Скорее счастлив, чем нет - Адам Сильвера

опять в суицид играете?

– Не, мы просто тусим с Томасом. – Без футболки я чувствую себя голым. – Наверно, скоро уже домой пойду. Вымотался. Слушай, вечером сможешь мне позвонить? Раз уж я тебя не отвлекаю, ты за сегодня, наверно, штук пятьсот картин нарисуешь, хоть расскажешь, что там.

– Угу. До вечера, малыш, – и вешает трубку. Я не попрощался, не сказал, что люблю…

Теперь мне дико стыдно, что я отвлекся на Томаса. Но она еще позвонит. Я объясню, что мне надо было заняться чем-нибудь прикольным, и вообще, это она виновата, бросила меня тут одного, но если бы она из-за меня осталась, я бы себе не простил, так что ее тут особо не обвинишь… Надеюсь, она через всю страну пихнет меня в плечо, и все наладится. Я заворачиваю телефон в футболку, скидываю кроссовки, бросаю все кучей на землю, бегу – в джинсах и носках – к поливалкам и прыгаю сквозь струи воды. Смеясь, приземляюсь.

– Ого! – Томас свистит. – Давно пора!

А холодно. Меня бьет мелкая дрожь.

– Блин, одежда – это классно…

– Ну хоть минутку побудь на воле, Длинный! – Томас хватает меня за плечи, как тренер перед главным матчем сезона – без понятия уж, по какому виду спорта. – Забудь про все. Забудь про отца. Даже про девушку забудь. Представь, что ты один во всем мире.

После такого монолога он отпускает меня и садится на землю. Вода так и льется ему на голову.

Я сажусь напротив него и тоже намокаю.

– Я один во всем мире, – тихо говорю я сам себе и отбрасываю все сомнения, представляя, как они уплывают в канализацию. Потом зажмуриваюсь и считаю, чувствуя, как с каждой секундой меня отпускает, как я становлюсь собой: – Пятьдесят восемь… Пятьдесят девять… – Не хочу расставаться с последней секундой. – Шестьдесят.

Открываю глаза. Вокруг нас играет в догонялки стайка детей.

– Я офигею из джинсов вылезать! – говорю я и почти не слышу собственного голоса: в уши затекает вода, плещутся и орут дети.

Томас встает и протягивает мне руку. Я вцепляюсь в его предплечье.

– Ничего гейского! – смеется он.

Хохоча, мы идем одеваться. Томас вытирается футболкой, она промокает насквозь.

– Слушай, как классно! – орет он. – Еще и в кино удачно поспал! Давно так не веселился, с тех пор… Да никогда!

– Круто. В смысле, хреново быть тобой, но классно, что тебе со мной весело.

Я пытаюсь натянуть футболку, попадаю головой не в ту дыру и не могу выпутаться. Борясь с футболкой, я чуть не падаю, и Томас хватает меня обеими руками:

– Стой! Стой смирно! – и ржет. Сколько раз ни кричи «ничего гейского!», он стягивает с меня майку, от этого не отмоешься. Немного страданий – и вот я, одетый, стою и пялюсь на него.

– С тобой никуда ходить нельзя, ты ведешь себя как укурок.

Девчонки, пялившиеся на Томаса, теперь хихикают надо мной. Я бы, наверно, сильно обиделся, не будь у меня Женевьев. Неподалеку Брендан и А-Я-Псих расслабляются с сигаретами, которые А-Я-Псих ворует у отца. Они смотрят на меня, будто не узнавая. Я киваю в знак приветствия, но они, видимо, успели курнуть травы и все еще торчат.

– Что вечером делаешь? – спрашивает Томас. – Если только спишь, это и у меня дома можно. – Он улыбается: – Странно прозвучало. Ничего гейского.

– Ты что-то задумал?

– Мне показалось, «Последняя погоня» тебя немного разочаровала…

– Тебе не показалось! – встреваю я.

– Короче, давай посмотрим «Челюсти» у меня на крыше.

– Я в деле!

Хреново, когда тебя считают ребенком, но вдвойне хреново, если на дворе еще и лето. Да, большинство родителей разрешают детям гулять только до десяти, но мы все равно расходимся только в полночь, иногда даже в час или в два. И нет, мы так не бунтуем и не проверяем, сколько можно наглеть, прежде чем предки выйдут с ремнем (у Дэйва Толстого и такое бывало). Просто мы тут взрослеем гораздо раньше, чем ребята из безопасных районов и огороженных кварталов. Но сегодня я звоню маме сказать, что заночую у Томаса, и она разговаривает со мной как с пятилеткой. Хочет лично встретиться с Томасом, чтобы убедиться, что он не толкает наркоту и не какой-нибудь подозрительный тип, который уговаривает меня прыгнуть с крыши.

Мы ждем ее у коричневого стола для пикника в среднем дворе. Именно здесь, когда нам было по тринадцать, Брендан сказал мне, что проведет лето с семьей в Северной Каролине. Пока он был в отъезде, я начал рисовать комиксы и к возвращению нарисовал его в образе хозяина покемонов.

Наконец мама спускается. На ней футболка, в которой я в восьмом классе ходил на физкультуру. И лучше бы она забыла дома ключи и Томас не видел, сколько у нее скидочных карт на брелке.

– Привет.

– Здравствуйте, я Томас. – Он протягивает руку.

– Элси. – Мама с улыбкой возвращает рукопожатие. – Какие вы мокрые, надеюсь, это не пот?

– Вода из поливалок, – отвечаю я.

– Ну слава богу. И какие планы на вечер, мальчики?

– Ну, мы днем неудачно сходили в кино, и я решил показать Длинному «Челюсти», – объясняет Томас.

– Ты не предупредил меня, что идешь в кино! – обвиняюще смотрит на меня мама.

– Ну я же вернулся живым!

Мама кидает взгляд на мой шрам.

– Он в курсе, – говорю я.

– Миссис Элси, если что, – вклинивается Томас, – могу дать свой адрес, телефон и еще мамин номер. Но без «Челюстей» жизнь не жизнь, и Аарон обязан их посмотреть. Если вы их тоже не видели, приглашаю в гости и вас.

Мама снова улыбается:

– Я еще в ваши годы сходила на них в кино. Но спасибо.

Томас, судя по виду, чуть не умирает от зависти: она застала выход фильма! Может, он из тех, кто жалеет, что не родился раньше. Я бы лично отложил свое появление на свет на далекое, далекое будущее.

– Я все равно допоздна в супермаркете, так что развлекайтесь, – разрешает мама.

Я улыбаюсь, как тупой придурок. Давно так не радовался ночевке у друга, с тех пор как мама Дэйва Толстого повела нас всех покупать новую игру «Войны за трон» – она выходила в полночь, и потом мы все до утра тусили у него дома и играли.

– Томас, уложи его спать до двух, напомни почистить зубы и не давай покупать сладкого больше чем на доллар!

Мама ведет себя настолько по-дурацки, что мне хочется пошутить сами знаете про что, но тогда этот разговор вообще никогда не кончится. Мама обнимает Томаса, потом меня, благодарит его, что разрешил мне у него переночевать,