Римская рулетка - Петр Ярвет

— А-а, волки позорные! — выражал протест Белаш, когда бесстрастные легионеры, перетянув ему веревкой руки и ноги, обматывали ею голову — сзади за шею, спереди через рот. — Полукровки развратные, чукчи поганые, менты продажные, жидовские, черномазые! Му-со-ра!

* * *

— Они считают, что его зарезал я! — шептал Хромин, спускаясь вниз по плющу. — И ты считаешь, что его зарезал я. А я так считаю, что это опять подстава того клятого кагэбэшника, этого твоего «вооруженного офицера»! Твоего яростного воина мы только что видели.

— А не думаешь ли ты, что это цепь случайностей? — спросила Айшат, уже спустившаяся на землю. В руках она держала свои туфли и выглаженные брюки Хромина. — Как сказал ваш великий поэт…

Тонкая лоза, не выдержав массы чиновника, оборвалась, и он заскользил по стене, как кот по занавеске. Поднялся на ноги, отряхнулся, поправил трусы и, подойдя к поэтически подкованной спутнице, взял ее двумя пальцами за подбородок:

— Нам не дано предугадать? — ледяным тоном осведомился он. — Как слово наше отзовется? Девушка, ты — с периферии, тебе простительно, но взрослых опытных людей учить не надо! — Дима отобрал у Айшат брюки, натянул их и стал на скорую руку застегивать. — Поживи с мое, поймешь, что случайно не бывает ничего, ничего. Все, что бывает, это чья-то подстава. Слушай!

Они прислушались, и из-за каменных стен до них донеслись звон, грохот и чьи-то шепелявые приказы.

— Пошли! — коротко приказал Хромин.

Они молча прошли мимо конюшни, где фыркали и похрапывали во сне кони.

— Лошадки, — сказала Айшат.

— Пахнет ими, — вполголоса заметил Хромин, спотыкаясь о неровности почвы. — Но ты даже и не думай. Я еще тот джигит, однажды на пони катался, я то… Чего там вспоминать…

— Хорошо, милый, — послушно согласилась Айшат.

Хромин почувствовал острый приступ того, что французы много позже назовут Tristesse apres coitus [16]. Он старался не оглядываться на реплики Айшат и не думать о ночной дороге по задворкам и виноградникам. «Поскольку я в туфлях…» Но и босиком она далеко не уйдет.

— Послушай, — сказал он, положив руку на невысокий каменный заборчик, по плечо среднему римлянину и по грудь петербуржцу Хромину, — они ведь меня ищут. Не ты же его зарезала, правильно? Я сейчас куда пойду? В город пойду. Там через неделю никто уже не вспомнит, кто по этой дороге сегодня проезжал. Мне бы только отлежаться.

Айшат понимающе кивнула и, убедившись, что вводная получена, уже нацелилась перелезать забор.

— Погоди! — остановил ее Хромин. — Это я к чему клоню. Если ты сейчас вернешься, ляжешь спать… Утром приезжай в город, на первом… В общем, доберешься когда-нибудь… А уж я тебя найду где-нибудь. Давай даже договоримся, где будем ждать, например на вокза…

В ночной темноте, там, откуда они только что выбрались, с треском распахнулись ставни окна на втором этаже.

— Их нет нигде! — проговорил зычный голос.

— Так ищите их, подлые лодыри! — ответил другой. — Ищите во имя конституционных свобод республики!

— Полезли, — мрачно сказал Хромин, садясь на забор верхом.

В миртовой роще ухали совы, шуршали крыльями и срывались с веток, когда под сенью деревьев быстрым шагом шла парочка, до удивления непохожая на влюбленных крестьян, решивших скрыться от старинной вражды своих равноуважаемых семейств и, поправ условности, лишить друг друга невинности в ночном лесу. К таким парочкам совы издревле относятся спокойно и даже напевают им замогильными голосами романтические песенки.

— Ты знаешь, где Полярная звезда?

— Да, любимый.

— Меня не интересует твое ко мне драгоценное отношение! Я спрашиваю, ты знаешь, где Полярная звезда?

— На севере, любимый.

С точки зрения Айшат, свадьба удалась на славу. Сначала множество гостей. Потом восхитительная ночь. А теперь свадебное путешествие. Конечно, не выспались, но кто же высыпается в брачную ночь? «Жаль, что дядя где-то отстал. Был бы дядя, был бы он рад».

Между деревьями показалась прогалина, и на фоне неба красивым маленьким чертом пролетела небольшая летучая мышь-ушан. Хромин вгляделся в местами поросшую лесом низину и холмы за ней. На память немедленно пришли отключения электроэнергии в спальных районах большого города. Р-раз — и громады двенадцатиэтажек напротив общежития превращаются в холодные молчаливые скалы параллелепипедной формы с зеркально-мертвыми окнами. Но вот в одном засветился чахоточный светляк спички, и тут же рядом красный глазок сигареты, вот кто-то зажег свечу, вот где-то нашли на антресоли керосиновую лампу и засветили ее. И через несколько минут дом выглядит уже не мертвым, а то ли перепившим, то ли больным свинкой, но по всем его разкам то тут, то там качаются неясные огоньки, как будто целый квартал новостроек населен Бэрриморами, подающими таинственные сигналы лично тебе.

Что— то похожее на это зрелище напоминала и равнина близ столицы священной Римской империи в час, предшествующий предрассветному. Но по понятным причинам среднему жителю Российской Федерации этот факт невдомек, а потому Хромин только напряженно всматривался в громаду, состоящую из мелких кусочков темноты и еще меньших искорок света, расползшуюся по семи холмам. Особенно зловещее впечатление производил с расстояния более километра большой костер, разведенный городской стражей у Капенских ворот. Отсветы, бросаемые на башни с решетчатыми створами ворот, даже издали наводили на мысли о разбойничьем ужине и сожжении грешников. После очень долгого перерыва Дмитрий пожалел об отсутствии рядом брата, который непременно и убедительно объяснил бы, чем отличается античность от времен инквизиции, а заодно и дал бы справку о методах наказания в данную эпоху. К примеру, за убийство из корыстных побуждений достойного гражданина республики.

Хромин вытянул пальцы правой руки, и сапфир тут же засиял своим собственным, жутковато независимым от внешних источников светом.

Из достаточно уже далекой харчевни донесся взрыв криков — это из дверей выносили связанного злодея и Душегуба, а легионер помоложе, отведавший белашовской скамейки, суетился вокруг, приговаривая:

— Ребята, может, помогу, а? Тяжело ведь? Только не развязывайте его, братья, Юпитером Статором вас прошу. А то как он пойдет снова махать…

— А ну, бегом, — понизив голос, будто горланящая толпа под предводительством центуриона, обремененная пленным, могла кого-то услышать за полтораста локтей, приказал Дмитрий. — До вон того просвета и к тому огню. И не болтай. И не угоди в канаву, никто тебя тащить на себе не будет… — С удручающим однообразием, он все забывал, как обратиться к девушке. Но та не унывала.

— Догоняй! — со смехом в голосе воскликнула она и бросилась бежать, как была босиком, надев для удобства на правую руку туфлю с левой ноги.

Уже через минуту Дмитрий Хромин имел полную возможность убедиться, что догонять в глаженых брюках природную горянку на пересеченной местности дело неблагодарное и утомительное. Некоторое время он даже радовался, что не приходится никого тащить за собой, понукая, но, когда фигура девушки стала все чаще исчезать в сгущающихся впереди сумерках, он понял, что дыхание сбивается. Машка таскала его в фитнесс-центр, а эта, похоже, устраивает забег на время.

— Эй! — прохрипел он, пытаясь кричать как можно тише и одновременно перевести на бегу дух. — Эй! Гюзель! Зульфия!

Перемахнув пару канав и рытвин, они выбрались на дорогу, но что-то не та это была дорога, не под тем углом к созвездиям, а вернее говоря, к движению облаков. Где-то на северо-востоке периодически полыхали зарницы отшумевшей грозы, озаряя местность странным, призрачным светом, и тогда казалось, что ряды миртовых деревьев на холме тянут по земле к путникам длинные черные руки. Оглядев всю эту зловещую красоту, романтично настроенная Айшат захлопала в ладоши и припустила по дороге с новой энергией. До Хромина только тут дошло, что она воспринимает жуткую ночную погоню как некую разновидность брачного обряда, что-то вроде латышских плясок в Русалочьих заводях или традиционной мустангерской скачки с овладением в прериях Дикого Запада.

— Да стой же ты на месте! — уже не таясь, проорал Дмитрий, но ответом ему был все тот же серебряный смех.

Зрелище бегущего в грозовых сполохах по античному тракту в одних брюках блондина-санинспектора и впрямь было занятным. «Всякое животное, — думал он, спотыкаясь на ровном месте и поминутно рискуя подвернуть ногу, — грустит после соития. Всякое, кроме женщины и петуха». Очевидно, вместе с лингвистическими способностями покойный философ умудрился передать незваному ученику и толику склонности к обобщению явлений жизни. Во рту появился забытый после лыжных кроссов на уроках физкультуры привкус железных гвоздей. Не туда бежим-то, главное, не туда!