«Если», 1996 № 07 - Питер Бигль

Похоже, подумалось Норману, среди преподавателей Хемпнелла процветает культ юности, особая форма великого американского культа юности, некое родственное вампиризму наслаждение молодостью…

Приветствие миссис Карр прервало нить его размышлений.

— Как поживает Тэнси? — спросила деканша. В голосе ее слышалась такая забота, что Норман даже удивился: ему всегда казалось, что миссис Карр не очень интересуется личной жизнью профессорского состава. Хотя на то она и деканша женского отделения, чтобы справляться о здоровье женщин.

— Нам так не хватало ее на последней встрече преподавательских жен, — продолжала между тем миссис Карр. — В ней столько веселья! А оно нам сегодня просто необходимо.

Солнце отражалось в толстых стеклах ее очков, бросало блики на румяные, словно спелое яблоко, щеки. Она положила руку на локоть Нормана.

— Хемпнелл ценит Тэнси, профессор Сейлор.

«Еще бы вам ее не ценить!» — чуть не сорвалось у Нормана с языка.

— Мне кажется, заслуженно, — сказал он вежливо, мысленно усмехнувшись. Десять лет назад миссис Карр была активисткой клуба «Эти Сейлоры разлагают молодежь».

Миссис Карр звонко рассмеялась.

— Мне нужно спешить на конференцию, — проговорила она. — Но помните, профессор Сейлор, что Хемпнелл ценит и вас тоже.

Он поглядел ей вслед, размышляя, не означает ли последняя фраза, что его надежды занять вакантную должность на кафедре социологии близки к осуществлению. Потом пересек улицу и направился к Мортон-Холл.

Едва Норман вошел в свой кабинет, зазвонил стоявший на столе телефон. Норман снял трубку и услышал голос Томпсона, ответственного за связи с общественностью. Это был, пожалуй, единственный административный пост, который не сочли возможным доверить кому-либо из профессоров.

Томпсон поздоровался в своей обычной манере — тепло, даже чересчур. Норман в который уже раз вообразил себе человека, который был бы куда счастливее, продавая, скажем, мыло и прочую косметику. Потребовалась бы процедура психоанализа, чтобы выявить, что заставляет Томпсона Цепляться за академический мир. Впрочем, он не одинок в своем влечении.

— У меня к вам деликатное дельце, — обратился Томпсон. Иногда у Нормана складывалось впечатление, что он коллекционирует трудности такого рода. — Только что мне звонил один из членов опекунского совета. До него дошли весьма странные слухи — откуда именно, он не пожелал сообщить — относительно вас и миссис Сейлор. Будто бы на рождественских каникулах вы, будучи в Нью-Йорке, побывали на вечеринке, которую устраивали знаменитые, но известные своей… гм… веселостью актеры. Знаете, по-моему, это не очень-то правдоподобно. Якобы вы кутили ночь напролет, а потом был импровизированный спектакль в ночном баре и что-то связанное с академической мантией и… э-э… некоей стриптизеркой. Я пообещал разобраться. Но, разумеется, я подумал… может, вы…

— Представлю опровержение? Извините, не получится. К сожалению, все так и было на самом деле.

— Да?.. Понятно. Ну что ж, — Томпсон вздохнул. — Тогда я вам скажу еще вот что. Опекун — Феннер — был в страшном гневе. Он так кричал, что у меня даже ухо заболело. Послушать его, актеры сплошь пьяницы и развратники.

— Ну, что касается Моны и Велби Ателлов, тут он прав в первом и ошибается во втором. Они по-своему верны друг другу. Вообще любопытная пара! Я вас как-нибудь с ними познакомлю.

— О… Конечно, конечно, — пробормотал Томпсон. — Всего доброго.

Прозвенел звонок, возвещавший о начале занятий. Норман бросил на стол обсидиановый нож, которым пользовался, распечатывая почтовые конверты, отодвинул стул и поднялся, слегка раздраженный очередным проявлением маразматической чопорности Хемпнелла. Не то чтобы он предпринимал какие-то попытки, стремясь скрыть свое присутствие на вечеринке у Ателлов, которая, кстати говоря, вышла немного сумасброднее, чем он предполагал. Однако он не рассказывал о ней ни единой живой душе в колледже. И вот на тебе, пожалуйста, через столько-то месяцев!

Из окна кабинета был виден гребень крыши Эстри-Холла, как бы рассекавший стекло по диагонали. На нем восседал не слишком крупный дракон — разумеется, статуя. Норману вновь пришлось убеждать себя, что события прошлого вечера ему вовсе не приснились. Рассудок отказывался мириться с ними. Но, между прочим, средневековые суеверия Тэнси ничуть не диковинней архитектуры Хемпнелла, всех этих горгулий и остальных чудовищ, которые призваны были отпугивать злых духов. Прозвенел второй звонок, и Норман вышел из кабинета.

Когда он появился в аудитории, шум мало-помалу утих. Норман попросил одного из студентов объяснить, почему родственные связи считаются признаком племенной организации, потом потратил пять минут на приведение в порядок собственных мыслей и на то, чтобы отметить опоздавших и отсутствующих. Стоявший у доски запутался в схемах брачных групп; Бронштейн, студент-отличник, весь извертелся, показывая, что надо вызвать его. Норман пригласил высказываться и в конце концов добился того, что завязался оживленный спор.

Самоуверенный президент студенческого братства, который сидел во втором ряду, произнес:

— Всякая первобытная социальная организация, в отличие от современной, основана на невежестве, традиции и суеверии.

Норман оседлал своего «конька». Он разбил защитника современного общества в пух и прах, подробно разобрав его точку зрения, сравнив студенческие братства и первобытные «дома молодых», описав принятые там и тут обряды инициации[1], а потом пустился рассуждать на тему, какими показались бы наши нынешние привычки и обычаи гипотетическому этнологу откуда-нибудь с Марса. Мимоходом он упомянул о сходстве между женскими землячествами в университетах и существовавшим у первобытных племен правилом отделять девушек от юношей по достижении ими половой зрелости.

Время перестало существовать. Увлекшись, Норман приводил многочисленные примеры культурного отставания во всем — от требований этики до систем измерений. Он говорил такие интересные вещи, что проснулся даже вечно сонный студент в последнем ряду.

— Да, мы привнесли кое-какие нововведения, главное среди которых — систематическое применение научного метода, но примитивная основа никуда не делась, она по-прежнему влияет на нашу жизнь. Мы с вами — осовременившиеся человекообразные обезьяны, мы или воюем, или сидим в ночных клубах. Никем иным мы быть не можем.

Браку и формам ухаживания он уделил особое внимание. Подбадриваемый восторженной улыбкой Бронштейна, Норман провел параллели из современности к браку-покупке, браку-пленению и символическому бракосочетанию с божеством. Он доказал, что брак — весьма древнее установление, которое с успехом практикуют как европейцы, так и полинезийцы.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});