Агафонкин и Время - Олег Радзинский

Серый ощупал рога большой широкой ладонью и вопросительно взглянул на Морщинистого. Затем кивнул на Агафонкина:

– Забодать его, что ли?

Серый натянул кепку поглубже и немного расправил плечи, как боксер перед ударом.

– Что вы, что вы, голубчик?! – снова всплеснул пухленькими ручками Морщинистый. – Гостя дорогого?! Нет, это я так, знаете ли, намекнуть, что ведете себя, любезнейший, как тупой баран.

Серый снова ощупал голову.

– У баранов рога винтовые, – сказал Серый. – А эти – прямые. Если как баран, надобно рога поменять. – Он взглянул на сидящего перед ним Агафонкина и добавил: – Но лучше так оставить, а то бараньими неудобно бодать. Не проколешь.

Морщинистый страдальчески закатил глаза и моргнул. Рога пропали.

– Забудем, забудем про этот маленький инцидент, Алексей Дмитриевич, – обратился он к Агафонкину. – Не позволим, знаете ли, омрачить радость встречи. – Морщинистый чуть поднялся и завис в воздухе, словно хотел оглядеть Агафонкина сверху, затем опустился на пол: – Как добрались? Не притомились ли дорогой?

Серый снял кепку – удостовериться в исчезновении рогов. Он внимательно осмотрел ее, перевернул и ощупал подкладку. Вытащил из кармана пальто вязальный крючок и клубок серой шерсти, сел, не глядя, на появившийся за его спиной табурет и принялся вязать. Он мало интересовался беседой.

“На мансуровскую интервенцию не похоже”, – подумал Агафонкин.

Агафонкин бывал в плену много раз и умел вести себя соответственно. Бояться Агафонкин не боялся: что ему могут сделать? Он бессмертен.

Он решил, что пора вступить в беседу.

– Что нужно? – без приветствий и преамбул спросил Агафонкин. – Только быстро, а то у меня времени нет.

– Занятые очень, – не поднимая головы от вязания, пояснил Морщинистому Серый. – Хочут побыстрей отмучаться.

Морщинистый скривился, показывая, как ему неприятна грубость компаньона. Затем сложил ниточки губ в улыбку, предварительно переместив неожиданно выросший нос ближе ко лбу.

– Алексей Дмитриевич, – затрещал Морщинистый, – что же это я? Не представился даже. Уж простите старика, не пеняйте. Это от нечаянной радости, от нежданной, так сказать, встречи.

Он театрально развел удлинившимися чуть ли не на треть руками, снял рваную ушанку и поклонился:

– Гог и Магог. – Он взглянул на Агафонкина и решил пояснить. Морщинистый поднял правую руку и начертил в светло-сером воздухе избы-сарая огненные ивритские буквы:  – Гог, – указал он на себя. Морщинистый махнул в сторону Серого, над головою которого тут же повисла сыпящая искрами надпись:  – И Магог. – Морщинистый-Гог надел ушанку и сдвинул ее набекрень: – Прошу, голубчик, любить и жаловать. Не обессудьте, не обессудьте, давно ждали.

– Гог и Магог – это северные народы, – наставительно сказал Агафонкин, следя за медленно тухнущими, похожими на кочергу буквами еврейского алфавита. – Которые, как написано в Библии, вторгнутся в Землю Израиля, чтобы грабить и опустошать.

При словах “грабить и опустошать” Серый-Магог оторвался от вязания и осмотрелся вокруг – не пора ли. Поняв, что это не команда, Магог вздохнул и принялся считать петли.

– И вы, и вы, дорогуша, – заверещал пухленький Гог, закатив глаза, так что они на секунду залезли под вытертый мех ушанки. – Ведь интеллигентный человек, образованный. А верите всякой чепухе. Ну, мало ли что про нас пишут?!

Он был искренне удручен доверчивостью Агафонкина. Вероятно, чтобы показать свое недовольство, Гог протянул толстенькую ручку в сторону Магога и послал столп огня. Огонь прошел сквозь того, проделав в нем большую неровную дыру, не принеся, впрочем, видимого вреда. Магог на секунду оторвался от вязания и провел ладонью по отверстиям дыры, которые тут же затянулись. Он поддел крючком спустившуюся петлю и начал новый ряд.

– Иезекииль этот понаговорил про нас чепухи, – продолжал жаловаться Гог. – А мы отвечай.

– Тоже мне пророк, – поддержал друга Магог, не поднимая головы от вязания. – Я как-то в Вавилонии близ Ниппура сходил его послушать: так у него и мертвые воскреснут, и Мессия пожалует, и Храм восстановят. Хуже, чем Глоба.

Гог кивал: так и есть. Оклеветали.

– Сами подумайте, Алексей Дмитриевич, чего только про нас не понаписали. – Он раскрыл ладонь, на которой оказалась размером со спичечный коробок черная книжица. Гог дунул на нее, и она принялась расти, превращаясь в объемистый том. Книга раскрылась сама, и по мелькнувшему характерному расположению текста в две колонки Агафонкин понял, что перед ним Библия. – Вот, – театрально зачитал, не глядя на раскрывшуюся перед ним страницу, Гог: – “Они будут все сметать со своего пути и не будут оставлять на своем пути ни воды, ни растительности. Они будут пожирать всех животных. Того, кто из них умрет, они сами будут пожирать”. – Он страдальчески взглянул на Агафонкина, ожидая сочувствия. – Мертвых мы, видите ли, станем пожирать.

– Станем, – не отрываясь от вязания, подтвердил Магог. – Пожирали.

– Так исключительно по необходимости, Алексей Дмитриевич, – горячо заверил Агафонкина Гог. – А так, если что другое из еды под рукой имеется – колбаса, скажем, или суп харчо, ну, зачем нам мертвые? Ни к чему.

Он приосанился и с достоинством сказал:

– Я, голуба моя, вообще последнее время склоняюсь к вегетарьянству. Печень, знаете ли, берегу.

– Правильно мы этого Иезекииля конями надвое порвали, – поделился Магог. – Я сам и привязывал.

– Вынужденная мера, Алексей Дмитриевич, вынужденная мера, – принялся убеждать Агафонкина Гог. – А что делать? Нужно было решительно остановить клевету. А то он кричал, что мы – два народа, нашествие которых потрясет мир незадолго до прихода Мессии. Людей только баламутил.

– Мы-то здесь, – заверил непонятно кого Магог. – Мы-то уже нашествуем. А где Мессия?

– Именно, дорогой друг Магог, именно, – подхватил Гог. – Где Мессия?

Он огляделся в поисках Мессии и, не найдя, удрученно вздохнул.

– Иосиф Флавий, – добавил похваленный Магог, – тот нас вообще в скифы записал.

– Да, скифы мы! Да, азиаты мы! – проникновенно продекламировал, прикрыв глаза, Гог. Он распахнул задравшиеся на лоб веки и поспешил заверить Агафонкина: – То есть мы, дорогуша, конечно, ни те и ни другие.

– Кто же вы такие? – спросил Агафонкин. Ему и вправду было интересно.

Толстенький Гог со значением посмотрел на Агафонкина. Агафонкин встретил его взгляд не мигая.

Гог надул губы до размеров небольшого футбольного мяча и сказал:

– Мы, Алексей Дмитриевич, являемся знамениями Судного дня. – Он чуть прикрыл глаза и добавил: – О чем совершенно правильно сказано в Святом Коране в суре аль-Кахф.

Гог поднял руку и начертил прерывистым огнем в ставшем почти белесом воздухе арабские буквы

– Яджудж, – прочел для Агафонкина мультилингвистический Гог, – это, стало быть, я. – Он чуть поклонился. – И, – он кивнул в сторону товарища, над головой которого появилось его арабское имя  – Маджудж. Прошу любить и жаловать.

– Не обязательно, – отозвался с присущей ему прямотой Магог-Маджудж. – Все равно не поможет.

– Как знать, как знать, – потер покрывшиеся красноватым пушком ладони Гог-Яджудж. – Может, и договоримся. Вы, – добавил он, подозрительно взглянув на Агафонкина, – надеюсь, понимаете, что нам можно верить? Что мы не обманем?

– Обманем, – признался Магог. Он посмотрел на Агафонкина и, видимо, неуверенный, что тот понимает значение слова “обманем”, решил пояснить: – Предадим. Не выполним обещаний.

Агафонкин раздумывал, как – если они не договорятся – его будут убивать. Эта пара явно не собиралась к нему прикасаться, иначе бы его не держали привязанным к стулу. А прикоснулись бы – убежал бы в чужое пространство-время, затерялся бы там, осмотрелся бы, пока не нашел Тропу назад.

Так в свое время (какое время свое?) он оказался в Удольном.

Агафонкин – по глупости, по ненужной лихости – вызвался в разведку при осаде Эрзерума. Октябрь 1878-го выдался по турецким меркам холодный – утром земля, крепко схваченная белесой паутиной изморози, стояла твердая от заморозков. Ползти по такой земле к укреплениям армии Мухтар-паши, да еще под обстрелом из новейших винтовок-снайдеров – удовольствие небольшое.

В ту ночь их вылазку вел его друг поручик Назаров. Назаров был нетипичный гвардеец: маленький, толстенький, весь какой-то круглый и до розоватости романтичный. Войной он интересовался мало и более всего на этой войне жалел о том, что не успел прочесть последнюю часть печатающегося в то время в “Русском вестнике” романа графа Толстого “Анна Каренина”.

– Чем, думаешь, Алеша, закончится эта любовь? – мучил он Агафонкина расспросами между сверками полковых карт с указаниями о дислокации отряда. – Поймет ли Вронский, что любит она его, любит, возможно, греховно, но истинно?