Опасные гастроли - Далия Трускиновская

Некоторое время спустя в манеже появился мальчик. Это не был Ваня — Ваню я признал бы сразу. Ваня русоволос, а у этого кудри были вороные, как у итальянского фигляра. Мальчик выехал на белой лошади, такой же, как стоящая меж столбов. Но вот вслед за ним появились еще два всадника — и тут уж я признал в одном своего беглого племянника.

Все три мальчика были в коротких холщевых панталонах, в белых рубахах, в мягких сапожках, облегающих ногу, как перчатка облегает руку. Черноволосый держался очень уверенно, легко ставил своего коня в свечку, заставлял прыгать на задних ногах. Ваня пытался ему подражать. Потом белую лошадь отвязали от столбов и начали учить построениям. Тут уж я залюбовался — все три лошади, стоя в ряд, по команде Йозефа разом делали повороты, склоняли головы, поднимали ноги. Маленькие всадники сперва смотрелись, как ненужное украшение, но потом их мастерство пригодилось — когда лошади одновременно вставали в свечку.

— Баловство, — сказал Гаврюша. И я был вынужден согласиться. Такая лошадь в бою ни к чему, запрягать ее в экипаж — тоже беды не оберешься, если она к экипажу не приучена.

Да и не до лошадей нам было. Мы хотели понять, где обретается Ваня. Конюшня имела нечто вроде чердака, на каком обыкновенно устраивается сеновал. Скорее всего, по летнему времени мальчики там ночуют и даже имеют свою каморку. Нетрудно вообразить радость Вани, которому после избыточных забот моей сестрицы-наседки дана возможность спать на свежем сене, под старой попоной, и завтракать краюхой хлеба с кружкой молока!

— Послушай, друг мой Гаврюша, — тихо сказал я. — А не кажется ли тебе странным, что де Бах хорошо одел Ваню, учит его ремеслу, а держит при этом в таких скотских условиях?

— Кто их, нехристей, разберет, — отвечал на это Гаврюша. — Тьфу! Глаза б мои не глядели!..

Это относилось к прехорошенькой девочке, которая появилась в манеже. Я вспомнил ее — она скакала стоя и перепрыгивала сперва через ленты, потом через ковровые дорожки, наконец — прыгала в затянутый бумагой обруч. Девочка была одета именно так, чтобы вызвать возмущение моего нового приятеля, — в тонкую рубашечку с рукавами по локоть, открывавшую ее шейку и немного плечи, в довольно короткую юбку, подол не прикрывал краев панталончиков. Примерно так могла бы ходить двенадцатилетняя дочка чиновника средней руки, вывезенная вместе с прочим семейством на дачу. Но ей, кажется, было немного больше.

Тут разыгралась странная сценка. Черноволосый мальчик, соскочив с коня, подошел к девочке и завел с ней тихий разговор, подбочась совсем по-взрослому. Я видел мальчика со спины и не заметил, что он такое сделал — ухватился рукой за что не следует, видимо, потому что ответом ему была хорошая оплеуха. Девочка отскочила, зато подошел старый Йозеф и с грозным видом стал распекать мальчика. Мы слышали его властный голос, а вот чем огрызался наглый парнишка — не слышали.

Уши Гаврюшины были моложе моих, и его слух не пострадал от пушечного грома. Он разобрал в быстрой речи Йозефа имя «Казимир». Потом белых лошадей увели, из форганга выехал итальянец на огромном гнедом коне. Покрытый серым чепраком круп у него был — как у слона, ей-Богу! Следом вышли двое наездников, одетых в какие-то лохмотья, они принесли толстому Йозефу длиннейший кнут — позднее я узнал, что он именуется шамбарьер. К ним присоединились предполагаемый Казимир и другой мальчик, а Ваня с девочкой вышли на середину манежа. Ваня обратился к Йозефу, тот от него отмахнулся и приказал начинать.

Итальянец подтолкнул коня пятками, и тот пошел тяжеловесной рысью. Приноровившись к его движениями, итальянец вскочил на ноги и сделал круг стоя, с такой небрежностью, словно стоял на полу в бальной зале.

Один из наездников отошел к самому барьеру.

— Ап! — крикнул вдруг Йозеф. Наездник побежал к коню, словно собираясь броситься под копыта, — и вдруг непостижимым прыжком взлетел на конскую спину. Итальянец, смеясь, помог ему удержаться. Чуть погодя лихой наездник соскочил наземь, пробежал несколько шагов и остановился.

Йозеф стал ему что-то втолковывать, второй наездник прислушивался. Это был высокий мужчина лет тридцати. Сдается, именно он изображал «римскую почту». Итальянец меж тем скрестил руки на груди — герой романа, да и только! Казалось, он и не подозревал, что стоит на конской спине.

— Адам! — позвал он.

— Ап! — приказал Йозеф, и долговязый Адам, разбежавшись, вскочил на коня. Он был более ловок, чем его приятель, итальянцу не пришлось его удерживать. Они обняли друг друга за плечи и ехали, смеясь, а Йозеф показывал на них первому наезднику. Ваня стоял рядом, надувшись — ему тоже хотелось так щегольски вскакивать на лошадь.

— Обезьяны, прости Господи, — буркнул Гаврюша. — Смотреть тошно. Кому от этого польза — телу, душе?

— Их кошельку польза, — шепотом отвечал я.

Но дело было не только в кошельке — они продолжали эту прыготню с весельем и азартом, Йозеф же следил, чтобы лошадь сохраняла ровный ход, и при нужде деликатно подгонял ее шамбарьером. Я вспомнил наш средиземноморский поход — точно так же молодые матросы показывали чудеса ловкости, карабкаясь по вантам, немного ошалев от жаркого солнца и бескрайней синевы, а офицеры невольно улыбались, глядя на их шалости, и они были уверены — их подбадривают! Это слияние всего экипажа в беспричинной, казалось бы, радости было мне хорошо знакомо — и вот я обнаружил нечто подобное тут, под парусиновым куполом.

Они были молоды, сильны, удачливы, все у них получалось, они друг другу доверяли — каждый наездник, совершая отчаянный прыжок, знал, что его тут же подхватят. И так это было красиво, что я ощутил зависть — не к мастерству конных штукарей, конечно, а к их способности так чувствовать…

В сорок пять лет душа уже не умеет воспарять, и ничего с этим не поделаешь — так сказал я себе, вот разве что над чертежом или когда собираешь готовый гаджет… Но все не то, не то! В молодости было иначе! У них тоже молодость — не навеки…

И словно накаркал!

Йозеф велел мальчишке разровнять взбитые копытами опилки. Мальчишка выполнил приказ, но его позвали из форганга, и он, бросив метлу, побежал туда. И никто, никто не заметил этой дурацкой метлы!

Наездникам удалось вскочить на тяжеловесного коня вчетвером, сделать круг и слететь с него поочередно. Оказавшись на манеже, они кинулись обниматься, маленькая Кларисса зааплодировала, и я понял — этот кундштюк удался им впервые в жизни. И сейчас они торжествовали победу! Ни один полководец не радовался бы так взятому вражескому редуту, как эти четверо — они только что вприсядку не пустились, особенно итальянец. Он сам превосходно проделывал этот прыжок и был счастлив за товарищей своих. Это мне понравилось — я сам таков.

Я смотрел на них с умилением — и даже итальянец, радостно хлопавший по плечам маленького Казимира и долговязого Адама, не казался мне более образиной. А уж Йозеф — тот был на седьмом небе от счастья, когда попытался сгрести в объятие всех четверых. И он же потребовал повторить достижение.

Первым на коня вскочил итальянец; хлопнув в ладоши, он позвал Адама; потом прыгнул наездник, имени которого я не разобрал, и, наконец, малютка Казимир. Они встали на чепраке по росту, как на плацу, я даже залюбовался, как молодецки они глядят. Потом по знаку Йозефа они попрыгали вниз. И надо ж было тому случиться, что под ноги безымянному наезднику попала эта треклятая метла!

Мне показалось, будто она запуталась в ногах у него наподобие змеи. А потом он рухнул набок и заорал так, что мы с Гаврюшей чуть не выскочили из ложи.

Наездники сбежались, помогли ему подняться. Он держался за спину и охал. Начались объяснения, я стал дергать Гаврюшу, чтобы переводил.

— У него спина и раньше была больная, — сказал, прислушавшись, Гаврюша. — Тот толстый его кроет — что-де под ноги не глядел… Спрашивает — кто же вместо него выступать будет? Грозится, что директор его прогонит в тычки… А эти утешают… Черномазый говорит — что-нибудь придумаем…

— Который черномазый?

— Вон тот.

Он имел в виду итальянца.

Собственно, тем репетиция и кончилась. Итальянец и Казимир увели пострадавшего наездника в форганг. Туда же ушли Ваня и красивая девочка. А долговязый Адам через ложу первого яруса залез во второй и там исчез. Вышел парнишка с мешком, из тех, кому велено прислуживать на манеже, и тоже в ложу полез. Тут меня осенило наконец: так вот где они живут! У каждого есть, очевидно, походный тюфячок и мешок с имуществом. Зрители сидят в этих ложах трижды в неделю. А все остальное время в них обитают балаганщики. Мы с Гаврюшей просто чудом забрались в пустующую ложу.

— Нужен план действий, — сказал я. — Залезть-то мы сюда залезли, а как будем выбираться и искать Ваню?

— Подождем еще, — предложил Гаврюша. — Может, чего и разведаем.