Венчание со страхом - Татьяна Степанова

В четверть десятого Катя уже барабанила в дверь колосовского кабинета. Она жаждала первой сообщить ему о том, что личность мальчика установлена.

Никита сидел на краю письменного стола и названивал кому-то по телефону. Кате он улыбнулся сонно и вежливо.

«Чуть свет уж на ногах, — подумала она. — Вот работка-то, ей-богу! И как к нему не придешь, он всегда в обнимку с телефоном, вроде и при деле. Делопут несчастный!»

Ей вспомнился и другой «делопут» — Вадя Кравченко. Вчера, когда она, еле живая от усталости, добралась из Каменска, она застала его у себя, мирно похрапывающим в кресле перед включенным телевизором, где шла трансляция Олимпийских игр из Атланты. На полу возле кресла стояла батарея пустых пивных банок: видно было, Вадя вовсю наслаждался отпуском, данным ему Чучелом. На жалобные сетования Кати он реагировал сухо:

— Слишком поздно домой являетесь, мисс. — С минуту глядел на экран, где жилистые спортсменки, похожие на породистых лошадок, бежали марафонскую дистанцию, а затем глубокомысленно изрек: — Интересно, что почувствует мужик, если трахнет приятную даму средних лет — вон ту блондиночку, например, только что отмахавшую полный марафон? Будет ли какая-нибудь разница в объективной реальности, ma cher[1], данной нам в ощущении?

Катя поддала носком туфельки пивные банки. Кравченко поймал ее за руку, поцеловал, затем притянул к себе.

— Такое амбре, Вадим Андреевич, прямо ничего человеческого, сплошной «Тюборг», — запротестовала она, вырываясь.

— Пиво не нравится, да? Вот привереда! — он томно вздохнул. — Ну ничего, сейчас отобьем амбре. Вот этот аромат тебе по вкусу, я знаю. — И не успела Катя оглянуться, как он сграбастал со стеллажа флакончик туалетной воды «Живанши», забытый ею утром, выдернул пробочку и опрокинул его себе в рот.

Подобные штуки дурного тона Кравченко откалывал, либо когда был под сильными шарами, либо когда явно не в духе. Катя не стала разбираться. «Живанши» ей было безумно жаль.

— Ты звереешь от безделья, — сказала она. — Займись, дружок, делом. Позвони завтра своему Павлову, передай вот этот телефончик. И завтра же можете отправляться в Братеевку к Караваеву, он вам дачу покажет.

— К Лешке? — Кравченко знал опера так же давно, как и Катя. — О, это всегда пожалуйста. Я вот только забыл, какой коньяк Леша любит — дагестанский или армянский? Что мы там пили в прошлый раз?

Утром, перед тем как Катя ушла на работу, Кравченко забрал телефон в постель и начал названивать Павлову и Мещерскому.

— Князюшка тоже поедет, — сообщил он. — Ему твои менты роздых дают. Тайм-аут для самообразования в языке барба. Так он там напереводился со своих экзотических наречий — еле языком ворочает.

Катя, впрочем, подозревала, что в плохой дикции Мещерского виновато не только его профессиональное усердие, но и хлебосольство Петрова: начальник отдела по борьбе с наркотиками умел ублажать ценные кадры.

* * *

Она вспоминала все это под монотонное бурчание Колосова в телефонную трубку, как вдруг кое-что заставило ее прислушаться и вникнуть в смысл беседы повнимательнее.

Никита звонил Ивану Егорову — начальнику экс-пертно-криминалистического отдела Новоспасского ОВД.

— Вань, вот тот след, что изъят с убийства Калязиной, ты уже занимался им? — спросил он.

— А что тебя интересует? — По голосу Егорова было ясно, что тот торопится. — Слушай, у нас оперативка тут у самого…

— Погоди секунду. Там этот босяк, ну, Челкаш этот… ну, ты что-нибудь о самом следе мне сказать можешь? Это срочно.

— Что? Та-ак. Негативный изолированный след. Вдавленный на мягком грунте. К сожалению, сильно деформированный, к тому же основательно размытый, несмотря на все наши старания. Тот, кто его оставил, видимо, поскользнулся. Проехал всей стопой по грязи.

— Для идентификации он пригоден?

— Не думаю. Там ведь не менее двенадцати родовых признаков требуется. Столько не наберем. О том, кто его оставил, можно сказать, что он среднего роста. Это все, пожалуй.

— Значит, Вань, если я приведу подозреваемого, ты не сможешь сравнить его следы и…

— Вряд ли, я же сказал.

И тут Колосов задал свой вопрос, который так удивил Катю:

— А ты точно уверен, что это след человека!

— То есть как? — Егоров хмыкнул. — А чей же еще? Марсианина, что ли?

Колосов помолчал.

— Вань, я так понял: полной уверенности, ну, этих двенадцати родовых признаков у тебя ведь нет, так?

— Ну и что? Чей же это след может быть, как не человеческий? — Егоров кашлянул. — Ну ты, Никита, даешь, где-то вчера хорошо время проводил. «Алька Зельцер» принимай, помогает… говорят.

— Да подожди ты! Шуточки еще свои… Этот след похож на человеческий, так?

— Естественно, — Егоров говорил терпеливо, как заботливый отец, беседующий со своим умственно отсталым сыном.

— Но на все сто процентов сказать, что это человеческий след, ты, ввиду отсутствия ряда признаков, не можешь, так? — настаивал Никита.

— Я же сказал: след деформирован, смазан. Из него мало что выжмешь.

— Ну ладно. Спасибо, Вань. Извини, что задержал.

— Эй, послушай! А чей след ты хочешь там обнаружить? Но Колосов уже повесил трубку.

Чей след! Скажешь, о чем думаешь все эти дни, — засмеют в главке. Или на комиссию пошлют — провериться: шарики за ролики не зацепились ли у начальника «убойного»? А то вместе с экземой от «нервов» и не то еще наживешь. Лучше уж пока помолчать.

Он вздохнул и выжидательно взглянул на Катю. А той только этого и надо было. Она взахлеб начала рассказывать ему обо всем, что вчера удалось сделать в Каменске. Колосов смотрел на нее, а в голове его вертелось давнее, детское: «Сорока-сорока, кашу варила…»

— Я после оперативки с Сергеевым свяжусь, — пообещал он. — Хоть здесь стронулось с нуля, и на том спасибо.

— Никита, а что там за след такой? — спросила Катя.

— Это по убийству старушки в Новоспасском.

— А почему нечеловеческий! — прошептала она, испуганно округлив глаза. — А чей же он?

Колосов сел, сцепив крепкие кулаки, уткнул в них подбородок. Сказать ей? Так она сразу туда кинется. Сенсацию будет из ничего лепить. Нет, лучше подождать.

— Чей след? — повторила она капризно. — Ты уснул, что ли?

— Тут так просто не объяснишь, Кать. Ты ведь этим делом прежде особо не интересовалась.

— Мало ли! Теперь вот интересуюсь. Ты меня заинтриговал.

— Я и сам заинтригован.

— Ой, Никита!

— Что — ой? Я ж говорю, тут надо начинать с самого-самого начала.

— Ну так начни!

Он взглянул на часы.

— Оперативка сейчас, я пошел.

Катя поднялась с сожалением: вот так всегда он, как лис, вывернется, когда информацию давать не хочет.

— Значит, ты теперь заинтересовалась? — спросил Колосов, закрывая кабинет. — Ладно. Может, это и к лучшему. Смеяться не будешь?

— Я? Над кем?

— Надо мной.

— Никита!

— Ладно, — он улыбнулся. — Будет время — загляну. Начнем все сначала. В Каменск поедешь?

— Да, завтра.

— Удачи.

Глава 10

О ВИШНЕВЫХ САДАХ, УЧИТЕЛЬНИЦАХ И БАЙКЕРАХ

На следующее утро в Каменск снарядились всей честной компанией — втиснулись в кравченковскую «семерку». Катя села сзади вместе с Чен Э и Павловым.

— Спасибо вам за дачу. Должник ваш, — поблагодарил он.

— Может, еще не понравится.

— Да нам все равно какая, лишь бы крыша над головой не слишком худая и дорогая да воздух свежий.

— В Братеевке воздух отличный.

— Место известное, старые дачи, довоенные еще. Думаю, Тимур и его команда, а также их враг Квакин обитали именно в таком дачном раю. А я вот на подмосковной даче последний раз был в восемьдесят втором, перед самым Афганистаном. Тетка нас с мамой тогда пустила на постой. У нее дом в Раздорах.

— Вы в Афганистане служили? — спросила Катя и с невольным уважением взглянула на Павлова.

— Было такое.

— Дела давно минувших дней, — Мещерский крутанулся на переднем сиденье. — Ты где «духов» бил, под Кандагаром?

— Кто кого бил… М-да… И там я был, и на Гильменде на переправе… Чистые воды потока Гильменде с отрогов Гиндукуша. И в Пандшерском ущелье. В общем, Запад есть Запад, Восток есть Восток, им не сойтись никогда.

— Самые стремные места, говорят, были, — важно изрек Кравченко и прибавил газу: «семерка» заняла третий ряд и пошла на обгон по Новому шоссе. — Гиндукуш — самая-самая «травка». Отборная — караванные ; тропы, Синдбад-мореход, Али-Баба — все, что тебе угод— ; но. Перевалочные базы — опий из Китая, героин и терьяк из Пакистана.

— Я вот с этим героином с ума сойду скоро, — пожаловался Мещерский. — Следователь Седова — очень милая дама, старовата только для меня, увы, так она попросила еще и на очных ставках попереводить и, может, в будущем на предъявлении обвинения. Согласился я — как женщине прекословить? Только этот героин… В печенках он у меня, Кать, у тебя энциклопедия была по ядам и наркотикам, так напомни мне, пожалуйста, взять ее у тебя. Мне надо уяснить для себя действие сильного наркотика на человеческую психику.