Том 3. Рассказы 1906–1910 - Александр Серафимович

Молодой человек боком, все еще сердясь, пробежал:

«Павел Игнатыч, преходите сиводнѣ к семи вечера…»

– А?… как букву ять-то любит. Ну вот тут и целуйтесь с ними.

«Однако ж ты целуешься», – подумал репортер и сказал!

– Ну, да чего же и ждать-то: в лаптях ведь пришел.

Но заведующему показалось, что лишнее сказал относительно члена правления и излишне был мягок с сотрудником. Он сердито поправил очки.

– Вообще я должен вам сказать, Сергей Александрович… Кстати, вы незнакомы? – наш новый сотрудник Опалов.

– Очень приятно, Ртутнев. – И молодой человек, пожимая руку, сделал улыбку, которую делают, когда знакомятся.

Дззндззнндзз!!!

– Что угодно? – сердито и строго проговорил заведующий, нахмурившись и приставляя к мясистому уху телефонную трубку.

– Вы давно к нам? – полушепотом, чтобы не мешать, и изысканно вежливо и приятно, как говорят с совершенно чужим человеком, с которым не знают, какие установятся отношения, обратился к Опалову Ртутнев.

– Редакция «Облачного дня», – недовольно проговорил заведующий, все так же прижимая трубку к уху.

– Нет, я недавно… недели полторы… даже нет, две… – опасаясь помешать, также полушепотом ответил Опалов.

– Редакция «Облачного дня», – повысив голос и уже раздраженно повторил заведующий.

– Какое впечатление оставил наш город? Не правда ли, по внешнему виду это – чуть не столица: электричество, трамвай, здания, магазины, газеты, но это так на первый: взгляд, а как заглянете в самую сущность, руками разведете… да вот поживете, увидите…

– Это я, ваше превосходительство, Короедов, заведующий редакцией, – мягко и с достоинством проговорил заведующий в телефон.

Лицо разом разгладилось, и свободною рукою он скромно придерживал бородку.

Все трое замолчали, и гул, бежавший по стенам, стал отчетлив и ясен. Лампа тоненько пела. Ртутнев выжидательно поднял брови.

– Так точно, ваше превосходительство.

Молчание.

– Будет исполнено, ваше превосходительство.

Молчание.

– Всего лучшего… будьте здоровы, ваше превосходительство.

И заведующий слегка поклонился, положил трубку, три раза не особенно громко и торопливо, чтобы не показалось, что желает поскорее отделаться, дал отбой, и лицо сразу же стало желчным и злым.

– Вот и ведите после этого газету, – проговорил он, зло глядя на Ртутнева и Опалова, точно это они были виноваты во всем, и придавил пуговку звонка.

– Чего изволите?

– Позвать метранпажа.

Маленький, живой, с мышиными бегающими глазками, человечек стоял через минуту перед заведующим.

– Разберите статью Ненадова о гомеопате… да… Иван, скажи Александру Иосифовичу, чтоб немедленно выезжал на Степную – сейчас дали знать, крушение.

– Я ее уж начал верстать, – осторожно заметил человек с мышиными глазками.

– Выньте и разберите.

– Заменить чем прикажете?

Заведующий поднял глаза к потолку и покопался в голове.

– Пустите «Провалившийся мост» Омикрона… мм… на два номера… примерно пополам… покажите секретарю, разметить…

Метранпаж ушел.

– Так вот, Сергей Александрович, я вас в другой раз попрошу… – снова сурово обратился заведующий к Ртутневу.

Дзздззддззнзз!

– Что угодно? – раздраженно проговорил заведующий, прижимая трубку.

– Павел Игнатыч, так нельзя!.. – еще с порога, не успев притворить за собою дверь, торопливо, захлебываясь, брызжа слюной и глотая слова, проговорил человек с лошадиным, костлявым лицом на длинной шее и с короткими ногами.

– …Что же вам, собственно, угодно? – кричал заведующий в телефон. – Сейчас… сию минуту… – отмахнулся он от костлявого лица. – Если недовольны статьей, – кричал он, – пришлите опровержение; не хотите, привлекайте к ответственности… что-о?.. привлекайте к ответственности… привлекайте к ответственности, говорю… что-о?

– Слушайте, батюшка, – говорил он, не отнимая трубки, человеку с костлявым лицом, – сейчас только по телефону говорил с самим… понимаете, этот прохвост гомеопат генеральшу лечит, ну, она в восторге… он, конечно, воспользовался случаем, преподнес ей вашу статью, вот, дескать, нападки, травля… Она возмутилась… Я вам говорю, – закричал он опять, – привлекайте нас к ответственности, меня, сотрудников, редактора, сторожей, кого хотите, только… что?.. только ради бога оставьте нас в покое, не могу же я целые дни торчать у телефона… как хотите…

– Павел Игнатыч, сколько прикажете оставлять места для ночных телеграмм?

Короедов торопливо, чтоб не дослушивать, положил трубку и дал сердитый отбой.

– Да какое мне дело до генеральши?

– Я же вам говорю, сам, понимаете ли, сам по телефону со мной говорил. Он несколько раз подчеркивал, что не настаивает, а просит, понимаете ли, просит спокойно и объективно отнестись в газете к новому методу лечения. Он настаивает на критике и на свободе газеты высказывать свое мнение, но просит о беспристрастии, понимаете ли, про-осит, – отчеканил заведующий, выпятив на сотрудника рачьи глаза.

– Да куда же беспристрастнее, ведь я же его прямо называю проходимцем, шарлатаном, просто опасным для обывателя… ведь оно так же и есть, вы сами это отлично знаете…

– Метранпаж спрашивает, сколько места…

– Но поймите же, вас просят честью, просят… – стучал в грудь заведующий.

– Что же это, наконец, такое: фабрики табачной мы не можем трогать – хозяин крупный наш акционер, железной дороги не трогаем – дает крупные объявления газете и заказы типографии, шарлатанов и прохвостов, заведомо морочащих публику, не трогаем – нас просят, да когда же это конец?

Багровая краска поползла по ушам, по короткой шее, и мясистый нос зарделся, как слива. Похоже было, что заведующего грохнет удар.

– Вы что же думаете, я для себя?.. или хотите поскорее прихлопнуть газету, работать надоело?.. Ну, чего вам?

– Метранпаж приказывают спросить, сколько места под ночные?

– Оставьте полтора.

– Во всяком деле бывают чрезвычайно сложные и запутанные обстоятельства, – вставил Ртутнев.

– Да уж лучше пусть прихлопнут, чем вести такую позорную газету.

Дздзззндзз!!

– А-а… знаем мы: сегодня приостановят, завтра мы начнем унижаться, кланяться, обивать пороги, чтоб опять разрешили, чтоб дозволили вести это же позорное существование.

– Я по крайней мере не буду хлопотать и унижаться.

– Вы не будете… да ваших хоть полушка вложена в дело?

– Что угодно?.. Что?.. Какая икра!.. Это редакция «Облачного дня»… Что-о?.. А, черт вас возьми!.. (Отбой.) Ведь в газету, батюшка мой, двести тысяч без малого вложено, да-с, и этот огромный капитал нам вверен…

– Знаете что, пойдемте отсюда… познакомитесь с сотрудниками, – предложил тихонько Ртутнев.

– С удовольствием, с большим удовольствием. – И Опалов пошел за ним в соседнюю комнату с чувством чего-то неуклюжего, угловатого и тяжелого на душе.

II

– Павел Игнатыч – прекрасный человек, но… – осторожно, боясь высказаться до конца перед новым человеком, начал Ртутнев, – но, понимаете, ему приходится постоянно лавировать между двух лагерей: с одной стороны – акционеры, с другой – сотрудники. Конечно, от акционеров зависит его судьба, а нашего брата голодного пропасть болтается, есть из чего выбирать!

В двух не особенно больших с голыми стенами комнатах густо синел табачный дым, несколько человек писали, курили, шуршали газетами, вороха которых, скомканные, изрезанные и брошенные, горой лежали на столах, валялись на полу, и слышался звук ножниц, торопливо резавших газетную бумагу.

Опалов познакомился со всеми, но сейчас же перепутал все лица и фамилии; каждый подал ему руку с таким видом, как будто хотел сказать: «Видишь, я занят, а тебя пока совершенно не знаю».

Соглашаясь с этим и чувствуя себя чужим, Опалов сел к сторонке и потянул наудачу из вороха какую-то газету. В нескольких местах она зияла прорезанными дырами.

«Безводие – постоянный больной вопрос нашего города…» Потом шла речь о свалках, о постройке нового собора, о театре, о беспризорных свиньях, о благотворителях, о мостовой, – потом он оторвался и стал наблюдать сотрудников.

В первый момент они все показались на одно лицо.

– Что же вы сегодня не на думском?

– Не состоялось, гласные не собрались.

– Рубликов двадцать улыбнулось?

– Натяну на очередном…

– А я повторю: ваш голова – ростовщик и мерзавец.

– Зато дело отлично ведет. По-моему, пей, да дело разумей…

– Иван, в наборную.

Юркий, испитой, видимо прошедший «огни и воды» мальчишка проворно похватывал узкие длинные листки с вырезками и исчезал из комнаты.

Стоял говор, и звук ножниц, и шелест бумаги, и звук перьев.