Филе пятнистого оленя - Ланская Ольга

Вот так вот я размышляла, и чувствовала, как внизу становится горячо и влажно, и даже в шутку поукоряла себя, говоря, что неисправима. А потом уже серьезно и строго сказала самой себе, что не нужно этого делать — у меня другие планы, и ни к чему, чтобы отношения развивались таким образом. А потому деловое предложение пусть таковым и останется. Хотя…

Очередная сигарета превратилась в скрюченного червяка, а я посмотрела опять в сторону остановки, удивившись немного тому, что моя экс-подруга топчется на прежнем месте. Где же троллейбусы, интересно? Хотя куда им торопиться — снега навалило, словно сейчас не конец февраля, а декабрь. В Москве всегда так — стоит настроиться на весну, начинается снегопад, а в Новый год идет дождь. Словно в безумном городе сезоны раздробились по дням и неделям, и меняются, когда им вздумается, и в природе уже нет больше никаких правил.

Наверное, один из никуда не спешащих столичных троллейбусов тащился сейчас сюда, как тяжелая улитка, и так с трудом двигающаяся, а тут еще и огорченная погодой. И уныло должен был подобраться к остановке и неохотно принять в себя замерзших и злых пассажиров, ругающих все на свете — снегопад, правительство, дворников и этот самый троллейбус. А потом также лениво потащиться дальше, и перекусить уже на следующей остановке, и так до метро, где наконец исторг бы лишнее, чтобы не умереть от заворота кишок. Там же, у метро, должна была вылезти и моя подруга Юля. Ее дом в двух шагах находился, и я почему-то была уверена, что она живет там же, где и прежде.

Снег под ее ногами был совершенно изуродован, она переминалась с ноги на ногу, как мятежные матросы у Смольного из старых фильмов о революции. Холодно — хотя сапоги у нее были толстые, не то что мои, которые хоть и называются сапогами, тепла от них не больше, чем от летних туфель. Зато красиво — для меня это главное.

Я усмехнулась, убедившись, что она осталась такой же, как раньше. Какой-то мужик к ней подошел, что-то шутливо спросив, даже мне его улыбка была видна, а она шарахнулась от него, как от потенциального насильника. А потом уставилась ему в лицо, и я знала, что у нее в глазах, хотя и не видела издалека, — чудовищный коктейль из страха и вызова, кокетства и стеснения. То, что всегда отталкивало от нее поклонников, привлеченных приятной внешностью, главная причина ее всегда тщательно скрываемого одиночества. Вот и этому, похоже, она ответила что-то невпопад, как и раньше, а потом еще и по-идиотски засмеялась, и смотрела теперь печально вслед его удаляющейся спине.

Время остановилось. Не совсем, конечно, всего-то десять минут прошло с тех пор, как я встала у тротуара, выехав из тихого дворика, в котором когда-то жила. Я полюбовалась своими часами — круглый черный циферблат и четыре бриллиантика, дисциплинированно расставленные друг против друга, — перевела взгляд на рукав дымно-серой норковой шубки, погладила с удовольствием переливчатый мех и занялась разглядыванием собственных ногтей.

Красота, сотворенная двумя днями раньше в салоне, — ногти темно-красные, не очень длинные, по-модному так затупленные. Раньше сама себе делала, сейчас несолидно как-то уже, да и приятно посетить дорогое красивое заведение — куча ярких журналов, белые кресла кожаные, блестящие светильники и все такое. Каждую неделю туда хожу — народу никого, чашечка кофе, кури, если угодно, — своего рода отдых. Массаж, раз в месяц стрижка, раз в две недели педикюр — лишних денег не бывает, но экономить на себе пошло.

А с неба все валилось — снег бесцельный, бессмысленный такой, знающий, что растает все равно. И оттого стремящийся приукрасить по-своему действительность — он засыпал колдобины на дорогах, бинтовал заботливо артритные стволы деревьев, припудривал облупленные вывески. Что ж, это было даже гуманно с его стороны, но поздновато. Надо бы на пару месяцев пораньше, и не таять, превращая город в большое болото, чтоб не спохватываться потом и не начинать очередной косметический ремонт. А «дворники» мои работали без устали, раскидывали весело и с удовольствием этот запоздалый комкастый снег.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Я продумала, что было бы неплохо поехать сейчас домой, полежать в ванне, неспешно покуривая и слушая музыку. Завернуться уютно в черный махровый халат и просто бездумно посидеть в полутемной сонной квартире, посмотреть на узкую полоску света, неаккуратно проложенную между серыми шторами. Я бы потом макияж заново сделала, оделась и отправилась бы на встречу, готовая к внимательным мужским взглядам, бодрящим и приятным, к легкому опьянению, к вкусной еде, к горькому аромату кофе.

Но у меня не было на это времени. То есть его масса была, конечно, но если трезво поразмыслить, то пока доедешь по Кольцу до дома, толкаясь в обычных для пятницы пробках, оно будет сочиться безудержно по секундам, и в итоге иссякнет, и высохнет моя возможность приятно расслабиться. Так что торопиться было некуда, все равно бы не успела. Может, стоило у матери посидеть какое-то время, но у меня уже инстинкт выработался — ребенка сдала, и бежать.

А она стояла все на том же месте, и вид был такой несчастный — когда мужик от нее уже отходил, она шарф с себя рывком сорвала, видимо, чтобы предстать перед ним во всей красе, когда он остановится все же и к ней повернется. Но он ушел, а она так и не накинула его обратно, волосы промокли совсем, темные по-ведьмински пряди прилипли к щекам.

Я повернула ключ в зажигании, решившись наконец на какое-то действие, и «фольксваген» мой, лениво урча, тронулся с места, веселея постепенно, и бодренько так подъехал к остановке, пока я все еще взвешивала, стоит ли мне ее окликать. Ведь говорить-то не о чем, и вряд ли она обрадуется, увидев меня, — я-то совсем не рада ее видеть.

— Юля! Так и будешь мерзнуть? Давай в машину!

Я просигналила дважды, утвердительно так, а потом, перегибаясь через спинку соседнего кресла, открыла гостеприимно заднюю дверь. И почувствовала, что уже не одна, но место рядом все так же неизменно свободно.

* * *

— Так что все просто классно, просто классно! Вчера босс звонит домой — Юль, я тебя прошу, без тебя никак совершенно, приезжай ради Бога! Я ему — Николай Анатольевич, что хотите делайте, не могу. Полгода без выходных. И никаких премий мне не обещайте — могу я личной жизнью наконец заняться? — Она засмеялась, ей, видимо, нравился этот рассказ, в котором я слышала знакомые лживые нотки. Ей приятно было передо мной изображать такую нужность для кого-то, деловитость и преуспевание.

Я улыбнулась.

— Ты молодец, Юль.

— Да, стараюсь, кручусь как могу. И устала так от всех этих поездок, иностранцев, мужики постоянно рядом. Просто хочется посидеть одной в тишине. Я ведь, страшно сказать, буквально полмира объехала уже. Ну там Турция, Болгария, Чехия, ну, естественно, всякие там Америки-Англии — это само собой. Телефон вечером не замолкает, я его даже отключать начала. Ну что такое! Думаю, хоть сегодня одна посплю, отдохну ото всех — так нет, звонит. Юлечка, милая, не могу без тебя… Ну что делать, не умирать же человеку. — Она опять хихикнула.

Я автоматически кивала. Я слышала не раз истории, в которых вымысла было так же много, как искренности в ее голосе. Ей самой очень нравились эти ее сказки. Ну не могла же она, в самом деле, рассказать мне, как приходит в семь часов с работы, варит картошку с сосисками и весь остаток вечера смотрит телевизор в одиночестве. Нет, конечно, все должно было быть красиво — работа в крупнейшей нефтяной компании (то есть скорей всего лаборанткой при кафедре в институте), поклонники, загранкомандировки. Но, понятное дело, сейчас ей ни до чего и замуж она не собирается, хотя от женихов отбоя нет, — она должна делать карьеру. В общем, все так, как я и предполагала.

Мы с ней в кафе сидели, в уютном маленьком кафе на Пресне, куда я ее привезла. Здесь такой кофе вкусный всегда был, и пирожные, да и вообще приятно было посидеть в тихом местечке, на островке уюта в центре огромного неприкаянного города, глядя на непрекращающийся за окнами снег. Мне вспомнилось, что у меня в детстве был аквариум и я смотрела в него и недоумевала, почему рыбы такие неторопливые. А сейчас думала, что им, отрезанным от действительности толстым слоем стекла, было очень уютно в отдалении от моего мира, в мире собственном — крохотном, но не менее значительном и не таком суетливом и шумном.