Меч Вещего Олега. Фехтовальщик из будущего - Валерий Большаков

– Идут! Идут! – закричали мальчишки на мысу.

Хакон конунг придвинулся к берегу поближе, испытывая непонятное волнение. Рорик, коего в Гардах прозвали Рюриком, – вот достойный преемник ему. Этот точно не подведет. Молод? Да. Горяч? Да. Но умен, но хитер, но как честью дорожит! А уж род его подревнее, чем у Скьолдунгов…

В устье Ала-дьоги вплывали лодьи – черная, синяя с белым носом, сизая с красной полосой. По бортам щиты красуются, ряды весел размеренно блещут мокрыми лопастями, а драконы со штевней сняты – имеют венды уважение к богам гардских земель!

На корме черной лодьи стоял высокий молодой человек и махал снятым шлемом. Хакон конунг вскинул руку в ответ. Интересно, с чем пожаловал сын Регинхери? Не тот это человек, чтобы просто так по гостям шляться…

Забрякали сходни, и на причал соскочил Рюрик. Легко взбежав на травянистый пригорок, где глыбою вкопанной стоял Хакон, сын Бравлина, он отвесил поклон и сказал:

– Здрав будь, конунг!

– И тебе поздорову! – важно ответил Хакон. – С чем пожаловал?

Рюрик вдруг покраснел, смешался, открыл было рот, но так ничего и не вымолвил, повернулся только и махнул рукой. Тут же четверо дюжих варягов снесли по сходням тяжелый сундук, окованный полосами железа, и поставили к ногам Хакон. «Так…» – похолодел конунг. А Рюрик, пылая ушами, отпер замок и поднял крышку сундука – на солнце заиграли радугой драгоценные каменья, заблестели жемчужины, крупные, как винные ягоды, брызнуло желтым отливом маслянистое золото.

– Это – мунд за невесту, – хриплым голосом произнес Рюрик. – Отдай за меня Ефанду, конунг! Любую службу сослужу, что ни попросишь – сделаю.

Хакон подбоченился. Был ли он рад в этот момент? Скорее, растерян и ошеломлен. Всякий отец, растивший дочь, знает, что рано или поздно явится к нему некто молодой и прыткий и уведет его «маленькую» со двора. И все равно, женихи застают отцов врасплох…

– А любить будешь? – сощурился правитель Гардарики.

– Вечно! – с жаром воскликнул Рюрик и покосился мимо конунга.

Хакон поглядел в ту же сторону.

– Выходи, выходи давай… – сказал он с ворчаньем и прикрикнул: – Ефанда!

Девушка, опустив голову, вышла из толпы подружек, хихикавших и шушукавшихся. «Статная какая… – залюбовался Хакон. – А груди уж больше материных налились! Ишь ты ее…»

– Ну что? – спросил он Ефанду. – Все слышала?

– Да… – прошептала девушка.

– Ты на жениха посмотри хоть, – проворчал конунг. – Нравится?

Дочь Хакона вскинула глаза на Рюрика и кивнула.

– Пойдешь за него?

– Да! – смелее ответила Ефанда.

Рюрик смотрел на нее жадно и умиленно, вся гридь его, что сошла на берег, улыбалась, а Хакон конунг оглядывал молодых, грустя о близкой разлуке и гордясь дочерней красою. Вздохнув, он взял узкую, холеную руку Ефанды и вложил ее в крепкую, мозолистую пятерню Рюрика.

– Я принимаю твой мунд, – громко объявил Хакон, – и отдаю тебе самое дорогое, что нажил. Береги ее и не обижай, а то… – Конунг сжал огромный кулак. – Сам разумеешь.

– Буду беречь! – воскликнул счастливый жених. – Сам не обижу и никому иному не позволю.

– Ну, тогда быть свадьбе!

При этих словах Хакона конунга народ закричал, засвистел, заревел. Затрубили рога, застучали неистово мечи о щиты. Свадьба! Эх, и погуляем!

* * *

…Пир удался на славу. Столы накрыли и в тереме, и на крепостном дворе, и прямо на улицах Альдейгьюборга. Гуляли все. Гридни Хакона и Рюрика перепились, мигом побратались и бродили в обнимку, горланя песни – пусть и не в лад, зато громко!

Жители скидывались улицами и концами городскими, собирали подарки и подносили красивой паре. Для Ефандочки ничего не жалко! А уж князья как расстарались – дарили, словно хвастаясь богатством. Соболей – охапками, бобровые шкурки – высокими стопками, горностаев – тюками! Дорогой посудой одаривали, из стекла и фарфора, тканями шелковыми, парчой и бархатом, благовониями аравийскими в хрустальных флакончиках, румянами и тушью в коробочках из слоновой кости – Ефанда притомилась кланяться.

А народ разгулялся так, что рыба из Олкоги выпрыгивала! Даже арабских купцов умудрились споить. Те отбрыкивались – дескать, вера не позволяет вино пить. А им и не перечили, вина не давали, меда только подливали хмельного. И запели южане протяжные песни, восхваляя девичью красу и молодецкую удаль.

Всю ночь гудела Альдейга, до самого утра бродили по ее улицам варяги – русы и венды, готы шатались и меряне, весины и гости с иных земель – фризских, урманских, франкских, ромейских, булгарских, хазарских. Только на рассвете затих город, забылся пьяным сном.

А когда стаял туман и высохла роса на влажных бортах лодий, самые упорные сбрелись на проводы.

– Бать… – всхлипнула Ефанда, крепко обнимая отца.

– Ну, чего нюнишь? – ворчал ласково Хакон конунг. – Аль не рада?

– Рада… – шмыгнула носом Ефанда. – Только одна не хочу…

– Глупая… – пенял ей отец. – Разве ж ты одна? Двое вас! А вскоре и третий объявится… Или третья!

Ефанда краснела только и вздыхала. Она вступала в извечное кружение жизни, неведомое ей дотоле. Новизна того, что прихлынуло, пугала и влекла.

– Ну, ступай…

Ефанда в последний, в самый последний раз чмокнула отца, и отшагнула к мужу.

– Ну, носи ты теперь, – усмехнулся Хакон.

Рюрик подхватил Ефанду на руки, прижал к груди и взошел по сходням на борт черной лодьи, где бережно опустил драгоценную ношу.

– Ждите в гости! – прокричал с берега конунг.

Ладожане тоже закричали, замахали руками, платками, зелеными ветками и цветами. Дружно ударили весла, и лодьи отчалили, уходя по тихой воде.

Хакон конунг стоял и смотрел, как исчезает за поворотом точеная фигурка на палубе, прижавшаяся к другой, крепкой и ладной. И чувствовал, как подливает тоска, как сжимает сердце смутная тревога, извечный родительский непокой.

– Пошли, Хакон, – вздохнул Аскольд. – Выпьем за спокойное море и добрый путь.

– Пошли, – кротко согласился конунг.

Глава 10. Первый звонок

Гарды, Альдейгьюборг. 20 июля 858 года

В Перунов день, то есть в четверг, Олег, сын Романа, сидел в кузне и работал стеклянные бусы. Засел с самого утра, благо Веремуда оставили в Бравлинсхове мечи точить. Бусины – дело тонкое, твердой руки требуют, а после обеда у Олега по расписанию тренировка по иайдо, где он так умотается, что руки трястись начнут…

От маленьких тиглей с разного цвета стеклом припекало бок и спину. Олег осторожно наматывал на синюю стеклянную палочку желтый слой, окунал ее в красное варево, макал в зеленый расплав. Потом щипцами отделял от палочки кусочки и прокалывал их иглою по слоям или поперек. Вплавлял в эти бусины «глазки» – отрезочки других стекляшек, у коих цвета шли концентрическими кружками, – и получалась красивая «карамелька».

– Здорово! – сказал Пончик с завистью. – А что ты будешь с ними делать? Бусы? Раде подаришь?

– Не-е… – протянул Олег. – На торгу продам. Тут бусины ценятся, каждая за дирхем уйдет. Стоит и попотеть!

– Дирхем – это монета арабская?

– Арабская… Тутошняя конвертируемая валюта. За один дирхем можно двадцать пять кур купить или нож. Хорошую корову за тридцать возьмешь, коня – за пятьдесят…

– А раба? – тихо спросил Пончик.

– За сто – сто пятьдесят… Недешевы рабы, ох, недешевы… Ничего, Пончик, выкупимся!

С улицы донеслось лошадиное ржание и деревянный скрип.

– Ну что? – влетел в кузню Валит. – Грузимся?

– Все? – спросил Олег, не отрываясь от стекольных дел. – Пончик, у тиуна отпросился?

– Ага!

– Грузи потихоньку. Сейчас я подойду… Валит, остаешься за старшего!

– А можно я попробую, со стеклом? – сказал Валит просительным тоном.

– Дерзай.

Олег аккуратно собрал в мешочек цокающие, теплые еще бусины и вышел – из сухого жара кузни во влажную духоту лета. Июль!

У самой кузни стояла телега, запряженная чалым мерином, возовитым и доброезжим. Имени ему не придумали, так и звали – Чалко. Увидев Олега, Чалко тряхнул головой и потянулся теплыми губами к рукам кузнеца, вынюхивая угощение. Олег сунул лакомке сухарик, обмакнутый в мед, и Чалый схрумкал вкусняшку.

Товару сегодня было вдосталь – серпы, косы, насошники, топоры, тесла, ножи. Впору сельпо открывать! Вышел Пончик, волоча мешок с бронзовыми ступками.

– Поехали? – спросил он, уложив мешок и берясь за вожжи.

Олег дал отмашку.

– Но-о! – крикнул Пончик.

Телега тронулась, и Олег возмечтал о рессорах. Невозможно ехать на этом костотрясе: от каждого бугорочка организм екает, а на камнях просто разжижается.

Телега выехала на берег Ила-дьоги, в кусты тальника. Чалко, мерно качая головой, перетащил возок через бугор и вкатил во двор Бравлинсхова. Где-то он все это уже видел, мелькнуло у Олега. То ли на картинах Васнецова, то ли еще где… Девки прядут, ткут, зорят… Олег их уже немного различает – у вендских красавишен коса имеется, а их русские подружки ходят с распущенными волосами. Но все как одна в поневах. Перекрестное опыление культур…