История России с древнейших времен. Книга VIII. 1703 — начало 20-х годов XVIII века - Сергей Соловьев

В августе Толстой дал знать, что пришли в Адрианополь бунтовщики, султана Мустафу посадили за караул, и на его место выбрали брата его Ахмета, и визиря поставили нового: «К стороне царского величества противности ныне никакой не слышится, и впредь вскоре тому быть не чаю, потому что великое в казне их оскудение».

Несмотря на это оскудение, Головин писал Толстому, нельзя ли занять турок, возбудив их к войне против цесаря? Толстой отвечал в январе 1704 года: «По приказу твоему начинаю к тому приступать самым секретным образом чрез приближенных к султану людей, но еще пользы не вижу никакой; главное препятствие в том, что нечего давать, и хотя бы и было что дать, боюсь потерять; француз потерял больше ста тысяч реалов, а пользы себе никакой не получил. Сыскал я одного человека, самого близкого к султану; человек этот очень проворен, он взялся за дело, однако не уверяет, что приведет его к концу, больше склоняется к войне с Венециею. Посулил я ему 3000 золотых червонных, если сделает дело, но он говорит, что и другим дать надобно, всего тысяч сорок золотых червонных, кроме его 3000. Он же мне говорил, чтоб промыслить прежде всего султану мех лисий черный самый добрый, да три сорока соболей, по сто рублей пара, и отослать бы эти подарки султану тайно чрез него, а будет ли от того прок или нет, не уверяет».

Головин дал знать Толстому, чтоб оставил дело, в котором нельзя было ожидать успехи по явному нежеланию турок воевать с кем бы то ни было. «Здесь все смирно, — доносил Толстой в половине 1704 года, — турки покою ради, и которые мне трудности были от татарских ложных клевет, ныне умолкли; визирь ко мне очень ласков и со мною обходится пристойно, как с другими послами; свобода мне ездить куда хочу, и ко мне всех пускают; устроилось это не иным, чем только казною великого государя; хотя бы кто был и умный человек, а без подарков получить этого у турок не мог бы». Но в Константинополе все зависело от произвола правительственных лиц: вдруг в сентябре султан переменил визиря Гассан-пашу и на его место возвел Ахмет-пашу. И вот, вместе с известием об этой перемене, Толстой шлет жалобу: «Новый визирь очень ко мне неласков, и мое скорбное пребывание, труды и страх возобновились пуще прежнего: опять никто ко мне прийти не смеет, и я никуда не могу ездить, с великим трудом и письмо это мог послать. Вот уже при мне шестой визирь, и этот хуже всех». И шестой визирь недолго пробыл на своем месте; седьмой был Магмет-паша, «у меня на визирские перемены уже и смысла не достает, — писал Толстой, — и с подарками им не знаю что делать? Я с новым визирем видеться не буду спешить, потому что мне к нему в подарок отослать нечего». Подарок был прислан из Москвы, но мало помог, как видно из донесения Толстого в апреле 1705 года: «Посол турецкий, который был на Москве, еще в Константинополь не приехал, только прислал из Крыма человека к Порте с письмом, а что писал, того не знаю, но меня страшно стеснили, заперли со всеми людьми на дворе моем и никого ни с двора, ни на двор не пускают, сидели мы несколько дней без пищи, потому что и хлеба купить никого не пустили, а потом едва упросил большими подарками, что начали пускать по одному человеку для покупки пищи. В это время приехал ко мне из Москвы переводчик и подьячий с письмами и подарками от вас к визирю; письмо я визирю отвез и подарок отослал; визирь принял любезно и сделал мне маленькое послабление, но все же нахожусь в тесном заключении, какого по приезде моем сюда никогда еще не терпел. Притом нахожусь в большом страхе от своих дворовых людей: жив здесь три года, они познакомились с турками, выучились и языку турецкому, и так как теперь находимся в большом утеснении, то боюсь, что, не терпя заключения, поколеблются в вере, потому что бусурманская вера малосмысленных очень прельщает; если явится какой-нибудь Иуда, великие наделает пакости, потому что люди мои присмотрелись, с кем я из христиан близок и кто великому государю служит, как, например, иерусалимский патриарх, господин Савва (Владиславич Рагузинский) и другие, и если хотя один сделается ренегатом и скажет туркам, кто великому государю работает, то не только наши приятели пострадают, но и всем христианам будет беда. Внимательно за этим слежу и не знаю, как бог управит. Я меня уже было такое дело: молодой подьячий Тимофей, познакомившись с турками, вздумал обусурманиться; бог мне помог об этом сведать, я призвал его тайно и начал ему говорить, а он мне прямо объявил, что хочет обусурманиться: я его запер в своей спальне до ночи, а ночью он выпил рюмку вина и скоро умер ; так его бог сохранил от такой беды. Савва знает об этом. И теперь, опасаясь того же, я хотел было отпустить в Москву сына своего, чтобы с ним отправить тех людей, от которых боюсь отступничества, но турки сына моего в Москву не отпускают».

Причина великого утеснения, которому подвергался Толстой, обнаружилась наконец: бывший в Москве посланником Мустафа-ага нажаловался на дурное обращение с ним в России, но Толстому удалось внушить султану подозрение насчет этих жалоб, и вследствие этого с русским посланником стали обращаться лучше. «По любви господина Саввы Владиславича, — писал Толстой, — имею таких приятелей, которые могут скоро узнать секреты у Порты и мне об них сообщают».

Вообще же со стороны Турции не было никакой опасности, и Петр мог сосредоточить свои силы на Западе, перенести оружие в глубь Литвы и подать деятельную помощь королю Августу. Но прежде, нежели мы последуем за царем в Литву, посмотрим, что происходило внутри России в эти первые пять лет великой войны.

Глава вторая

Продолжение царствования Петра I Алексеевича

Внутреннее состояние России в первые пять лет XVIII века. — Характер правления. — Правительственные лица. — Старые и новые чины. — Старые и новые приказы. — Новая форма прошений. — Занятие составлением нового уложения. — Ратуша и воеводы. — Воеводы управляют вместе с городовыми дворянами. — Финансовые меры. — Монета. — Деятельность прибыльщика Курбатова. — Манифест о вызове иностранцев в Россию. — Отвращение от жидов. — Средства образования для русских людей. — Школы. — Книги. — Первые ведомости. — Театр. — Столкновения иностранных учителей с русскими; дело Нейгебауера. — Гюйсен. — Меры для сохранения жизни и здоровья. — Меры против пожаров. — Меры против семейных беспорядков. — Запрещение подписываться уменьшительными именами. — Преобразование относительно духовенства. — Отсрочка в избрании патриарха. — Стефан Яворский. — Монастырский приказ. — Меры относительно церковных имуществ. — Ведомости о числе родившихся и умерших. — Московская академия. — Деятельность митрополитов — Димитрия ростовского и Филофея сибирского. — Митрофан воронежский. — Неудовольствия. — Молва о нерусском царе. — Григорий Талицкий. — Перемена платья. — Неудовольствия наверху. — Астраханский бунт. — Дела на Дону и в Запорожье.

Мы видели уже, что с самого вступления Петра в правление после падения Софьи правление это резко отличалось от правления его предшественников. Прежние цари редко отлучались из Москвы на продолжительное время, и все делалось с доклада великому государю; Петр и в эпоху потех, и в эпоху важных подвигов был гостем на Москве, и правление по необходимости продолжало находиться в руках известных сановников первостепенных, в руках бояр. Это, разумеется, должно было иметь свою вредную сторону: до царя стало далеко, и в самой Москве, следовательно, произволу правительственных лиц, не вынесших из древней России привычки сдерживаться, открывалось широкое поприще; люди, преданные Петру, сочувствовавшие его деятельности, сильно тяготились боярским управлением и с нетерпением ждали конца войны, который бы дал царю возможность управлять самому, как управляли его предки; эти люди надеялись понапрасну: мы уже имели случай заметить, что Петр не был царем в смысле своих предков, это был герой-преобразователь или, лучше сказать, основатель нового царства, новой империи и, чем более вдавался он в свою преобразовательную деятельность, тем более терял возможность быть похожим на своих предков; притом же и великая война прекратилась незадолго до его смерти.

Но если была вредная сторона явления, то не забудем, что здесь же давалось больше простора, самостоятельности; начиная отсюда, сверху, проводилась везде одна мысль — ставить русских людей на свои ноги, приучать их действовать самобытно. Нет сомнения, что князь Яков Долгорукий мог явиться только вследствие этих новых отношений и привычек, ибо при прежних отношениях наверху мы таких явлений не встречаем. Учреждение Сената с тем значением, какое дал ему Петр, было естественным и необходимым следствием боярского управления; явилось только новое слово, а дело было уже давно, к делу привыкли.

По списку 1705 года на Москве были следующие бояре: князь Петр Иванович Прозоровский, князь Михайла Алегукович Черкасский, князь Петр Иванович Хованский, князь Борис Иванович Прозоровский, Борис Гаврилович Юшков, Алексей Петрович Салтыков, князь Петр Большой Иванович Хованский, Тихон Никитич Стрешнев, Степан Иванович Салтыков, князь Борис Алексеевич Голицын, Иван Алексеевич Мусин-Пушкин. Кравчий — Василий Федорович Салтыков. Окольничие: князь Фед. Фед. Волконский, князь Ив. Степ. Хотетовский, Сем. Фед. Толочанов, Алексей Тимоф. Лихачев, Мих. Тимоф. Лихачев, князь Петр Лук. Львов, Мих. Ив. Глебов, Тимоф. Вас. Чоглоков. На службах бояре: князь Мих. Григор. Ромодановский, князь Юрий Сем. Урусов, Борис Петрович Шереметев, Фед. Пет. Шереметев, кн. Андрей Петр. Прозоровский, Фед. Алекс. Головин. Кравчий — Кирилл Алекс. Нарышкин. Окольничие: князь Фед. Ив. Шаховской, князь Дмит. Нефед. Щербатов, Петр Матв. Апраксин, Андр. Артам. Матвеев, князь Мих. Фед. Жировой-Засекин, князь Мих. Андр. Волконский, князь Юрий Фед. Щербатый, князь Петр Григор. Львов. Постельничие: Гаврила Ив. Головкин, Алекс. Мих. Татищев. Думный дворянин и печатник — Никита Моисеевич Зотов. Думные дьяки: Емел. Игнат. Украинцев, Гавр. Фед. Деревнин, Андр. Андр. Виниус.