Волшебная нить (СИ) - Ольга Тартынская

вас?

- Скажи, что Денисьева просит принять, - едва выговорила Марья Алексеевна.

Лакей принял шубу и, проводив даму в гостиную, важно удалился.

Марья Алексеевна в ожидании присела на кушетку и не без робости огляделась по сторонам. Силясь не дрожать, она крепко сжимала руки. Все вокруг казалось ей враждебным, Штофные обои, дорогие безделушки на камине, роскошные драпировки свидетельствовали о тонком, безупречном вкусе хозяина дома. Картины, висевшие по стенам, были писаны мастерской рукой. От всего на гостью веяло богатством и самодовольством. Так ей виделось. Ее старое, давно вышедшее из моды платье, заштопанные перчатки и пожелтевшие кружева составляли решительное противоречие окружающему.

Марья Алексеевна вовсе пала духом, и когда скрипнула дверь, она почувствовала желание тотчас бежать отсюда. Однако было уже поздно: перед ней возник Сергей Львович Бронский ...

21.

Одного взгляда ей было довольно, чтобы узнать в этом суровом господине когда-то любимого Сережу. Да, безжалостное время наложило отпечаток на знакомые черты, но все же это был несомненно он. Сердце бедной дамы застонало. Впрочем, сам Бронский силился быть строгим и неприступным. Не сразу они заговорили.

- Чему обязан счастьем видеть вас? - с деланной холодностью спросил Сергей Львович.

Марья Алексеевна каким-то чутьем угадала, что и эта суровость и нарочитая мрачность дались ему нелегко. Он не подошел к руке, не присел рядом и всем своим видом показывал, как тягостно ему общество Марья Алексеевны. Обида вскипела в ее душе, дама тотчас вспомнила, зачем она здесь, и поднялась с кушетки.

- Я приехала требовать, чтобы ваш сын оставил в покое мою Катю! - выпалила она.

- Но позвольте... - начал было Сергей Львович и тотчас умолк.

- Какая дерзость явиться в мой дом! - продолжила Марья Алексеевна. - На что ему моя Катя? Почему именно она?

- Могу заверить вас, что это всего лишь случайное совпадение. Решительно я в растерянности. Вы полагаете, было бы лучше оставить ее на произвол разбойников?

При этих словах Марья Алексеевна невольно опять опустилась на кушетку.

- Каких разбойников? - жалобно пролепетала она.

- Из шайки Гришки Долинского, - сухо ответил Бронский-старший.

- Это о них говорят всюду, дескать, усадьбы грабят? - зачем-то спросила Марья Алексеевна, и Сергей Львович кивнул, насмешливо усмехнувшись.

- А как она?.. Почему?.. Ничегошеньки... - едва не плача бормотала напуганная дама.

Взгляд Сергея Львовича немного потеплел.

- Вам не о чем тревожиться, сударыня, все позади. А Гришку мы вот-вот изловим.

Положив обо всем расспросить Катю, Марья Алексеевна не стала длить тягостную сцену и вновь поднялась.

- Я полагаюсь на ваше благоразумие, Сергей... Львович, - бедняжка не могла не споткнуться на этом имени, причинившем ей столько страданий. - И я питаю надежду, что вы оградите мою дочь от назойливого внимания вашего сына.

- Непременно, сударыня, - ледяным тоном ответствовал старший Бронский.

Ужасный тон оскорбил даму. Лицо ее вспыхнуло, носик невольно вздернулся.

- И я полагаю, что не услышу более вашего имени никогда! - Она не находила слов.

- Как вам угодно, сударыня, - холодно усмехнулся Сергей Львович.

Марье Алексеевне ничего не оставалось, как с достоинством покинуть поле боя и ехать домой, хотя стремительно темнело и близилась морозная ночь.

- Прощайте! - гордо произнесла она, проходя мимо хозяина. - Ноги моей больше не будет здесь!

- Бог в помощь! - насмешливо кинул ей вслед Бронский, и не подумавший предложить гостье ночлег.

Бормоча под нос: "Напыщенный бурбон! Фармазон!", Марья Алексеевна выскочила из гостиной, выхватила шубку из рук оторопевшего лакея и стремглав слетела с крыльца.

Благодаря нерадивости слуг, дормез все еще стоял на месте, не распряженные лошади обросли инеем и переминались с ноги на ногу. Однако мальчишку-форейтора пришлось покричать: он уже угощался чаем из самовара в людской. Мальчик нехотя натягивал шапку и рукавицы, забирался на козлы.

- Эх, меня там пирогом обещались попотчевать! - со вздохом произнес он, берясь за вожжи.

- Будут тебе пироги, - пообещала Марья Алексеевна. - Гони что есть духу!

И они помчались, стремительно удаляясь от негостеприимного дома.

Оставшись один, Сергей Львович почувствовал угрызения совести. Он был недоволен собой. Сбитый с толку невероятными обвинениями, он не сказал Маше того, что собирался сказать.

Будучи предводителем уездного дворянства, старший Бронский по обязанностям своим всегда находился в средоточии всех уездных и губернских происшествий. Вовсе не светский человек, Сергей Львович вынужден был знать обо всем, что делалось в уезде. Вот и теперь до него дошли слухи, что имение Денисьевой продается. Пока это были всего лишь слухи, но их следовало проверить. Сказывали, что сама барыня вовсе не ведает, какая ей грозит опасность (Бронский полагал, что это сожитель мадам Денисьевой вертел делишки). Непременно следовало ее предупредить.

И когда ему доложили о визите Денисьевой, первой мыслью Сергея Львовича была мысль об этом. Однако стоило предводителю увидеть даму и с трудом, но узнать в ней когда-то обожаемую Машу, как тотчас воскресли воспоминания о тех днях, когда он умирал от обиды и предательства, когда прятал от себя пистолет, чтобы не застрелиться...

И что же, эта жалкая, запуганная женщина смела в чем-то обвинять его благородного мальчика, ставить условия?.. Натурально, все благие помыслы тотчас выветрились из головы предводителя.

Теперь же укоры совести не давали ему покоя. К ним добавилась тревога: ехать ночью опасно. Если уж и днем разбойники шалят, то под покровом темноты им и вовсе раздолье. Доедет ли? Не послать ли за ней человека?

Однако Маша положительно ничего не знала о встрече ее дочери с Гришкой. Что она лепетала? Левушка дерзнул явиться в ее дом? Сын нарушил данное слово? Что ж, с этим придется разобраться, когда негодный мальчишка вернется от Давыдовых.

Сергей Львович направился в кабинет, чтобы выкурить трубку перед вечерним чаем. Как скоро он устроился перед камином в любимом кресле и затянулся душистым жуковским табаком, досада на сына сменилась неожиданным приливом сентиментальности. Вспомнились молодость, страсть... Маша была изумительно хороша. И хотя Бронский слыл опытнейшим в сердечных делах, ее прелесть пробудила в нем еще неведомые глубины чувства. Во всей последующей жизни ничего подобного ему пережить не довелось. Пережитое мучило, преследовало, не желало забываться...

Теперь она едет в ночь, рискуя сделаться добычей разбойников. Сергей Львович вскочил в решимости тотчас броситься вслед за бывшей возлюбленной, оградить ее от опасности, как скоро это потребуется. Уже готов был крикнуть человека и велеть ему седлать лошадей.

- Полно, что за ребячество! - осадил сам