Герои среди нас(сборник) - Владимир Пашинин

А потом был Кремль. И добрые глаза Михаила Ивановича Калинина. Королев осторожно жмет ему руку. Калинин поздравляет его, вручает маленькую коробочку. В ней орден Боевого Красного Знамени.

М. ЛЬВОВ

КРЕПЧЕ СТАЛИ

Четырнадцать месяцев, четыреста двадцать шесть дней, четыре времени года, таких разных на улице и таких томительно одинаковых в этой всегда светлой палате. У изголовья большое окно, и свежий ветер иногда проникает в комнату; тогда хочется дышать полной грудью. Но это вызывает страшную боль…

Майору Белоусову опять впрыснули морфий. Он лежит на спине. Обожженные пальцы рук крепко обхватили белые металлические прутья кровати; одеяло скинуто с груди.

- Летать, летать, - шепчет майор. - Летать…

Он разжимает руки, сбрасывает на пол одеяло. Белая простыня в крови. Обнажилась правая нога, отнятая выше колена.

Белоусов очнулся. Открыл глаза. Словно в первый раз увидел ногу. Кровь сочилась и сочилась, и Белоусов тихо застонал.

То были страшные месяцы, когда все можно было вспоминать и думать день и ночь: память открыла Белоусову все свои уголки.

…Пятого февраля 1938 года аэродром был затянут туманом. На земле дежурил старший лейтенант Леонид Георгиевич Белоусов. Настроение у него было приподнятое. Только вчера на спартакиаде эскадрильи он занял первое место на стометровке. Тренированное тело пело, просило действия. И когда внезапно прозвучал сигнал тревоги, летчик в мгновение поднял в воздух свой истребитель. Он погнался за самолетом, на плоскостях которого смутно виднелись кресты. Нарушитель границы!

Шел тяжелый снег, и земля сразу пропала. Белоусов рванулся влево, за чужим самолетом, и вдруг страшным ударом подбросило машину: истребитель ударился о землю, шасси отскочило. Взорвались воспламенившиеся бензобаки. Самолет горел, и летчик горел. Но он не потерял сознания, расстегнул ремни, выбросился из самолета и начал кататься по снегу, чувствуя острую боль на лице. Огонь погас. Белоусов встал и пошел по аэродрому. Он не знал в ту минуту, что лицо его сожжено беспощадным пламенем.

В Ленинграде есть морской госпиталь, тот, что на проспекте Газа. В этом госпитале отличные врачи. Они сказали: "Сделаем все возможное". Вначале его лечил профессор Пунин. Потом старшего лейтенанта перевезли к профессору Александру Александровичу Линбергу. А затем тридцать два раза его оперировал хирург Андрей Александрович Кянский.

Белоусов терпеливо лежал на операционном столе и, чтобы не кричать от боли, сжимал в кулак черные пальцы рук. Кянский пришил ему веки, сделал нос, губы, рот, уши.

Потом Белоусова послали отдыхать на курорт, а он сбежал в полк, к своим летчикам, и никому не пришло в голову проверить у него документы. Он вновь получил боевую машину, и хотя широкая повязка закрывала все его лицо, он стал летать на истребителе и на нем встретил финскую войну.

Давно мечтал Белоусов по-настоящему подраться в воздухе. Несчастье, происшедшее с ним в феврале 1938 года, не оттолкнуло летчика от авиации. Из всего несчастья запомнил он только черные кресты на чужом самолете, нарушившем государственную границу Советской Родины. На чьем самолете? Об этом было указано в боевом донесении.

Скоро на Балтике уже все летчики знали старшего лейтенанта Белоусова по его отважным делам на фронте. Он летал в далекие тылы, и его товарищи по оружию - Романенко, Сербин, Никитин - удивлялись богатырской силе и дерзости бесстрашного пилота. Указом Президиума Верховного Совета было объявлено о награждении Белоусова орденом Боевого Красного Знамени. Двадцать третьего февраля 1940 года ему было приказано прибыть в Петергоф. В старинном дворце летчику-истребителю вручили награду. Именинник, которому товарищи прикрепили к кителю орден, стоял, прислонившись к колонне, окруженный летчиками своей эскадрильи.

- Белоусов, как ваше здоровье?

Старший лейтенант резко обернулся на голос командующего Балтийским флотом Трибуца. Ответил смущенно:

- Я здоров, товарищ командующий.

- Летаете?

Ответить не успел.

- Летаешь? - к летчику подошел Кузнецов, секретарь Ленинградского горкома партии. - А почему летаешь?

И уже сыпались вопросы: Кузнецов спрашивал Трибуца, Трибуц - командующего ВВС. Тот разводил руками:

- Я ничего не могу поделать. Это такой человек, что для него нет кандалов. Убегает в полк…

- Убегает? - Кузнецов погасил улыбку. - Тогда возьмите мою машину и - в Ленинград. С ним. И чтоб не убежал. Прошу вас.

А уже на следующий день авторитетный медицинский консилиум докладывал председателю Ленсовета Попкову, приехавшему в Свердловскую больницу, что Белоусову необходимо срочно покинуть Ленинград и ехать лечиться.

Белоусов внешне смирился, он только оттягивал день отъезда и был удивлен, когда в Октябрьскую гостиницу вдруг приехали его жена Нина Архиповна и дочка Надя. Следом пришел инструктор из горкома партии и заявил, что из Кремля прислали семейную путевку на юг, и ему, инструктору, строго-настрого приказано сегодня же отправить Белоусова с женой и дочерью в Сухуми - в санаторий с историческим названием "Синоп".

Прошел месяц на Кавказском побережье. В самый день отъезда главврач прибежал с новой путевкой и, едва успев приоткрыть дверь, радостно воскликнул:

- Леонид Георгиевич, распаковывайтесь, будете у меня еще месяц - вот приказание Москвы.

Белоусов растерялся, он не знал, что ответить. Он не мог оставаться - это Леонид Георгиевич решил твердо, и уже если решил,так будет! Он взял в руки путевку, прочел, рассмеялся. Сказал уверенно:

- Вы ошибаетесь. Это не мне. Это моему однофамильцу.

- Позвольте, но имя?

- Имя тоже сходится, - раздраженно ответил Белоусов. - И не приставайте. Даже если мне прислали, то по ошибке.

И уехал. Врач смотрел на дорогу, пылившуюся под шинами автомобиля, и думал: куда спешит этот человек, которому еще надо так долго лечиться?

Снова Ленинград. Белоусов согласен делать операцию. Но только не сейчас. Он устал от больниц. И, преодолев все препятствия, Леонид Георгиевич снова начинает летать. Теперь он был капитаном, командовал эскадрильей, и на Ханко не было лучше эскадрильи, чем белоусовская.

Подошел июнь 1941 года.

На Ханко чудные дни в июне! Поутру потягивает с залива влажный туман, нежный и мягкий. Он стелется по земле, и над ним видны крупные ветви деревьев… Этот воскресный день был именно таким. Только-только начались соревнования парашютистов, и вдруг завыли тревожные, протяжные сирены. На мотоцикле к летчикам подъехал Белоусов. Он посмотрел на своих друзей, почему-то расстегнул воротник и сказал: - Соревнования отставить, война с Германией началась, товарищи. Все заметили в глазах капитана новый огонек, какого никогда еще не видели.

- Запомните: на германских крыльях - черные кресты. Я это точно знаю…

На исходе дня двадцать третьего июня над Ханко совместным ударом летчиков Белоусова и зенитчиков был сбит первый "Юнкерс-88". Потом сбили другой, третий. Белоусов летал много. Штурмовал настигал немецкие самолеты, верным пулеметным огнем ломал крылья с крестами. Затем по приказу командования он был переведен в Ленинград, стал защищать Ладожскую трассу и принял под командование полк.

Много воздушных боев провел он над Кронштадтом, Ленинградом, Ладогой. И вдруг заболел. Отекли ноги. Стали такими тяжелыми, что трудно было вылезать из кабины. Это заметил врач Доленков. Спросил:

- Что хромаете?

- Пустяки, ушибся, - отвечал Белоусов, Но Доленков не успокоился. Пришел вечером домой.

- Снимите сапоги.

Осмотрел ноги и побледнел от волнения: белые, нет пульса.

- Вот что, командир. Боюсь говорить, но и молчать нельзя. Надо немедленно уезжать. У вас… спонтанная гангрена.

Доленков удивился спокойствию командира полка. Тот ответил равнодушно:

- Хорошо, я доложу об этом командованию. Когда отзовут - немедленно уеду. А ваше дело - пока молчать. Подчиненным не надо знать, что командир болен.

- Хорошо, - в тон летчику ответил врач, - я молчу.

И… в тот же вечер Доленков телеграфировал командованию, и в ту же ночь генерал, командующий ВВС Балтфлота, прислал специальный самолет, на котором Белоусову было приказано лететь в тыл.

- Я вернусь! - успел лишь крикнуть Белоусов друзьям, которые чуть ли не насильно усаживали его в самолет, и услышал голос комиссара Сербина:

- Ты вернешься, Леонид Георгиевич.

Белоусова доставили в Алма-Ату. Обострилась гангрена. На правой ноге разрасталась язва. И однажды профессор Сызганов заявил:

- Надо резать…

- Не дам, - сказал летчик.

- Надо резать.

- Не дам. И разговора быть не может!

Профессор ушел. Ушел, чтобы прийти вечером. Сел на кровать, сказал: