Последний день жизни - Арсений Рутько

ПЕРВЫЙ ДЕНЬ ВТОРЖЕНИЯ

Да, мало кто в Париже спал в первую ночь вторжения, разве лишь совсем маленькие дети и выжившие из ума старики. А бодрствующие — одни вслушивались в медный рык колоколов с тоской и смятением, дрожа за жизнь близких, другие, при плотно задернутых шторах и опущенных жалюзи, ликовали, поднимая искрящиеся вином хрустальные бокалы. Этим, последним, ревущий над городом набат представлялся чудесной, божественной музыкой. Как все-таки по-разному отзывается в сердцах людей одно и то же событие!

Почти не спала в эту ночь и Клэр Деньер, лишь перед самым утром забылась тяжелым, не приносящим отдыха сном. Утром от орудийного и набатного грохота болела и разламывалась голова. А орудия били и били без передышки, версальцы яростно бомбили часть города, еще занятую коммунарами, куда не успели проникнуть войска Тьера.

Клэр с силой стиснула ладонями виски. Рукопашные бои, подумала она с надеждой, не так скоро приблизятся к Латинскому кварталу, идут в Пасси, Отей, Батиньоле или Гренель, ружейная стрельба на западе едва слышна.

И почти все время она думала об Эжене, хотя совсем недавно ей казалось, что сумела вычеркнуть неблагодарного мастера из своего сердца. Оказывается, нет, не так-то легко! Она, Клэр Денвер, была не только деловой и преуспевающей, но и просто женщиной, которой хотелось счастья, обожания, любви. После скоропостижной и безвременной кончины первого мужа у Клэр не было недостатка в поклонниках и претендентах на ее руку. Добивались взаимности весьма почтенные и состоятельные мужчины, даже титулованные, — казалось бы, ну что тебе, капризонце, нужно? Какого принца ждешь? Полагается, конечно, соблюсти установленные церковью и веками приличия, выдержать положенный траурный срок, а уж потом… А потом как снег на голову сваливается долгожданный «принц» в облике обыкновенного мастерового, переплетчика, крестьянского сына, не обладающий ни громкими званиями, ни наследством, бездомный, снимающий в рабочем предместье жалкую мансарду. Ну что тебе в нем?..

Мадам Депьер сердито смахнула невольную слезу, неспешно оделась, смутно различая на стенах картины и зеркала. Ну, довольно! Поздно и бесполезно оплакивать несостоявшуюся любовь. Все пройдет, все минет! Ты же когда-то думала, что не переживешь смерти мужа, что после похорон не сможешь добраться с Монпарнасского кладбища домой. А добралась, доехала. И вон каким розаном расцвела — самой трудно отвести от зеркала глаза.

Да, все так — и хороша, и богата, а простого переплетчика не смогла покорить!.. Хотя не совсем уж он прост! Не зря товарищи и какие-то их организации — профессиональные союзы и Интернационал — то и дело посылают его за границу, на выставки, конференции и конгрессы. И хромоногого Луи он сумел обучить не только ремеслу, но и всему тому, что знает сам. Даже стенографию и латынь изучали, брали частные уроки у некоего Жюля Андрие, тоже, кстати, члена нынешней Коммуны… Смешно! Ну зачем им, мастеровым, понадобилась латынь, язык ученых и мертвых?

А может, ты, Клэр, несправедлива к нему? Нельзя осуждать человека лишь за то, что он отказался стать твоим возлюбленным. Твоим мужем! Ты, вероятно, не все понимаешь в его характере, в его натуре. Вспомни, с каким восторгом он отзывался о Шарле Дедеклюзе. Этот Шарль тоже, видно, из той редкой породы, что и Эжеы. И по тюрьмам годами сидел, и на Чертовом острове в Кайенне побывал, и мучили его там, и пытали, а он от своего не отступился. Но, вспомни, больше всего Эжена восхищает в Делеклюзе то, что тот отказался от личного счастья, от любви, от семьи, лишь бы ничто не мешало ему бороться за их выдуманную свободу для всех. Странные, одержимые какие-то! Ну зачем им нужна свобода для тысяч голодных нищих, когда сами могли бы стать счастливы рядом с любимыми женщинами с детьми? Не понимаю!

Женившись на тебе, Эжен стал бы владельцем одной из самых преуспевающих переплетных фирм Парижа, дело-то поставлено на широкую ногу и на полном ходу. Ведь именно мастерской Деньер поручали самые крупные и дорогие заказы, здесь бывали и Жорж Санд, и братья Гонкур, и оба Дюма, отец и сын, и другие знаменитости. При его энергии и таланте Эжен здорово расширил бы дела фирмы. Как славно жили бы, растили детей, на бархатный сезон уезжали в Ниццу, на Лазурный берег, купили бы роскошную яхту и плавали по Средиземному морю, наслаждаясь всем, что может дать жизнь. А он, чудак, сбежал!

Но и ты, Клэр, не слепая и не дурочка, прекрасно видела, что Эжен неравнодушен к тебе, его глаза нередко выражали подлинное, глубокое чувство. И когда он заявил, что увольняется, тебя это так поразило и оскорбило, что ты сразу выгнала его. А потом… сколько же ночей проплакала, прячась ото всех, почти не спускаясь в мастерскую? К счастью, дело от ухода Эжена почти не пострадало: Делакур — знающий и толковый мастер.

И лишь много позже догадалась об истинной причине. Вспомнила его восхищение Шарлем Делеклюзом, узнала через Софи: не было и нет у Эжена никакой другой женщины… Господи, что может сделать даже с умным человеком вздорная идея, когда овладеет им! В таких людях, как Эжен, вероятно, заложено нечто от Христа, готовность на подвиг и муки. Вот, дескать, людское стадо, распните меня ради вашего завтрашнего благоденствия — и я буду счастлив! Какая глупость, какой вздор! Все — наносное, противоестественное, навеянное романтическим воображением, республиканской литературой, И главное-то, в этом совершенно убеждена: сколько бы иисусов ни распяли, ничто в повадках людей не изменится, сильные всегда будут угнетать слабых, а те, подыхая от усталости и голода, будут иногда восставать и устраивать что-нибудь вроде нынешней Коммуны. А потом все снова вернется, потечет но выбитому веками руслу!

Клэр подошла к бюро, достала из ридикюля платочек, вытерла слезы и, стоя перед зеркалом, припудрила покрасневшие веки. Постояла у окна и, чуть сдвинув шторку, долго смотрела на улицу.

Шагах в ста от ее дома человек пятьдесят воздвигали баррикаду. Одни катили от дверей винного погребка «Зеленая ящерица» пустые винные и пивные бочки, другие расшатывали и пытались вырвать из земли чугунный фонарный столб. Из баррикады, возведенной пока лишь на половину человеческого роста, торчали бревна, оглобли поваленной на бок фуры, обломки мебели. Ватага мальчишек с веселыми криками выламывала из мостовой булыжники и, не в силах поднять, перекатывала их по тротуару в сторону дикого, уродующего улицу сооружения… Что же, значит, бои будут и здесь, в такой близости от ее дома? Но это ужасно!.. А вон двое парней в синих блузах, вскарабкавшись на распахнутую дверь, стараются сорвать вывеску с антикварного магазина сбежавшего в Версаль мосье Брошара… Господи, ну куда же подевалась негодница Софи?! Нужно приказать ей, чтобы заперла двери на все засовы, мало ли что может произойти!

В эту минуту внизу громко хлопнула входная дверь, и по ступенькам радостно и быстро затопотали каблучки «негодницы». У нее были ключи от парадного входа, — не спускаться же Клэр самой в переднюю на каждый стук!

Клэр собиралась немедленно отчитать непоседу Софа за самовольную отлучку, но та не дала хозяйке сказать и слова. С победоносным видом встав на пороге, Софа прокричала с сияющими глазами:

— Мадам! Наши порвались в город через ворота Сен-Клу! За ночь, говорят, их проникло за валы и ворога более ста тысяч! Bойна кончается, мадам! Я не успела ничего купить к обеду, с рынка все разбежались, но зато я принесла вам неплохие подарки!

И. заглянув в пустую продуктовую корзинку и что-то нашарив там, Софи с ликующим видом протянула хозяйке дома две афишки на серой бумаге.

— Читайте вслух, мадам! Я не особенно грамотна, я могла не все в этих бумажках понять! Ну читайте же!

Софи позволяла себе слишком много, но Клэр и самой не терпелось узнать, что напечатано к листовках Коммуны, что ждет Париж.

И прочитала вслух:

— «Муниципалитеты округов должны без перерыва бить во все церковные колокола… Пусть все мостовью будут разрыты, во-первых, потому, что неприятельские снаряды менее опасны, если падают прямо на землю; во-вторых, потому, что булыжник мостовой может оказаться для нас новым оружием борьбы…»

Клэр невольно кинула взгляд на окно. Значит, Коммуне приходится так туго, что даже камни мостовой она готова считать оружием!

Со смешанным чувством радости и тревоги Клэр положила на бюро неряшливо отпечатанную листовку.

— Ну и что, Софи?

— Читайте вторую, мадам. А потом…

И с тем же двойственным чувством Клэр развернула другой измятый и пахнущий клейстером листочек.

— «Граждане! Довольно милитаризма, долой генеральные штабы в расшитых золотом и галунами мундирах! Место народу, бойцам с обнаженными руками! Час революционной войны пробил! Народ ничего не смыслит в ученых маневрах, но, когда у него в руках оружье, а под ногами камни мостовой, он не боится всех стратегов монархической школы, вместе взятых…»