Умом и молотком - Алексей Иванович Брагин

костром.

Вокруг была тишина, степь. На горизонте темнел невысокий глинобитный могильник.

Не было еще поселка Джезды, не было и в помине марганцевого рудника, вскоре прославившегося на всю страну.

Подняли пиалы и стаканы в честь Каныша Имантаевича, пожелали ему доброй дороги.

Расставаться всегда грустно, но Сатпаев шутил, смеялся, поддерживал друзей и самого себя. На обратном пути в Карсакпай молчали.

— Что же это мы приумолкли? Давайте споем.

И Каныш Имантаевич взял высокую ноту. С песней и въехали в поселок.

Показалось странным, что во всех домах освещены окна. Обыкновенно в этот час в поселке спали и светились только огни завода.

Машина остановилась у дома. Фары осветили карагач, крыльцо. На крыльце, скрестив руки, стояла мать Таисии Алексеевны.

Вышли из машины шумной ватагой. Хотели продолжить прощальный вечер на квартире у Каныша.

Бабушка продолжала стоять скрестив руки.

— Что это вы такая невеселая? — обратился к ней Сатпаев.

— Сейчас никто не может веселиться. — Голос бабушки задрожал. — Вы что, не знаете? Война! Гитлер на нас напал.

Воскресенье 22 июня 1941 года было на исходе.

В грозные годы

Привычная пыльная дорога из Карсакпая на станцию Джусалы показалась на этот раз Сатпаеву особенно долгой. Трудно было свыкнуться с мыслями, что идет война, что именно в эти тревожные дни он расстается с Джезказганом. На редких пикетах заправляли, как всегда, водой радиаторы машин, подкреплялись едой, пили кумыс и чай. Каныш Имантаевич, против обыкновения, был замкнут, неразговорчив и поторапливал шоферов.

В Джусалы приехали в срок. Однако знакомый начальник станции не обрадовал:

— Боюсь, товарищ Сатпаев, сегодня не уедете.

— Что, нет билетов?

— Нет поездов в сторону Алма-Аты.

Составы шли только на запад. Военные эшелоны, один за другим. Теплушки, реже пассажирские вагоны, платформы с зачехленными орудиями и танками, с автомашинами, полевыми кухнями, военным грузом, скрытым под брезентом.

Сатпаев вглядывался в лица красноармейцев, мелькавшие словно в кино. Больше молодые, совсем молодые. Но встречались и резервисты, среди них и его ровесники.

Может быть, и его место с ними — на фронте? На этот вопрос еще предстояло дать ответ.

День Сатпаевы провели на перроне и в неуютном здании вокзала. На ночлег устроились в домике экспедитора. Ночью Сатпаев несколько раз уходил на станцию и неизменно возвращался ни с чем к своим домашним. Так было и на вторые, на третьи, и на четвертые сутки.

Когда стало известно, что наконец-то прибывает скорый на Алма-Ату, начальник станции с виноватой улыбкой сказал:

— Мест, товарищ Сатпаев, конечно, нет. Шутка сказать, сколько дней не было поезда. Но вы не беспокойтесь. Мы вам билетики выдадим, как-нибудь поможем уехать.

Посадка была трудной. Начальник станции использовал всю свою власть, чтобы устроить Сатпаевых в переполненном поезде.

Шел девятый день войны. Радио в поезде не работало, газеты были трехдневной давности. Вспыхивали и затухали невеселые разговоры о положении на фронте. В поезде ехали первые беженцы из пограничных районов Белоруссии.

Но по-прежнему встречные эшелоны мчались на запад, и вера в то, что враг скоро будет повержен, перевешивала горькие путевые впечатления.

Алма-Ата несколько удивила Сатпаевых спокойным ритмом жизни. Город радовал свежестью зелени, прохладным по сравнению с Карсакпаем и Джусалы летом. Квартиру они получили по тем временам отличную, наискосок от театра оперы и балета, в нескольких кварталах от Геологического института.

Однако в первые же алма-атинские дни Сатпаев убедился, что и здесь, в глубоком тылу, люди стали строже относиться друг к другу, повысилась мера ответственности.

— Геологический институт остается за вами, Каныш Имантаевич, — сказал ему заведующий отделом ЦК, — но одновременно вы берите в свои руки руководство Казахским филиалом Академии наук. Словом, принимайтесь за дело.

Это назначение явилось для Сатпаева полной неожиданностью, но он понимал, что не только возражать, но и обсуждать назначение совершенно неуместно. Нужно было, действительно, приниматься за дело.

Институт геологических наук он знал хорошо и раньше. Из всех его сотрудников только четверо имели ученые степени. Четыре сектора и небогатая химико-аналитическая лаборатория — вот и все, чем располагал институт. Но он был единственным институтом в филиале Академии. Значит, перестройку на военный лад надо было начинать с него и постепенно привлекать к ней и химиков, и ботаников, и зоологов, и почвоведов, и астрономов, и работников гуманитарных наук. Знакомясь, например, с планами сектора ботаники, он вычеркивал темы, с которыми можно было повременить, и укреплял экспедиции, занимавшиеся поисками лекарственных растений. Расспрашивал почвоведов, что можно сделать для форсирования составления почвенной карты республики: уже тогда перед Казахстаном вставала задача расширения посевов.

Каныш Имантаевич поднимался, по обыкновению, рано, точно расписывал и уплотнял, как только мог, свой рабочий день, прихватывал для работы и вечерние часы, но минута в минуту приходил на военные занятия в городской парк. Он собирал и разбирал винтовку, учился стрелять по мишеням, маршировал с полной выкладкой, ползал по-пластунски, ничем не отличаясь от других участников батальона всевобуча Фрунзенского района. Здесь в одном строю шагали и бородачи-партизаны времен гражданской войны, и ученые, и писатели, и те, кто получил отсрочку от призыва в армию по возрасту либо по другим причинам.

Однажды, когда все домашние уже спали, пристроившись на кухне, Каныш Имантаевич засел за письмо друзьям в Карсакпай. Он представил здание геологической конторы, холмистую степь, где расположились буровики, отчетливо увидел невысокого, тихого Саида Сейфуллина, которого не мог вывести из равновесия даже вспыльчивый Вася, его, Сатпаева, преемник, Василий Иванович Штифанов. Два характера как бы дополняли друг друга. Сейчас Каныш Имантаевич испытывал потребность и просто поделиться своими нелегкими заботами с друзьями, и помочь им живым соучастием в начатых совместно делах. Отдалившись от Джезказгана, он еще яснее увидел значение его руд для обороны страны. Особенно беспокоила Сатпаева судьба Джездинского марганцевого месторождения.

Строки письма ложились быстро, плотно и без помарок:

«Дорогие Василий Иванович и Саид Нагимович! В Алма-Ату приехали 1 июля, багаж прибыл 3-го. Сейчас окончательно устроились с обжитием квартиры, со службой… Практически вся нагрузка по филиалу падает на меня. В связи с переживаемым военным периодом встало большое количество вопросов по переориентации работы филиала на оборонную тематику, консервации на время ряда работ, переключению на ходу на разработку новых тем, по утряске и частичному сокращению кадров и т. д. Наряду с этим приходится выполнять ряд ^поручений, обычно срочных, отдельных руководящих организаций и лиц. Словом, к своему великому стыду, пишу вам только спустя 19 дней со дня приезда в Алма-Ату. Думаю, что простите великодушно за долгое молчание. Алма-Ата по-прежнему чудесна и тонет в зелени. Население города