О любви ко всему живому - Кетро Марта

Почти год прошел, душа моя.

За это время ты провел меня по стандартному лабиринту развлечений в детском парке: у входа – «как никогда в жизни», а у выхода – равнодушие. Мы шли по стрелочкам, минуя нежность, благоговение, печаль, ревность, «пошел на хрен» и отвращение. Иногда делали круги, возвращались к страсти и надежде, иногда заглядывали в совсем уж темные комнаты вроде ненависти и мести. Я входила, когда на улице была весна, а выхожу в начале января. Голова слегка кружится, очень хочется опуститься на снег и закрыть глаза. После множества слов, адресованных тебе (сказанных, написанных, нашептанных, подуманных), всех разноцветных слов, которые объединяет только одно – то, что они не получили ответа, после этого остается самое простое: благодарность. Потому что исключительно из-за тебя додумалась до очередной своей теории любви, с которой буду носиться до тех пор, пока не появится кто-нибудь новый. Пока же я читаю у суфиев приблизительно то, о чем думала год назад:

О Возлюбленный,Твои стрелы немилосердно жалят сердце,И все же я всегда буду служить мишеньюЗолотому луку и неисчерпаемому колчану.[6]

И это, душа моя, не о тебе, это о боге. О Боге, точнее. Женщина по-прежнему смотрит в сторону Бога и видит сияние божественной любви, снова и снова ошибаясь, потому что принимает за источник мужчину, который всего лишь стоит против света. И только в тот момент, когда он уходит, она понимает, что ее сердце всегда было мишенью для золотых стрел и фиолетовых молний, потому что никого нет и не было между ней и любовью.

Вот за это пока незабытое знание – спасибо.

Моя любовь длится, пока помню вкус кожи в семи местах: за ухом, над ключицей, под коленом и на сгибе локтя, между лопатками, над ягодицами и в ямке возле французской кости.

Тина позвала меня на один из показов Недели моды. Приглашенные счастливчики говорят «неделя Высокой моды», но в прошлом году мировое сообщество посчитало нецелесообразным проводить в Москве высокую, поэтому мода у нас самая обыкновенная, низенькая. Я сначала отказалась, но приглашение было напечатано серебром на черном картоне, и Тина сказала между прочим, что и он там будет. Ой, я вдруг вспомнила, что срочно должна передать ей одну важную бумажку, лично в руки.

И вот на следующий день… Хотя нет, сначала был еще тот, предыдущий день, когда я купила себе термобигуди и пенку для волос, обещающую «нереальный блеск». А потом уже наступил «и вот».

Нужно было себя как-то украсить. На голове планировались спиральные кудри с нереальным блеском, а на остальной организм я придумала следующее: гриндера, зеленые льняные штаны с шелковым восточным шарфом вместо пояса и в качестве фишки – натовский свитер с отрезанным горлом и укороченный до талии, декорированный понизу пластмассовыми кружочками с изображением покемонов. На мой взгляд, собственно свитер и шарф отражают основные тенденции нынешнего сезона, «этно» и «милитари», а покемоны выступают синтезом того и другого, ибо, с одной стороны, агрессивны, а с другой – являются продуктом национального японского сознания.

В зеркале я увидела почти все, что замышляла: ну, кудри чуток кривоваты и слиплись, штаны несколько теснее, чем были прошлым летом, а дизайнерский свитер подозрительно отдает хипповским рукоделием, каковым, по сути, и является. Но главное было: сияние. Причем не от кудрей. Светилось лицо, и в глазах мерцал дурной блеск, потому что я все время помнила – «и он там будет».

Конечно, он мне давно безразличен. Но я уже все придумала, я знаю, как все произойдет… Я войду и не сразу его замечу… Нет, ну конечно, увижу с порога: хотя у меня отвратительное зрение, актуального мужчину я всегда нахожу в толпе с первого взгляда. Но сделаю вид, что не сразу. Только когда он чуть откинет голову и улыбнется, только тогда я повторю его движение головой и улыбку. И мы пойдем навстречу друг другу через толпу. Или лучше мне остаться на месте, чтобы он сам подошел? Нет, придурок не догадается, он всегда плохо видел мизансцену (что и по картинкам заметно, кстати). И значит, мы такие сходимся, и вокруг нас сразу образуется небольшой пятачок пустого пространства – люди всегда чувствуют эти вещи, тем более что вместе мы выглядим потрясающе. И главное, он тоже в зеленом натовском свитере, только без покемонов. (Просто это его единственный свитер, ошибиться невозможно. Я помню, как год назад мы поехали в гости, чтобы немного побыть рядом, но для хозяев надо было сделать вид, будто мы встретились случайно. И мы заявились – случайные-преслучайные. Только одеты абсолютно одинаково и лица хитрые. А потом еще один мой приятель пришел – угадайте в чем? – и люди, которые в курсе, просто обхихикались.)

И вот я к нему приближаюсь, на метр примерно, и останавливаюсь. Он тоже останавливается, и мы друг друга осматриваем с ног до головы, а потом я подхожу совсем близко и подставляю лицо для поцелуя. Он наклоняется ко мне, и его волосы падают (а если он опять с хвостиком, то сам дурак), и я чувствую запах (табак и крупное свежевымытое животное) и специальным низким голосом говорю: «Оооо, ссссокол мой…» У него тут же все встает, судя по выражению лица. И он вдыхает мои новые духи, более сладкие, чем раньше, офигевает и бормочет: «Давно не виделись». А я незаметно трогаю пальцами его ладонь и отхожу.

Отхожу – это обязательно.

А в конце вечера я опять даю ему себя увидеть. Он подходит и уверенно (ведь у меня глаза безумные, как раньше) говорит: «Может, заедем ко мне, картинки посмотрим?» А я: «Не-а, из-ви-ни, всякие скучные делааа, я так счастлива тебя видеть, слааадкий, но надо бежать». И ухожу. (Сейчас вам не видно, но я показываю язык.)

Я представляю все это уже в метро и вижу себя в двери вагона – совершенно довольную, и мужчина рядом смотрит на мое отражение с огромным интересом.

Я выхожу на «Павелецкой», звоню Тине, а она говорит, что все уже закончилось. Снова спускаюсь в метро и жду ее, чтобы передать ту самую бумажку. Она приходит, всматривается в меня и говорит: «Ого, какая ты сейчас красивая!»

Ну да – у меня же только что было свидание.

Часы на видеомагнитофоне все время показывают 0:00 и мигают. Я двигаюсь вверх-вниз и смотрю, как они подпрыгивают и расплываются.

Нельзя закрывать глаза, потому что я увижу другое лицо, тело, кусок плеча. Я некстати вспомню, как это, когда вообще не думаешь «повернусь так», «ногу сюда», «коленку больно». Потому что взлетаешь, проваливаешься, скользишь, потому что законы физики утратили свою силу полчаса назад, вместе со всеми другими «божескими и человеческими». Можно открыть глаза и неожиданно упереться взглядом под кровать, в пепельницу, или очнуться от ледяного прикосновения стены, или нога запутается в теплом и пушистом, которое окажется кошачьим боком – пришла и спит, бедная.

И, не пытаясь уточнить свое положение в пространстве, снова закрыть глаза, и тебя продолжат кружить и свивать руки, на которые можно упасть, повиснуть, потому что ты все равно невесома. Во рту всегда горько и сухо, потому что он курит, пить все время хочется, но стакан где-то под кроватью. Где-то в другом прохладном мире, стоит, пока я здесь, в огне, летаю, танцую и умираю.

А потом, из пламени и пота – в холод, я протяну вздрагивающую руку, медленную, длинную, слабую руку, на которую мы оба смотрим, как на чужую незнакомую вещь. Она движется, крадется, а мы не знаем куда и следим с легким любопытством. Как она дотягивается наконец, слепо ощупывает стакан, с небольшим усилием отрывает его от поверхности, так, что вода плещется, обдает холодом пальцы, и рука медленно возвращается с добычей, но неожиданно ослабевает кисть – нет, не могу. И стакан с легким стуком опускается на пол. И тогда он, мужчина, поднимается на локте, одной рукой берет стакан, а другой приподнимает ее голову, чтобы она могла напиться. И она сквозь сбитое дыхание пытается пить, проливает капли на подбородок, а потом отрывается, так и не утолив жажды.

Она, не я.

Поэтому я не закрываю глаза и смотрю на мигающие цифры – или буквы. Они двигаются вверх и вниз, потом по кругу, все быстрее, расплываются, вспыхивают и замирают. О: ОО. Я встаю и иду в ванную. Небольшое зеркало над раковиной висит под углом, так, чтобы отражать лицо, шею и грудь. Я вижу растрепанные волосы, совершенно детское лицо, чуть вывернутые обветренные губы, несчастные желтые глаза, которые, кажется, вот-вот переполнятся слезами. И я говорю ему, лицу: «Ты что, ты что, ты что делаешь со своей жизнью?» И глаза все-таки переполняются, приходится вытирать нос куском мягкого бумажного полотенца и думать, что жить еще долго, а как будто жизнь кончена, кончена.

Но долго так нельзя, ведь даже не кровь впитается в песок, тепло сквозь пятки уйдет в кафельную плитку на полу, и останется только переступить с ноги на ногу и вернуться в постель.