Обречен на смерть - Тони Кент

пила?

– Вроде нет, – ответила Сара. – Но ей гораздо больше нужно выпить, чем мне, чтобы опьянеть, поэтому все может быть.

– Слушай, мне правда очень жаль. – Майкл не в первый раз извинялся за то, что навязал Саре заботу об Энн. Одно чувство вины вело к другому. – Это не навсегда. Обещаю. Энн станет лучше, и тогда мы подыщем ей собственное жилье. Не то чтобы ей это было не по карману.

– Майкл, сколько раз мне тебе повторять? Ты не навязывал мне Энн. Я сама пришла к Лиаму. И Лиам защищал не только тебя. Боже, да если бы не я, вы бы не оказались в том доме! Я так же несу ответственность перед Энн, как и ты. И к тому же она теперь член семьи. Она может оставаться у нас столько, сколько захочет, но при одном условии.

– Что мы поможем ей взять себя в руки. – Майкл уже слышал условие.

– Да, поможем взять себя в руки. Своим потаканием мы только вредим. Но пока мы ей помогаем, она может считать этот дом своим до тех пор, как ей станет лучше.

Майкл потянулся и снова сжал руку Сары. Еще крепче.

– Сара Труман, ты само совершенство.

– Не бывает совершенства, Майкл Девлин, – ответила Сара, улыбаясь во весь рот. – Но да, я близка.

– Не хватает только скромности? – засмеялся Майкл.

– Только этого!

– Что вас так развеселило?

Все еще смеясь, Майкл с Сарой подняли глаза и увидели, что Энн спускается по лесенке с новой бутылкой вина.

Майкл поднялся с места и пошел ей навстречу.

– Смена планов. – Постаравшись, чтобы голос звучал беззаботно, он протянул руку и взял у нее бутылку. – На сегодня хватит бухать. Я веду своих девочек куда-нибудь поесть.

– Я не голодна, Майки, – запротестовала Энн. – Давай останемся в саду, тут так хорошо.

– Меня это не волнует, – ответил Майкл. – После того, какой день мне выдался, я умираю от голода, и я терпеть не могу есть в одиночку. Так что собирайся. Выходим в десять.

Пятнадцать

Адам Блант и не пытался подавить улыбку, когда новости закончились.

Он смотрел один и тот же репортаж уже четвертый раз.

Поначалу он был потрясен, услышав известие. Но стал смотреть повторно уже удовольствия ради. И это развлечение ему все никак не надоедало.

«Я мог бы слушать весь день напролет», – усмехнулся он про себя.

Блант ненавидел Филиппа Лонгмана почти двадцать пять лет, хотя познакомились они за годы до того. В самом начале судейской карьеры Лонгмана. Когда тот еще был восходящей звездой правового мира. Блант знал об этом задолго до того, как встретил Лонгмана вживую. Чего он не знал, так это того, что Лонгман еще и чопорный ханжа, обожающий читать нравоучения. По крайней мере, таким Блант его помнил. Правда это или нет, они, бесспорно, питали друг к другу сильнейшую неприязнь.

Каждый раз, как Блант появлялся в суде Лонгмана, он подвергался критике. И эта критика ранила. Не эмоционально – Бланту насрать было, что Лонгман о нем думает, – но профессионально. Постоянные нападки со стороны столь уважаемого судьи не могли не нанести ущерб. Однако Блант не сломался. Избитый и окровавленный, он стойко переносил их. До самого последнего процесса, во время которого Лонгман зашел дальше, чем обычно, и разрушил первую карьеру Бланта.

Блант так и не смог это забыть. И никогда не простит.

В последующие годы их пути пересекались лишь изредка. Как солиситор Блант так и не поднялся выше жалоб клиентов, пострадавших от несчастного случая, поэтому ему нечасто выпадало достаточно серьезное дело, чтобы предстать перед судьей такого масштаба, как Лонгман. Тем более что статус того неуклонно рос. Однако Бланту все равно то и дело приходилось бывать в суде Лонгмана.

И каждый раз, как он там оказывался, к нему возвращались воспоминания. С каждым разом он ненавидел судью все сильнее. Потому-то он и ухмылялся сейчас про себя, с мрачным удовлетворением слушая репортаж об убийстве Лонгмана.

«Надеюсь, старый хрен мучился», – подумал он, должно быть, в сотый раз за день.

Но радость была недолгой: уже через минуту ее прогнала знакомая колющая боль в животе. Она отвлекла Бланта от наслаждения новостью, как отвлекала от всего остального. Боль была непостоянной. Иногда она стихала. Иногда лекарства действовали. Но чаще всего она была с ним, в равной степени издеваясь и парализуя.

Стиснув зубы, он постарался, насколько это возможно, забыть о боли. Он не позволит ей разрушить этот момент. Ему так мало осталось. По крайней мере, сегодня он будет веселиться.

Диагноз поставили год назад. Рак кишечника. Врачи давали в лучшем случае полгода. Но вот прошло уже двенадцать месяцев, а он еще здесь. Живой и бодрый. Ну по крайней мере живой. Что-то не давало Бланту уйти. Не семья, которой у него не было. Не друзья, которых у него было не больше. И уж точно не надежды на будущее: Блант продал свою юридическую контору еще до болезни, вышел на пенсию и в одиночестве поселился на побережье в Саффолке. Какое будущее могло его ожидать?

Нет. Жизнь в Бланте поддерживало что-то другое. Это был Бог, понял он теперь. Бог – или какая-то другая высшая сила – удержал его на земле, чтобы Блант успел узнать об убийстве Лонгмана.

Он посмотрел на стену. Висящие на ней часы показывали три часа ночи. Блант больше не поддерживал режим. Просто засыпал, когда действовали лекарства. Все равно где. Последние несколько месяцев он чаще спал в кресле, чем в кровати. Так было легче. Слишком много усилий требовалось для того, чтобы встать.

Однако лекарства не контролировали мочеиспускание. Кишечник Бланта восстал против него. Медленно убивал. Но сейчас более насущную проблему представлял мочевой пузырь.

Блант поднялся на ноги. Медленно. С болью. Закрытая дверь гостиной находилась от него примерно метрах в трех. Блант мог преодолеть это расстояние, но дальше возникали трудности.

Он немного подождал, чтобы восстановить дыхание. Уже просто встать с кресла становилось гораздо сложнее, осознал он. Начало конца.

«И все же я сделал Лонгмана».

Первые шаги должны были быть твердыми. Любая запинка могла привести к фатальным последствиям. Блант знал это, поэтому подождал еще несколько секунд, прежде чем двинуться с места. Сначала правая нога. Медленно, но все же не слишком – чтобы дать телу толчок. Шаг. Второй. Третий. С каждым шагом дверь становилась ближе. Четвертый. Пятый. Шестой. Еще ближе. Седьмой. Восьмой. Девятый. Дверь уже была в пределах досягаемости. Блант протянул ладонь, проходя последние два шага.