Жизнь Александра Флеминга - Андре Моруа

Помню, осмелев, я принялся расспрашивать Флема и захотел узнать, что это за желтая жидкость. Манеры у него были резковатые, взглянув на меня своими голубыми глазами, он коротко бросил:

– Солянокислая соль диоксидиаминоарсенобензола.

Это мне ничего не сказало. Затем он спросил меня:

– Чего вы хотите?

– Нам хотелось бы посмотреть...

– Что у него, по-вашему? – спросил Флеминг, указывая на больного с ужасными сифилитическими язвами.

Мы с товарищем ответили:

– Сифилис.

– Ну, и что бы вы сделали? Лечили бы ртутью да? Так вот, вы увидите, этот препарат действует гораздо быстрее.

Позже, узнав Флема поближе, я понял, что его леденящий лаконизм не был вызван неприязненным к нам отношением, просто таков был «стиль Флеминга». Кстати, он тут же доказал свою доброжелательность, пригласив нас с товарищем в свою маленькую лабораторию около лестницы и рассказав нам всю историю изобретения сальварсана, при этом он проявил энциклопедические, с нашей точки зрения, знания. Он был всего года на четыре старше нас, но в таком возрасте это большая разница. Нам казалось, что мы открыли какого-то не известного никому Флеминга. И сейчас еще, возвращаясь мысленно к нашей встрече, я думаю, что он действительно проявил большое радушие к двум жаждущим знаний юношам. Прощаясь с нами, он сказал: «Приходите завтра посмотреть на этого больного». Мы пришли. Язвы совершенно очистились. Мы были поражены, и Флем наслаждался нашим изумлением.

После этого, когда бы мы ни приходили, он всегда приветливо встречал нас. Его рабочий день, казалось, никогда не кончался. Если порой среди ночи нам вдруг хотелось выпить, – как это бывает в юные годы, – но в этот поздний час все кабачки и гостиницы были уже закрыты, мы знали, что у Флеминга нас всегда ждет кружка пива и интересная беседа. Флем любил поспорить. Он ненавидел громкие слова и тотчас же пресекал всякое проявление тщеславия и зазнайства. Нам доставляло удовольствие часами наблюдать, как он для работы, а то и ради развлечения мастерил разные предметы из стеклянных трубок. Размягчив на огне стекло, он делал пипетки и забавных зверюшек. Особенно запомнилась кошка, которая внезапно возникла из раскаленного докрасна стекла и, когда остыла, уставилась на нас совершенно живыми глазами. Потом он смастерил множество каких-то маленьких животных, в испуге убегавших от кошки.

Мы на всю жизнь остались друзьями. Флем был очень постоянен в своей дружбе. Его невозможно было оскорбить. Прямые и резкие слова, которые задели бы любого, его не трогали. Он не был обидчив. Позже, когда я специализировался по психиатрии, у нас с ним бывало немало стычек. В медицине он придерживался материалистических взглядов. Одно из двух – либо бактерии налицо, либо их нет. Чувствовалось, что он твердо решил считаться только с видимыми и измеримыми фактами. Помню, как я пытался объяснить ему роль подсознательного. «К чему говорить о бессознательном мышлении? – ответил он. – Оно не существует. Действуя бессознательно, вы не думаете».

Как-то, когда он упорно отстаивал это положение, я спросил его, какая часть айсберга видна над морем? Он ответил, что не знает. «Одна восьмая, – сказал я, – а семь восьмых айсберга не видны. Вот так же и с бессознательным мышлением». Флем лукаво взглянул на меня. Вы никогда не знали, переубедили вы его или нет; он спорил из удовольствия поспорить. По своему складу характера он способен был бросить вызов своему идеологическому противнику и при этом оставаться с ним в наилучших дружеских отношениях. В своей области он был непобедим. Его бактериологические познания были невероятно обширны и основательны».

Действительно, Флеминг не мог отказать себе в удовольствии вернуть на землю собеседника, воспарившего в «высшие» области, недосягаемые, с его точки зрения. Одному другу после спора о вселенной, о пространстве и времени он указал на свои часы и сказал: «Меня вполне устраивает вот это время». Его лицо всегда оставалось непроницаемым, и никогда нельзя было понять, относится ли он к своим доводам всерьез. Только люди, хорошо изучившие его, угадывали по его смеющимся голубым глазам, что он шутит.

Флеминг и его коллега Кольбрук опубликовали в «Ланцете» статью – «Применение сальварсана при сифилисе». Препарат дал поразительные результаты, и с этого времени Флеминг стал возлагать большие надежды на химиотерапию. Райт же был настроен скептически. В начале своей карьеры он как-то сказал: «Врач будущего будет иммунизатором». И он от этого не отступился. «Мои предсказания уже сбываются. Насколько мне известно, каждый, кто при местных бактериальных инфекциях прибегал к вакцинотерапии, всегда добивался успеха. Явно приближается день, когда врач будет иммунизатором». И Райт, несмотря на свой честный ум и длительную дружбу с Эрлихом, недоверчиво относился к лечению химическими препаратами. В Клубе медиков он выступил с утверждением, что «химиотерапия инфекционных заболеваний человека невозможна и никогда не будет осуществлена».

Его ученики были менее догматичны. Они уже стали признавать, что опсонический индекс, хотя и представляет большой интерес, практически неприменим, так как для его определения требовался сверхчеловеческий труд. Только личное обаяние и авторитет Райта способны были заставить этих талантливых молодых ученых ежедневно до поздней ночи сидеть в лаборатории и подсчитывать микробы. Многие из них, придя утром в больницу, с трудом боролись со сном. Но Флем даже после бессонной ночи, проведенной над микроскопом, сохранял работоспособность. Он являлся первым, всегда такой свежий и бодрый, словно только что провел отпуск в деревне. Некоторые из исследователей, и в частности Флеминг, Нун и Бринтон, вынуждены были, помимо работы в лаборатории, заниматься частной практикой, чтобы заработать на жизнь. Фримен, снимавший дом на Девоншир-плейс, 30, предоставлял в распоряжение своих коллег кабинеты, где они могли принимать пациентов.

Тогда в Англии Флеминг и Кольбрук были чуть ли не единственными, кто применял сальварсан, и они благодаря Эрлиху приобрели очень скоро большую популярность как врачи. В те времена препарат вводили, растворив его в большом количестве воды. Флеминг сконструировал простое приспособление, состоящее из двух флаконов, шприца, двух резиновых трубок и двух кранов с двумя патрубками. При помощи этою аппарата он успевал ввести сальварсан четырем больным за то время, которое требовалось другим на одно вливание. В Лондонском шотландском полку, где он спас немало жертв бледной спирохеты, его прозвали «рядовой 606», и какой-то карикатурист изобразил его со шприцем в руке вместо ружья. Ему нравилось, что сальварсан дает такие эффективные результаты.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});