Люди нашего берега - Юрий Рытхеу

Такая тактика казалась Кэнири чрезвычайно хитроумной. Пусть теперь кто-нибудь посмеет назвать его лентяем Теперь все узнают, каков на самом деле Кэнири Даже больной — и то не захотел уйти с постройки ледника

Ему казалось, что он уже слышит эти уважительные отзывы. И они так понравились ему, что он сам почти поверил во все это. Между тем не только живот у него нисколечко не болел, но и мускульная боль утихла гораздо раньше, чем предполагал фельдшер.

Он просто похаживал к валунам, присаживался за одним из них и отдыхал, бездумно поглядывая то на море, то на холмы. А когда, наконец, надоедало сидеть сложа руки — развлекался: подбрасывал охотничий нож так, чтобы он, перевернувшись в воздухе, вонзался в землю. Ведь все равно никто этою не видит. Со стороны котлована могут заметить за камнем только его голову, а со стороны моря… Там, на берегу, безлюдно. Только на дальней косе возится с сетями какой-то человек. Это, наверно, Мэмыль. Первая бригада всегда сушит сети на той косе, и отвечает у них за это дело старый Мэмыль. Ну, он на таком расстоянии и не увидит Кэнири. А если и увидит, так не узнает.

* * *

Может, на этот раз расчеты Кэнири и оправдались бы, если бы не два обстоятельства, которые он не учел.

Во-первых, у Мэмыля был бинокль. Как раз накануне приехала из Хабаровска на каникулы его дочь Тэгрынэ и в подарок отцу привезла морской бинокль тройного увеличения — правда, старинный, купленный в комиссионном магазине, но вполне исправный. Уважила дочка старика, вспомнила-таки о его давнишней мечте

Этого обстоятельства Кэнири не знал и предусмотреть, конечно, не мог.

Второе обстоятельство заключалось в том, что у старого Мэмыля был молодой, беспокойный характер, были любопытные глаза и живой интерес ко всем колхозным делам.

Это Кэнири знал, и не учел он этого только по легкомыслию своему.

* * *

В то утро Мэмыль отправился на берег пораньше: вечером бригада должна была выехата на лов, нужно было подготовить сети, привести их в полный порядок.

Прежде всего он тщательно прощупал пряжу. Она была сухая — ветер и солнце поработали добросовестно. Но на верхней бечеве недоставало нескольких берестяных поплавков — хорошо, что Мэмыль предусмотрительно захватил с собой запасные.

Старик вытащил из футляра бинокль. Поверхность моря показалась вначале совсем пустынной. Но вот 'низко — почти у самой воды — пронеслась стайка уток. Вот далеко-далеко взметнулся над водой тонкий фонтанчик. «Кит, — подумал старик. — Очень далеко. Без бинокля, наверно, и не заметил бы».

Он с сожалением опустил бинокль, застегнул футляр, — достал из своей холщевой сумки запасные поплавки и принялся за работу…

Здесь, на берегу этого холодного моря прошла почти вся его жизнь. Неспокойная это была жизнь, интересная Когда Мэмыль начнет вспоминать — заслушаешься

В другой раз я еще надеюсь рассказать кое-что из того, что слышал от старого Мэмыля. Теперь же коснусь только самого главного, без чего история со стенгазетой не была бы понятна.

Большую часть своей жизни Мэмыль был последним из бедняков. В молодости он испытал столько бед, что и половины хватило бы, наверно, чтобы десятерых навсегда лишить бодрости. Но не таков Мэмыль. Когда беседуешь с ним, можно подумать, что это счастливейший из юдей.

Он был одним из организаторов и первым председателем колхоза «Утро». Может быть, и не пришлось бы выбирать другого, если бы Мэмыль был грамотным.

Но он не умел ни писать, ни читать. Когда он был молод, дорога к грамоте была закрыта для него, как и для всей чукотской бедноты. Когда эта светлая дорога открылась — Мэмыль был слишком занят. Он помогал устанавливать советские порядки на Чукотке, боролся с шаманами и кулаками, агитировал за колхоз. Среди его многочисленных забот была и забота о ликвидации неграмотности. Но самому ему было некогда, не умел он тогда найти время для учения.

Мэмылю было трудно руководить делами колхоза. К счастью, очень скоро выросли люди, которым он мог передать руководство. Когда председателем выбрали Вамче, Мэмыль не испытал ни малейшего чувства обиды. Напротив Ведь это были отчасти плоды его собственных трудов: именно за то он и боролся, чтобы могли вырасти такие люди, как Вамче. Он сам когда-то убеждал Вамче учиться, сам командировал его з 'Анадырь на курсы.

При новом председателе колхозные дела еще быстрее пошли в гору. А старого Мэмыля и jo сих пор каждый раз избирают членом правления.

Мэмыль взялся было за учебу, стал посещать кружок ликбеза. Но из этого ничего не вышло. Все, обучавшиеся в кружке, успели уже продвинуться далеко вперед, Мэмыль решил, что ему не угнаться, и это сразу расхолодило его.

Много времени и сил уходило на работу в охотничьей бригаде: Мэмылю хотелось показать, что за время председательствования он не разучился владеть ни ружьем, ни веслами; да и вообще не такой это человек, чтобы работать вполсилы. Немало хлопот было и дома: Мэмыль рано овдовел, сам воспитывал дочку. К тому же натура у него увлекающаяся. То он все свободное время проводит над ящичком земли, над торчащими из этой земли стрелками зеленого лука, о котором раньше в нашем поселке и не слыхали; то вдруг пристрастится к резьбе по кости, к вырезыванию смешных фигурок из моржового клыка… Словом, кружок ликбеза он очень скоро бросил, а если нужно было где-нибудь поставить свою подпись, — срисовывал ее со спичечной коробки.

Этот способ он придумал еще тогда, когда был председателем. Попросил дочку поразборчивее написать на чистой стороне спичечной коробки слово «Мэмыль» и, когда должен был расписаться, — ставил перед собой коробочку и тщательно срисовывал с нее свое имя.

Я понимаю, что после всего сказанного читателю нелегко будет поверить в то, что Мэмыль храйит в своей голове содержание доброго десятка романов, доброй сотни рассказов и повестей. Я понимаю, что это не очень правдоподобно, но ничего не могу поделать, потому что взял себе за твердое правило писать о своих земляках только чистую правду, как бы она ни была удивительна.

С тех пор, как Тэгрынэ научилась читать, она привыкла пересказывать отцу содержание каждой прочитанной книжки, каждой страницы из учебника. Вначале Мэмыль завел такой порядок, чтобы следить за школьными занятиями дочки. Но потом он так полюбил ее пересказы, как любит книги самый завзятый книгочей. Во всем нашем поселке, если, конечно, не считать школьных учителей, нет ни одного человека, который помнил бы столько всяких, описанных в книжках, историй, Сколько их помнит Мэмыль. Его смело можно было бы назвать начитанным, если бы не тот печальный факт, что он не знал ни одной буквы. Такой это редкостный человек — наш Мэмыль

* * *

Вот, значит, вынул старик из сумки запасные поплавки и взялся за починку сетей. Приладил три берестяных поплавка, а прилаживая четвертый, выронил его, и поплавок покатился к морю. Старик догнал его уже у самой воды. Возвращаясь, окинул глазами берег и разглядел какого-то человека, сидящего возле валуна.

Кто ж это может быть? Мэмыль поднес к глазам бинокль и узнал Кэнири. Правильно, неподалеку от этих валунов бригада Кымына должна строить новый ледник. Но почему же лодырь Кэнири сидит, сложа руки, и поплевывает, вместо того, чтобы работать? Может, у них сейчас перекур? Тогда почему Кэнири сидит один, где все остальные?

Кэнири вскоре поднялся и лениво побрел по направлению к котловану, а мысли Мэмыля потекли по новому руслу. Он думал о том, что завтра, когда Тэгрынэ еще будет спать, надо съездить наловить свежей рыбки, чтобы побаловать хабаровскую студентку. У них там, в Амуре, нет, 'наверно, такой нельмы, какая в Чукотском море водится. Если попадется хорошая нельма, надо будет Гэмауге с Ин-рыном в гости позвать.

Закрепив поплавки, Мэмыль проверил нижнюю бечеву и убедился, что в двух местах оборвались грузила. Он пошел вдоль берега, подбирая подходящие для грузил камешки, и заметил, что возле валуна снооза сидит какой-то человек. И опять, поглядев в бинокль, старик узнал Кэнири.

Через некоторое время это повторилось в третий раз, еще через час — в четвертый, потом — в пятый..

Что же там делает этот лодырь? Его поведение могло бы, конечно, объясняться самыми естественными причинами, но Мэмыль ясно видел, что в данном случае эти причины отсутствуют: Кэнири то сидел, играя охотничьим ножом, то валялся на траве, курил… И Мэмыль начал догадываться, какую нехитрую штуку придумал на этот раз Кэнири, чтобы увильнуть от работы. От возмущения старик даже погрозил в его сторону кулаком: «Ну, подожди, чертов обманщик Мы тебя отучим от этих фокусов»

Разные это люди — Мэмыль и Кэнири, во всем непохожи они друг на друга. Но больше, чем во внешности и в характере, сказывается это несходство в том, как каждый из них относится к новой жизни.

Для Мэмыля новая жизнь — это колхоз «Утро» и большая советская Родина, это дочь Тэгрынэ, которая учится в институте, это Вамче, Унпэнэр, сотни других сыновей Чукотки, судьба которых так не похожа на судьбу их отцов; это его собственная счастливая старость. Ведь если бы жизнь не пошла по-новому, давно уже пришлось бы, наверно, Мэ-мылю распрощаться с нею, как это сделал когда-то его больной отец, как это делали многие заброшенные старики в бедняцких семьях. Теперь молодежь даже не верит, когда рассказываешь о жестоком обычае «добровольной смерти»… Тэгрынэ говорит, что Мэмыль должен жить, пока не появятся дети у ее будущих детей. Надо думать, это будет нескоро — ведь Тэгрынэ еще не замужем. Впрочем, за этим дело не станет, Мэмыль не хуже самой Тэгрынэ понимает чьими детьми будут его внуки: они будут детьми Инрына — сына резчика Гэмауге. Но дожидаться правнуков?.. Что ж, Мэмыль непрочь. Оттуда, где славно живется, никто не торопится уходить.