Брат по крови - Алексей Воронков

Я понимал, что Червоненко мается дурью от безделья, но мне были приятны его воспоминания о «нашей эпохе», когда в стране жилось бедно, но счастливо и о войнах говорили только в прошедшем времени.

Хасавюрт, Кизилюрт, Шамхал… И вот она, наконец, Махачкала. Город встретил нас мирными звуками шуршащих шин легковушек и легким морским бризом. После Чечни здешняя умиротворенность показалась нам странной. Рядом была война, а здесь будто бы не знали о ней. Что это за мир такой, где нет боли? Мы уже о такой жизни успели позабыть.

Все здесь казалось каким-то совершенно другим: и люди, и машины, и природа. Люди лениво улыбались, машины мирно поскрипывали тормозами, а в природе чувствовались покой и безмятежность. Где-то на рейде гудели сигналами теплоходы, мимо нас проезжали автобусы, увозя куда-то сотни усталых, но умиротворенных лиц. Заканчивался трудовой день, и люди возвращались в свои жилища.

Чтобы немного перевести дух, мы припарковались у обочины, вылезли на свежий воздух и теперь стояли и обалдело смотрели на этот рай. А ведь мы совершенно отвыкли от нормальной жизни, подумал я. Оказывается, как это хорошо — жить в мире и покое. Когда не боишься налететь на растяжку, не боишься, что подстрелит снайпер, что рухнет на тебя взорванный дом. Как это хорошо, как это хорошо! — повторял я. Ну почему люди не понимают этого? Наверное, они просто не возвращались с войны в мирный город. Если бы они хотя бы раз это сделали, они бы поняли, что значит счастье. Возвращайтесь чаще с войны, люди! — захотелось вдруг крикнуть мне. Возвращайтесь, и вы поймете, что воевать нельзя! Что это преступно! Ненормально! Дико и бесчеловечно!..

Подбежала черная как смоль дворняжка и, легонько тявкнув, стала выжидающе смотреть на нас.

— Что ей нужно? — спросил Червоненко.

Я пожал плечами.

— Не знаю, — ответил.

Мимо проходила старушка с пакетом в руках, из которого торчала длинная французская булка.

— Здесь днем мужчина чебуреки продает, она и привыкла к подачкам, — сказала старушка, указывая на собачку.

Мы засмеялись.

— Нет у нас чебуреков, видишь, нет, — сказал, обращаясь к собачке, Червоненко. — Мы бы и сами не прочь чего-нибудь съесть.

— Тогда пошли искать столовую, — предложил я, вспомнив, что нам дали кое-какие командировочные.

— Нет, вначале нужно найти штаб дивизии, — сказал Жора. — А то сегодня они здесь, а завтра там. Так, глядишь, и до Камчатки доедем.

— Придется, если жизнь заставит, — согласился я. — Ну разве мы могли себе представить, что будем столько возиться с чеченцами?

Гоша согласно кивнул.

— Когда-то и американцы думали, что за неделю справятся с вьетнамцами. А вышло так, что они проиграли войну.

Червоненко был прав. Я хорошо помнил историю той войны. В 1945 году, сразу после разгрома Японии и окончания Второй мировой войны, вьетнамцы начали борьбу за освобождение своей страны от французского господства, которая в 1954 году закончилась разделом Вьетнама на два государства по 17-й параллели. С самых первых дней эти государства завраждовали друг с другом, причем южанам активно взялись помогать Соединенные Штаты. Зреющий нарыв прорвался летом 1964 года: сначала южновьетнамские катера под командованием американских офицеров напали на два северовьетнамских острова в заливе Бакбо, в ответ северовьетнамские торпедные катера атаковали американские эсминцы — и пошло-поехало… 4 августа американская авиация уже начала бомбить Северный Вьетнам. Американцы застрянут во Вьетнаме на доброе десятилетие и уйдут оттуда несолоно хлебавши, сильно подмочив свою репутацию. Кстати, инцидент, с которого началась война во Вьетнаме, назывался Тонкинским — это еще одно название залива Бакбо в Южно-Китайском море.

Вспомнив все, что знал о вьетнамской войне, я вдруг подумал, что когда-нибудь кто-нибудь в каком-нибудь уголке земного шара начнет припоминать детали и нашей нынешней войны, которую все почему-то называют чеченской, хотя правильнее ее следовало бы называть «странной кавказской войной». И подивится, и содрогнется потомок, и назовет эту войну дурацкой. И он будет, несомненно, прав. Ибо войны не бывают праведными — все они дурацкие. И конец у них у всех бесславный. Потому что, в конечном счете, на тропу войны людей толкает чья-то изначально большая ошибка или подлость.

XVII

Мы бы никогда в жизни не разыскали штаб нашей дивизии, если бы не помог дежурный военной комендатуры. Что касается самой комендатуры, то ее мы нашли без всякого труда — первый же военный патруль объяснил, как туда проехать.

Штаб располагался в старинном здании из красного кирпича, которое в свое время служило офицерским общежитием и стояло на балансе гарнизонной КЭЧ. Возле штаба было много военных машин, а в самом здании было суетно и бестолково.

— Кто такие? — спросил нас подполковник с красной повязкой оперативного дежурного на рукаве.

Мы с Червоненко представились. Подполковник нахмурился.

— Вы что, не могли с утра прийти? Ночь на дворе, разве сейчас до вас! — недовольно пробурчал он.

Червоненко побагровел.

— Ты что такое говоришь, подполковник? — прорычал Жора. — Ведь мы с войны, а на войне какой, к дьяволу, регламент!

— Это на войне, но здесь же не война, — парировал дежурный.

Червоненко еще больше побагровел.

— Вот то-то и оно, что вы здесь не знаете, что такое война. А нам там каждая минута дорога, — гневно проговорил он и кивнул через плечо, будто бы там была Чечня. — Вот что, дежурный, хватит лясы точить — веди нас к генералу, — неожиданно заявляет он.

— Генерал сейчас занят, — сказал дежурный и, испугавшись, что мы без его позволения ринемся в кабинет комдива, загородил тучным телом проход в длинном и узком коридоре.

Жору это не смутило.

— Ах ты, сукин сын, ты еще не пускаешь! — не сказал, а прокричал мой товарищ. — Я тебе говорю, крыса штабная: сейчас же веди нас к генералу!

На шум из приемной выбежал весь отутюженный и франтоватый прапорщик, — как мы поняли, порученец комдива.

— Товарищи офицеры, что случилось?! — срывающимся на фальцет голосом спросил он. По его лицу было видно, что он крайне возмущен нашим поведением. — Это не я вас спрашиваю, генерал спрашивает, — добавил он.

Червоненко тут же отпихнул в сторону дежурного и обратился к прапорщику.

— Мы прибыли с фронта, — сказал он. — Нам нужно решить свои проблемы.

— Так решайте, зачем же шуметь? — удивленно проговорил прапорщик.

— Так вот этот не пускает! — кивнув на дежурного, пожаловался Жора.

Прапорщик попросил дежурного пропустить нас, и мы тут же помчались по коридору, надеясь найти то, что нам нужно.

Начальник медицинской службы дивизии подполковник Мещеряков встретил меня приветливо. Мы уже были знакомы — несколько месяцев назад я получал у него назначение в полк. Это был невысокого роста чернявый крепыш с большими глазами-сливами и широким почти расплющенным носом. Видимо, кто-то в роду у него был татарином, подумал я. Впрочем, кого у нас в роду не было?

Мещеряков принялся расспрашивать меня о делах в полку, при этом его особенно интересовало недавнее нападение. Я подробно рассказал ему о том, как проходил бой, о работе медиков, похвалил медсанбатовских коллег за оказанную нам помощь. При этом я особенно выделил медсестер Лелю и Илону, которые, как я сказал, проявили себя настоящими героями.

Стоило мне упомянуть их имена, как Мещеряков тут же улыбнулся.

— Вот ведь как — Харевич мне тоже говорил об этих девчонках, — сказал он. — При этом немало хвалил. Просил представить к награде.

Я удовлетворенно кивнул.

— Они заслужили, — сказал. — Кстати, я тоже привез письменное ходатайство командира полка о награждении моих людей.

— Себя не забыл? — улыбнувшись, спросил Мещеряков.

— Меня-то за что? — удивленно посмотрел я на своего начальника.

— Скромничаешь, майор, — сказал Мещеряков. — Харевич мне все рассказал. Кстати, как там твой раненый, которому граната в задницу угодила? — поинтересовался он.

— Если бы в задницу! — усмехнулся я. — Граната продырявила бедняге бок. Чуть бы пониже — и она превратила бы его печень в паштет.

— И кто же этот несчастный? — спросил Мещеряков.

— Наш начфин… Макаров его фамилия, — сказал я.

Мещеряков прыснул со смеху.

— Ну, это была бы жуткая потеря! — сквозь смех произнес он.

— Ничего подобного, — возразил я. — От начфина толку, как от козла молока. Не понимаете? Да ведь мы уже не помним, когда нам денежное довольствие выплачивали. Живем, как отверженные. Помните, у Гюго? Вот так же и мы…

Мещеряков тяжело вздохнул.

— О времена! — произнес он и добавил: — А в это время в самом фешенебельном продовольственном магазине мира — лондонском «Харродсе» — кто-то покупает самую дорогую еду на свете: испанский шафран из тычинок и рыльцев крокуса. Сто граммов которого стоят двести сорок четыре фунта стерлингов.