Не мечом единым - Владимир Карпов

Остановить бы на миг в полете все пули, снаряды и мины! Юрий вспомнил новогодний вечер в школе. От круглого зеркального шара под потолком по стенам и, казалось, в воздухе висели белые пятна, похожие на снежинки. Вот и здесь все пространство заполнили бы на миг повисшие пули и снаряды. А в большом настоящем бою поддерживали бы еще сотни орудий и минометов. И еще навстречу от противника летела бы такая же масса взрывчатки и металла. И все это для того, чтобы убить его, человека! И как он величествен и силен, этот человек! Живое существо не из брони, уязвимый и смертный, он все же сильнее танков, орудий, бомб и снарядов. Когда посредник на учениях сказал, что огнем «противника» выведены из строя две бронированные машины, и дал этим понять капитану Пронякину, что и остальные ждет та же участь, капитан принял решение продолжать атаку в пешем строю. Юре почему–то только сегодня, на этих изнуряющих занятиях, вдруг раскрылся величественный смысл того момента. Рота сблизилась с «противником» и с криком «Ура!» кинулась на него. Какой это был мощный боевой клич! Юра в тот момент о ране своей забыл. Мощное «Ура!» подхватило и понесло его вперед. Тогда даже думать некогда было, наверное, поэтому только теперь все так живо вспоминается. Вот о чем нужно писать стихи — о людях, которые сильнее любого огня!

— Рядового Голубева к командиру! — раздалась команда, переданная по радио.

Юра не верил своим ушам.

— Голубев, бегом к ротному! — приказал лейтенант. Ребята с удивлением смотрели на него. Встретив глаза сержанта Дементьева, Юрий тихо спросил:

— Не знаешь зачем?

— Может, корреспондент из газеты? — предположил комсорг.

— Бегом, бегом, ротный ждет! — поторапливал лейтенант, пока Голубев, перешагивая через ноги солдат, цепляясь оружием за сидящих, пробирался к люку.

Юрий подбежал к командирской машине, доложил о прибытии. Капитан Пронякин весело поглядел на него:

— Вот, машину за вами прислали, езжайте, срочно вызывают.

Происходило действительно что–то невероятное. Понадобиться ротному командиру для него, рядового солдата, — уже целое событие, а тут еще в штаб вызывают и машину прислали — это уж просто фантастика!

Юрий опустился на горячий дерматин сиденья; в машине, кроме шофера, никого не было. Водитель сразу включил скорость и погнал к полковому городку.

— Не знаешь зачем? — спросил Юрий, без малейшей уверенности в том, что шоферу может быть что–то известно.

— Знаю, — вдруг ответил шофер. Юра настороженно на него уставился, и парень добродушно добавил: — Мать к тебе прилетела!

— Мать? Как прилетела?

— На самолете, как же еще.

— А зачем? Почему прилетела?

— Вот этого, друг, не знаю. Сейчас все сама расскажет.

Подкатив к штабу, водитель сказал:

— Иди к замполиту, она там.

— Иду.

Как только Юрий шагнул в кабинет, мать тут же кинулась к нему, обхватила за плечи, за шею, стала целовать, плакать, прижалась к его груди. Юра не успел разглядеть ее, он только ощущал родной, приятный и знакомый с детства запах ее пудры, духов, прикосновение теплых, ласковых и мягких рук. Он сам едва сдержал слезы. Если бы не Колыбельников, Юра, наверное, расплакался бы. Колыбельников пошел ему навстречу.

— Здравствуй, Юра. Вот видите, какой он у нас молодец, — здоров, как богатырь! — сказал Иван Петрович, обращаясь к Ирине Аркадьевне. — Ну, я вас оставлю. Не буду вам мешать. Гостиницу мы вам, Ирина Аркадьевна, закажем, так что не беспокойтесь.

Колыбельников ушел, а мать все стояла, прижавшись к Юре, и плакала. Она сначала боялась его выпустить из своих объятий, хотела поверить, убедиться, что это явь, что Юра жив и здоров, что он здесь, рядом, и все ее опасения и предположения позади. Потом она плакала оттого, что Юра совсем не тот мальчик, каким она его хранила в своей памяти все это время. Когда она попыталась обнять его за плечи, руки ее не сошлись на спине сына. Он стоял перед ней какой–то другой, очень большой и здоровый и поэтому немного чужой. И оттого, что он такой сильный, не нуждался в ее помощи, было как–то горько и жалко себя.

Ирина Аркадьевна, плача, вдыхала запах солдатского пота, который шел от взмокшей на учениях одежды сына.

— Мама, ну погоди. Почему ты плачешь? — отрывая ее от себя и немного отстраняя, чтобы разглядеть, спросил Юра. — Ну чего ты?

— Ну как же, ты ранен…

— Когда это было! Я уж забыл. Здравствуй, мама! Дай я на тебя погляжу! Ты у меня всегда такая красивая!

Ирина Аркадьевна махнула рукой, стала вытирать глаза платочком:

— Старуха я, Юрочка.

— Погоди, какая же ты старуха! Все та же. Утри глаза. Ну вот. Я же говорю, все та же. — Юра смотрел на мать, радость охватила его — он ее не видел полтора года, а кажется, вечность прошла!

— Ну а как там папа?

— Здоров. Как всегда, очень занят. Даже проводить меня не мог. Я сама улетела. Получила твое письмо, перепугалась — и сразу на аэродром.

— Чего же ты испугалась? Я тебе никаких страхов не писал.

— Вот будут у тебя свои дети, тогда поймешь. — Она немного успокоилась, глаза просохли. — Ну теперь дай я на тебя посмотрю.

Юра отступил шаг назад, дурашливо выпятил грудь, расставил руки, как борец, четко повернулся направо, налево и при этом громко щелкал каблуками.

— Погоди, не вертись, — остановила его мать, и рука с платком опять потянулась к глазам. Уж очень был Юра не такой, каким она ожидала его увидеть. Ей стало немного стыдно за свою панику, за то, как она налетела на командиров, как причитала и плакала. Ну да ладно, она готова перенести стыд, главное — с Юрой все благополучно.

— Мам, чего мы тут будем сидеть. Пойдем, я тебе наш городок покажу.

Они вышли на ярко освещенный солнцем, жаркий двор. Здесь, конечно, долго не погуляешь, солнышко загонит в тень.

— Пойдем в солдатскую чайную. Напою тебя с дороги чаем. Ты, наверное, есть хочешь?

Ирина Аркадьевна едва сдержалась, чтобы не поморщиться при упоминании «чайной». Это ей показалось чем–то похожим на «трактир». Она на секунду представила подобное заведение — душное, пропитанное запахом грязных кастрюль и квашеной капусты.

— Нет, я ничего не хочу. Давай лучше побудем на воздухе, погуляем.

Юра уловил ее испуг, понял, почему она хочет остаться на воздухе.

— Ты, мама, не представляешь, какая у нас чайная. Мы все своими руками делали. Придумали и отделку, и мебель, все сами. Пойдем.

Он повел ее через двор. Над дверью небольшого одноэтажного домика с надписью: «Чайная» — висел на цепи плоский, вырезанный из жести самовар; он чуть покачивался и поблескивал на солнце, будто улыбался.

Чайная оказалась совсем не такой, какой ее представляла Ирина Аркадьевна. В большом просторном помещении стояли аккуратные столики. На каждом — самовар, стаканы в подстаканниках, сахарницы, полные белых кубиков сахара. Стены украшены чеканкой, изображающей древних русских богатырей в кольчугах, красноармейцев в буденовках и нынешних солдат в касках, стоящих у нацеленных в небо ракет.

В чайной никого не было — еще шли занятия. Юра усадил мать к столу, включил шнур в розетку, заглянул в самовар — сколько там воды, сходил к буфетному прилавку, взял конфет, два пирожных, пачку печенья, принес все это, поставил перед матерью:

— Сейчас будем чаевничать.

Ирину Аркадьевну немного смущало то, что в чайной никого не было, и Юра без спроса берет в буфете сладости. Она предполагала, что вот–вот появится буфетчик и сын расплатится.

Юра рассказывал:

— Вон ту чеканку — богатырей — и я выбивал. — Он поймал себя на том, что гордится сейчас этой отделкой, а когда посылали сюда работать и когда стучали здесь молотками, ему все это не нравилось, казалось примитивным, он пошучивал: еще бы лапти на стены повесить! — Тут каждую стенку разные батальоны отделывали, друг перед другом выпендривались.

— Юра, какие слова!

— Прости, мама, больше не буду. И вообще, ты даже не представляешь, какой я теперь воспитанный. Точно, каким хотел меня видеть папа. Ну расскажи мне о нем подробнее.

— Он как всегда — на работе. Домой только ночевать ходит.

— Устает? Постарел?

— Конечно устает.

— Я как погляжу на наших танкистов в шлемах, каждый раз папину фотографию вспоминаю, ту, что в его кабинете, — на тридцатьчетверке он с друзьями.

— Она и сейчас на том же месте.

— Очень папа похож на наших ребят, а они — на него. Мне даже жалко, что я в танкисты не попал, хоть этим был бы похож на отца!

Юра посмотрел на мать: как она воспримет эти слова? Она вскинула на него взгляд, будто проверяла, случайно или с умыслом сын это сказал. Встретив лукавый взгляд, тоже вопрошающий: «Ну как тебе нравятся мои такие разговоры?», мать просто не могла поверить: неужели Юра так изменился?

— Вот бы посмотрел он новые танки — ахнул бы! Те, на которых он воевал, намного слабее наших! А что он велел мне передать, о чем спросить хотел?