездка в Москву шокировала всю сибирскую делегацию. Мало того, что коммунистические деятели совсем не скрывали методов, с помощью которых они управляют доставшейся им частью страны, они этим публично гордились, как самым великим достижением советской власти. В собранных сибиряками красных газетах — счет шел на многие сотни — публиковались длинные списки тех, кто был казнен именно в рамках доктрины террора. Там были юнцы, старики, мужчины и женщины, вся вина которых заключалась лишь в том, что они принадлежали к «бывшим», то есть к тем, чье участие в строительстве «светлого будущего» не предусматривалось.

Потому уничтожали целыми слоями — «на распыл» шли священники и лавочники, капиталисты и казаки, помещики и профессура — эти явные и потенциальные недоброжелатели, все те, кто имел свое собственное мнение.

Белые тоже убивали — самому Константину запомнилась на всю жизнь учиненная по его приказу Черемховская бойня. Да и в «прошлой» жизни он читал, что в период колчаковщины жертвами стало до 25 тысяч человек, еще 70 тысяч были безжалостно выпороты.

Это коммунистические цифры, которым можно доверять, но только в сторону уменьшения. Вряд ли в интересах партии большевиков принизить число жертв белогвардейщины, наоборот, лучше значительно преувеличить.

Страшные цифры!

Вот только разница с красным террором отнюдь не в масштабах, хотя разрыв здесь огромный. Белые не практиковали террор как государственную политику и не могли к нему прибегать, ибо это было как раз то, против чего они и выступили с оружием в руках. Поэтому ставить на одну доску белый и красный террор, как это любят делать коммунистические историки, нельзя. С теми «учеными» все ясно — для них это оправдание, ведь смотрите, что наши враги творили!

Конечно, 25 тысяч страшно много, но вот все ли они были безвинными жертвами, как говорится, «белыми и пушистыми» собою? Подавляющее большинство казненных сами до того лили кровь — партизаны, обычные бандиты, мародеры, чекисты, уголовники и прочие. Повешенный в Иркутске председатель ЧК Посталовский лично подавлял офицерское выступление в городе, а потом приказал безжалостно казнить сдавшихся.

И он тоже невинная жертва?

Или крестьяне, расстрелянные за участие в Минусинском восстании в ноябре 1918 года. Многие из них, распаленные самогоном, не пожелавшие сдавать свои любимые «агрегаты», окружили отряд каратузских казаков во главе с атаманом Шошиным. Кровь еще не пролилась, и станичники, получив заверения, сдались. И что?