Грабеж средь бела дня - Валерий Гусев

Милка между тем ведет нас на кухню, ставит на плиту чайник.

Алешка усаживается за стол, осматривается.

– А у вас ничего, – говорит он светским тоном. – Миленько.

Эта фраза имеет, конечно, свой подтекст: «У вас, вообще-то, ничего. Но посмотрим, чем вы нас угостите».

Милка ставит на стол чашки, сахарницу и тарелку с мелкими черными сухариками. Разливает чай.

– Угощайтесь, дорогие гости. – Она придвигает к Алешке сухарики.

Он вежливо отказывается:

– Спасибо. У нас таких дома полно. Мы тоже черствый хлеб не выбрасываем. – И добавляет: – К нам тоже гости ходят.

Милка намек понимает, лезет в холодильник и со стуком ставит перед Алешкой тарелку с куском торта:

– На! Не подавись только! – Кажется, она хотела сказать совсем наоборот.

– А чего ты злишься? – невинно удивляется Алешка. – Мы, что ли, каждый день к тебе ходим?

– Еще не хватало! – фыркает Милка.

Алешка на это – ноль внимания. Он отхватывает здоровенный кусок. Щеки его раздуваются, и довольно долго Алешка молчит – жует и глотает.

А я все равно их не слушаю, я все думаю: где его взять, с пистолетом?

– Димон! – слышится мне голос Милки, будто сквозь сон. – Раз уж пришел, тортика отведай. А то поздно будет.

Уже поздно. На тарелке остались только крошки, которые Алешка пытается наскрести в чайную ложку. Помогая себе пальцами.

– Спасибо, – говорит он. – Все было очень вкусно. Особенно сухой черный хлеб.

– На здоровье, – отвечает Милка. – Эти сухарики мы для кота делаем. Заходите почаще.

Мы прощаемся и даем ей инструкции: домой раньше, чем ей вернут ключи, не возвращаться.

Тут она становится серьезной и говорит:

– Ребята, может, все-таки в милицию сообщим, а?

Ага, здорово придумала. Во-первых, мы в милиции уже были, с сержантом побеседовали. И даже если во второй раз нам поверят, то что? Засядут менты в ее квартире, в соседних, на чердаке и балконах. Просидят в засаде, а жулики не придут. Куда нам тогда деваться? В школу уж точно сообщат. И родителям вдобавок. Про хулиганство.

– Не стоит, – отвечаю я. – Вдруг они не явятся, эти жулики. Потом уже, в третий раз, в милицию не побежишь.

– Ну смотрите, бравые сыщики, – говорит Милка, провожая нас за дверь. – Вам виднее. Я на вас надеюсь.

Тут меня кольнула неприятная мысль о том, что Милка нам не верит. Думает, что мы это все сочинили, чтобы мне поближе с ней познакомиться. В гости заглянуть. На дискотеку пригласить. Сочинение ей написать. Ее, кстати, Бонифаций все время за сочинения хвалит. Говорит с восторгом: «У Малышевой золотое перо, многообразие стилей. Все ее сочинения написаны разным языком, с разным подходом к развитию темы».

Еще бы! Если их пишут всегда разные люди! Отличники в основном.

Но все-таки этой мысли я не дал завладеть мною. Опасность вполне реальна, и надо думать не о том, какое впечатление ты производишь на окружающих. А о том, чтобы не оставить их в беде. Наедине с опасностью.

Глава XV

«РУКИ ВВЕРХ!»

Когда я рассказал Алешке, как я здорово придумал и что не знаю, как это осуществить, он тут же нашел способ.

– Живого нам, конечно, не достать, – загадочно проговорил он, хмурясь от раздумий. – А вот неживого я знаю, где взять…

– Что ты несешь? – испугался я. – Какого неживого?

Но он меня не слушал. Продолжал развивать свою страшную мысль:

– А неживой даже лучше. Его больше испугаются. Он будет выглядеть… Такой, Дим, знаешь, неподвижный. Несокрушимый.

У меня поехала крыша. Но Алешка остановил ее и вернул на место двумя короткими фразами:

– Наталку с Полтавки попросим. Она добрая и отзывчивая.

Наташа торгует джинсами в маленьком павильоне возле нашего универсама. Каждое утро она выносит и ставит возле дверей два манекена, одетых в джинсовые костюмы, для приманки покупателей. Один манекен похож на мужчину, а другой на женщину. Наташа называет их Барби и Кен. И разговаривает с ними фамильярно. И все время их «оживляет». То в протянутую вперед руку Кена вставит букетик ландышей – и получается, что он преподносит их или своей Барби, или возможным клиентам. То в сумку Барби посадит живых котят.

В общем, она веселый и общительный человек, приехавший в Россию на заработки. Наталка с Полтавки, словом.

Не теряя времени, мы направились к универсаму. Барби и Кен привычно стояли на своих местах. На голове Барби была почему-то летняя соломенная шляпка набекрень, вся засыпанная снегом. А Кен держал в своей руке клетку с настоящей птицей. Птичка скакала так, что клетка все время раскачивалась, а соломенная шляпка все больше кренилась набок под падающими хлопьями.

Мы зашли в павильон. Что будем врать, мы уже придумали.

В павильоне, кроме Наталки, никого не было.

– Здрасьте, теть Наташ, – сказали мы.

– О! – обрадовалась она. Она всему радовалась, такой уж украинский у нее характер. – Здоровеньки булы, хлопцы! Что желаете? – И она улыбнулась всеми своими зубами, очень белыми. Как у хорошей собаки.

– Желаем попросить у вас на вечер вашего Кена, – сказал я. – Мы в школе спектакль устраиваем… (Да уж – спектакль! Только не в школе)… Нам очень манекен нужен.

– На роль привидения, – добавил Алешка. – Мы его в доспехи оденем. Вы не бойтесь, ничего плохого ему не будет. Постоит на сцене, как дурак, – и все.

– Та хай його бис! – расхохоталась Наталка. – Забирайте. Только возверните до сроку.

– Обязательно! – заверил я.

– Непременно! – пообещал Алешка. – Когда можно его забрать?

– Та вечером. Заходьте часиков у восемь. Я його разбалакаю и в халат заверну.

«Часиков у восемь» мы забрали Кена, завернутого в халат, из которого торчали его голые ноги, и потащили домой. Он оказался на удивление легким. Пустой внутри. Неживой, словом.

Прохожие провожали нас подозрительными, даже испуганными взглядами. А один милиционер даже остановил нас и попросил развернуть халат.

– Что несете, молодые люди? – строго спросил он.

– Убиенный труп, – брякнул Алешка. – В школу. На праздник.

Милиционер рассмеялся, но все-таки Кена за ноги потрогал.

Дома мы свалили Кена в угол. И пошли в комнату родителей. Распахнули их шкаф. Там, в самой его глубине, висел папин парадный милицейский мундир, блестя орденами и медалями. Папа надевал его только тогда, когда отправлялся в свое министерство или в Кремль за очередной наградой.

Мы аккуратно уложили мундир в чемодан, туда же положили и милицейскую фуражку. А потом в наших старых игрушках разыскали подходящий черный пистолет. Алешка взял чемодан, я взвалил на плечо Кена, и мы отправились к Милке.

Она уже собралась уходить, ждала нас. Когда мы втащили в квартиру и поставили в конце коридора, лицом к входной двери, Наталкиного Кена, Милка от души расхохоталась:

– Вы что! Придут родители, а в квартире – голый мужчина!

– Не такой уж голый, – проворчал я, раскрывая чемодан.

Мы облачили Кена в мундир, надели на голову фуражку. А потом в его вытянутую руку вложили пистолет и примотали его прозрачным скотчем. И отошли к дверям полюбоваться.

– Блеск! – восхитилась Милка. – Как живой!

Действительно, получилось здорово. И на первый взгляд, и на второй. Прямо напротив двери стоял грозный полковник милиции с пистолетом в руке, направленным на входящего. На груди его блестели ордена, медали и всякие знаки, словно говорили: этот человек свои награды получил не зря, от него пощады не жди.

Но Алешка был не очень доволен:

– Моложавенький какой-то, – посетовал он. – Несолидный.

Тогда Милка достала тушь для ресниц и ловко нарисовала под носом Кена красивые усы.

Теперь порядок.

Мы заперли квартиру и ушли.

Папа иногда нам рассказывал, как ведут себя в некоторых случаях преступники и как действуют в таких случаях работники милиции. Поэтому мы на всякий пожарный рассредоточились. Алешка остался на улице, а я поднялся на четвертый этаж. Ведь мы знали, что жулики, прежде чем забраться в квартиру, обязательно проверят – нет ли случайных свидетелей этажом выше и этажом ниже.

И все, что произошло, мы наблюдали с разных точек – поэтому картина получилась полная. И, надо сказать, довольно интересная.

…К Милкиному подъезду подъехала знакомая «Газель». С незнакомым новым номером. Из нее вышли двое. В подъезде они натянули на головы маски-шапочки. Проверились, как мы и ожидали. И подошли к Милкиной квартире. Постояли, прислушиваясь. Отперли дверь. Один из них вошел в квартиру, а второй остался на лестничной площадке, «на шухере», как они говорят. Но он недолго на этом шухере стоял – секунду или две. Потому что в квартире почти сразу раздался звонкий вопль первого:

– Менты, Стас! Засада! Смывайся!

Второй жулик бросился вниз по лестнице, но споткнулся почти на самом верху и дальше покатился кубарем. А первый, вылетев из квартиры, догнал его, зацепился за него ногами и рыбкой, выбив стекла на лестнице, вылетел в окно. Там он грохнулся на козырек над подъездом. Вскочил и спрыгнул вниз. Прямо на второго жулика, который в это время как раз выбегал из подъезда. Оба плюхнулись и стали отбиваться друг от друга. Каждый из них думал, что на него навалился милиционер.