Последний выстрел. Встречи в Буране - Алексей Горбачев

— Вы же знаете, без Бориса Николаевича я не могу!

Кухарев подталкивал сержанта и с довольной улыбкой говорил:

— Как в настоящей больнице: врач назначает, сестра выполняет...

Дмитрий готов был повторить вслед, что все идет как надо, и вдруг прибежал встревоженный дед Минай.

— Сматываться надо, братцы мои, немец шныряет вокруг, полицаи рыщут!

— Вот как! Не забывай, коза, что волки рядом. — Кухарев забеспокоился. — Что же нам теперь?

— Уведу вас, братец ты мой, в другое место, куда сам леший с провожатым ходит. А то как бы не было беды, — ответил дед Минай.

Они опять долго шли по чащобе, и Дмитрий беспокоился: найдет ли их теперь Полина, придет ли?

И на новое место, хотя реже, но приходили друзья. Бойцы радовались приходу и фельдшерицы, и доктора, и деда Миная. Дмитрий тоже радовался, но почему-то больше ждал Полину и всякий раз, даже от нового места, провожал ее через лес до самого села.

Вот и сегодня они вдвоем шли по тихому осеннему лесу. Под ногами ласково шуршала опавшая листва, где-то весело пересвистывались синицы, слышался упрямый стук дятла, словно дятел с кем-то переговаривался азбукой Морзе.

В лесу остро пахло грибами.

— Ой, Митя, вы знаете — жизнь сейчас какая-то странная, и слова из прошлого вернулись — «бургомистр», «полиция», «господин», «сельский староста»... И страшно...

— Может быть, вам не нужно ходить к нам в лес, это опасно, я сам буду перевязки делать, — сказал он, в душе боясь того, что она согласится и перестанет ходить к ним.

— Нет, нет, Митя, не очень опасно. Я уже пропуск у старосты получила, меня ведь и ночью могут вызвать к больному...

Уже почти у самого села Полина сказала:

— Я видела вчера березовскую акушерку. Она шепнула мне по секрету, что в Горелом лесу появился какой-то полковник с отрядом бойцов.

— Мне нужно обязательно увидеть акушерку и расспросить ее обо всем, — ухватился Дмитрий за эту весть. Они с Кухаревым и сержантом Борисенко все чаще и чаще заводили речь о том, что же делать, когда все товарищи встанут на ноги. Ясно было только одно: пойдут к своим за линию фронта. А где фронт, как идти? Ведь у них не было ни оружия, ни карты, ни компаса. В отряде полковника все это, видимо, есть, он поможет! Дмитрий настойчиво повторил:

— Мне нужно увидеть акушерку.

— Она вам ничего не скажет.

— Должна сказать, не имеет права не говорить, если я попрошу.

— А кто вы для нее?

— Как кто? Боец Красной Армии...

Полина засмеялась.

— Да вы посмотрите на себя, похожи ли на бойца? Дед Минай обмундировал вас!..

Лапти, старенький пиджачок, такая же старенькая кепчонка преобразили Дмитрия до неузнаваемости.

— Все-таки мне нужно узнать о полковнике, — требовал он.

— Хорошо, давайте завтра сходим вместе, — согласилась она.

День выдался хмурый, пасмурный. Это был один из тех неприветливо-холодных дней, когда можно ожидать всего: и дождя, и снега. По небу лениво ползли тяжелые, землисто-серые облака, сквозь толщу которых с трудом прорывалось почти негреющее солнце. Оно тут же снова пряталось, как будто ему грустно было смотреть на пожелтевшие рощи, пустые поля, на щетинистый луг и проселочную дорогу, избитую, истерзанную колесами и гусеницами.

Но Дмитрий и Полина ничего этого не замечали, и день им не казался хмурым. Они шли через луг по проселку и вели непринужденный, внешне пустоватый разговор, какой ведут все молодые, когда слова имеют особый смысл, понятный только им двоим. Порой они умолкали, и Дмитрий ловил себя на мысли о том, что ему и молчать хорошо с Полиной...

— Ой, посмотрите, машины! — тревожна вскрикнула она.

Их догоняли огромные немецкие грузовики. Дмитрий замедлил шаг и оглянулся по сторонам, готовый куда-нибудь юркнуть, скрыться. Но скрыться некуда: кругом голый луг, и только вдалеке от дороги видны стога сена, До стогов уже не добежишь незамеченным.

Однако грузовики проскочили, грозно рыча моторами, и никто не обратил внимание на девушку и парня, что шли куда-то.

— Пронесло-проехало, — с облегчением вздохнула Полина. — Вы испугались, Митя?

Дмитрий отрицательно качнул головой.

— Вы смелый, — шепотом сказала она. — А я трусиха, я была ни жива ни мертва... Как вы думаете, Митя, я трусиха или нет?

— По-моему, нет.

Она улыбнулась.

— Вы меня совсем, совсем не знаете...

— Мы уже давно знакомы...

— Давно? Без году неделя...

— Неделя войны это...

— Не нужно о войне, Митя, — торопливо перебила она. — Мне надоела война, ужасно надоела. Вы себе представить не можете, как хорошо было здесь до войны.

— До войны всюду было хорошо, — грустно вставил он.

— Да, да, всюду было хорошо... Когда меня в прошлом году направили в Подлиповку, я, дурочка, приехала, зашла на фельдшерский пункт, села на кушетку и разревелась... Такой меня и застал Борис Николаевич и сразу начал кричать. Ох, как он кричал! «Забирайте свои манатки и сматывайтесь отсюда к чертовой бабушке! Мне такие плаксы не нужны!» Потом он открыл тумбочку, достал оттуда пачку салфеток и швырнул мне на колени. «Вытрите слезы, но учтите, моя юная коллега, что сей материал предназначен совершенно для другой цели!» Я так была ошарашена поведением доктора, что реветь перестала. После мы с Борисом Николаевичем подружились... А теперь мне стыдно смотреть ему в глаза: я ведь и в самом деле подумала, что он продался немцам... Меня только удивляет, почему доктор не эвакуировался? У него ведь есть больничные лошади, мог бы уехать...

— Вы тоже могли бы эвакуироваться.

— Могла бы, но меня райвоенком задержал. Я добровольно хотела пойти на фронт, и райвоенком согласился: пойдешь, говорит, жди, Ружилина, повестку... Я ждала, ждала и не дождалась...

Дмитрий чуть было не брякнул: и хорошо, что не уехала, иначе мы не встретились бы... но вовремя спохватился.

До Березовки оставалось не более двух километров. Уже отчетливо были видны сады и хаты. Из Березовки навстречу ехала бричка, запряженная парой лошадей. Дмитрий и Полина как-то сразу не обратили на нее внимания, но, увидев двух немецких солдат, опять всполошились и тревожно переглянулись, как бы спрашивая друг у друга: проскочим или не проскочим?

Солдаты балагурили о чем-то и хохотали. Дмитрий подумал, что они проедут мимо, и они действительно проехали, не проявив никакого интереса к прохожим, даже не взглянув на них. Но вдруг за спиной раздался резкий, как выстрел, окрик: — Хальт!

Один из солдат подбежал к ним и, тыча в грудь автоматом и кивая на бричку, приказал:

— Ходить мит унс! Шнель!

Было ясно — солдат приказывает им идти к бричке. Зачем? Неужели гитлеровцы каким-то чудом разгадали, кого встретили на проселке?

Солдат вскочил на бричку, погрозил автоматом и позвал жестом идти следом.

Бричка тронулась. Время от времени солдат поворачивался назад, угрожающе взвешивал на руках автомат, как бы предупреждая, что с этой штучкой шутки плохи, попробуй не подчинись.

Опустив голову, Дмитрий плелся вслед за бричкой. Он стыдился взглянуть на Полину. Ему было горько от того, что он сейчас бессилен и должен подчиняться хохочущим солдатам, которые, должно быть, потешаются над ними и неизвестно, куда ведут...

— Шнель! Шнеллер! — Опять закричал солдат, а его напарник задергал вожжами, и лошади припустились небыстрой рысью.

— Шнеллер, шнеллер! — кричал Дмитрию и Полине солдат и, видимо, для острастки короткой очередью из автомата полыхнул поверх голов.

Дмитрий бежал за бричкой. И хотя бег этот не такое уж трудное дело, но он задыхался от злобы, от унижения, от того, что его, как собачонку, заставляют бежать за бричкой, и он бежит, а солдаты хохочут, горланя:

— Шнеллер, русс, шнеллер!

Свернув с дороги, солдаты направились к ближайшему стогу. У стога они сунули в руки пленникам вилы и окриками, знаками приказали нагружать сено, а сами, довольные выдумкой и радуясь, что нашли бесплатных грузчиков, закурили сигареты. Пусть эти русские поработают на благо великой армии фюрера и его не менее великих лошадей, которым нужен корм.

Дмитрий уже смирился, начинал успокаивать себя. «Черт с ними, — рассуждал он, — будем грузить сено, главное — поскорее отбояриться от этих солдат. Что поделаешь, если они с автоматами... Рады, дикари, вандалы двадцатого века, фашистские держиморды», — клял их Дмитрий. Но вот краешком глаза он заметил, что солдаты как-то странно посматривают на Полину, и тот, что все время угрожал автоматом, белобрысый мордастый детина, стал говорить тщедушному, угреватому своему напарнику, что руссиш медхен гут, что русского парня надо отправить к прабабушке (Дмитрий разобрал слово «ургроссмуттер»), а с девушкой позабавиться в свое удовольствие.

У Дмитрия перехватило дыхание, подкосились ноги. Он понял, что задумали солдаты. Он тыкал непослушными вилами в тугой стог, не в силах выхватить ни клочка сена. Полина оказалась посноровистей. Видимо, эта работа ей была хорошо знакома. Она ловко орудовала, вилами и охапку за охапкой кидала на бричку сено.