Дикарь - Алексей Жак

Некоторые проносились со смехом, с мгновенной мимической игрой, прищуром. Взблеск, скос глаз, губы пухлые, губы тонкие, губы кусаемые, губы в волосах усов и бороды, щеки дряблые, щечки румяные. Линия подбородка, овал, квадрат, – как колыхание волнистых штор и быстрые лица в окнах пробормотавшего локомотивного состава. И вот уже память потеряла насмешливые гримасы мгновений, а на встречу другие, очередные, и вновь блеск, удар, волна, прощальный гудок, опять мертвая ночь вокруг.

– Все молодые, ни одного старика. Все спешат, и никому нет дела до меня, – сказал Сергей вслух, как будто кто-нибудь мог ему ответить.

Он и не заметил, как оказался перед рестораном, где Макс назначил ему встречу. Если совсем точно, то в самом ресторане, в «Зазеркалье».

– Как чудно это название, заимствованное из мира сказок, – подумал он. – Сколько помню, рестораны назывались привычными советскими лозунгами, типа «Юбилейный», «Победа», «Кремлевский», «Маяковский», или без затей – «Советский». Еще бывали вывески республиканского значения: «Узбекистан», «Киргизия», «Ташкент» (актуальные в наше время), конечно же «Советская Прибалтика» и гордость нации «Россия». Но такой шедевр пугал: слишком мало было общего у Льюиса Кэрролла с коммунизмом.

Макс, с ним несколько молодых людей, ждали его. Или это он поджидал их? Какая разница. Сущий пустяк. Главное его приняли в компанию без церемоний, как своего.

– «Моряк моряка видит издалека», – припомнилась к месту советская поговорка, и еще парочка горяченьких в придачу, одна из которых сомнительной ценности. – «По морям, по волнам, нынче здесь, завтра там» и «Поматросил, да и бросил».

Они поднялись на второй этаж в зал со столиками под белоснежными скатертями, с торжественными официантами и задумчивыми музыкантами с гитарами, барабанами и свистящим усилителем звука. И публикой, рассредоточившейся по всей площади помещения, постукивающей и позванивающей столовыми приборами и создающей тот неповторимый гул десятка шмелей над убранной цветами поляной.

Там он забылся на миг. На миг, растянувшийся во времени на день, два, возможно, на неделю, или даже на месяц, или на полгода. Пожалуй, на полгода. Именно столько, как впоследствии выяснилось, понадобилось времени для его окончательного выздоровления. Для его реабилитации, как говорят врачи, от застывшего веселья, опьянения, дури. Видимо, крепкие, если не могучие, руки держали его, вязали, сковывали, до сей поры.

На следующее утро он проспал свой первый выход на работу. Но никто его не наказал, не упрекнул даже – не обошлось, скорее всего, без заступника Макса. Или, что не исключалось, на работу не вышел вовремя никто. Все, сонные, слонялись по коридорам и по палубе парохода, больше подразумевая работу, чем трудясь. Заводские рабочие, если и заходили, то никого не спрашивали, никому не отвечали.

– Зомби, настоящие зомби, – подумал Сергей, насмотревшись в модных тогда видеосалонах всяких ужастиков.

Его это устраивало, более чем. Штурмана он не встретил в тот день, а больше начальства он не знал.

– Как на пиратском корабле, анархия – мать порядка. Правда, у пиратов был все-таки капитан, например: одноглазый Джон Сильвер. А у нас – юный штурман, который, видать, забил на все. Что ж, это коробит, но приемлемо. Во всяком случае, самостоятельность лучше, чем кнут.

Все, что произошло в тот злополучный вечер – вечер знакомства в ресторане, теперь представлялось ему кошмаром и небылицей. Празднование так называемого дня рождения, тогда, как ему известно, что подобное мероприятие всегда вершина лицемерия. Езда, кутерьма, чья-то квартира, сиреневое платье, содержащее женское тело – тело незнакомой женщины, и черная комната с пугающими очертаниями предметов, ее обнажение в полумраке, ее блестящие глаза и дух волос, – все это смешало в голове поток воспоминаний. Но стоило восстановить в памяти краткий эпизод с этого неудавшегося приключения, как небылица превращалась в явь, в вереницу ошеломительных фрагментов, образующих новые и новые, самые неожиданные навороты событий. Оказывается, было так, а не так, и в тот момент он поступил таким образом, на какой менее всего рассчитывал.

Он судорожно тер виски, выдавливая надоедливую пакость. Он прожил с этой головной болью, обострившейся к вечеру, весь день. Его бегство с вечеринки, конечно, шокировало всю компанию. Конечно же, сиреневая поведала историю темной комнаты, посещенной под занавес веселья, – кульминацию этого бессмысленного знакомства. Такой рассказ сам по себе смелый поступок, все-таки делиться интимной стороной жизни не каждый отважится. Правда, он допускал, что личная жизнь сиреневой лишена условностей, и она, как женщина, более раскрепощена, чем он, как мужчина. В конце концов, он припоминал подтверждения этому умозаключению. Бесспорно одно, его капитуляция произвела фурор и сказочного принца из него не вышло. Впрочем, бог им судья, пускай сами разбираются в собственном сексуальном опыте.

Пытаясь отвлечься от гнусных воспоминаний, он еще утром расспросил Макса о его приключениях. Тот рассказал менее шокирующую историю, но такую же малопродуктивную, если не сказать точнее, совсем уж банальную. Коварно обманутый партнершей по танцам, не пустившей даже на порог и предложившей массу причин для уклонения от угощения чайком или кофе: родители дома, собака – немецкая овчарка, брат – боксер, проверять которые Макс не рискнул, он, кажется, порвал ей чулок в подъезде, но она убежала вверх по лестнице.

Сергей сразу представил себе подъезд, где все произошло. Такой же вонючий, с испарениями мочи. С исчерканными ботинками ступенями, с исписанными стенами с косой чертой на уровне глаз, делящей наклонные полосы зеленной краски и побелки, какие видел со всеми подробностями в своем отчетливом кошмаре. В этом кошмаре мелом по зеленке также косо детским печатным почерком нацарапано: Шикарная+Волшебник=Сиреневая.

Но, странное дело, дорогу туда, на ту, свою, квартиру навряд ли нашел бы. Только помнил спящие улицы, когда брел обратно, мрачный переулок, в котором напоролся на бездомный автомобиль-лунатик. В ту дикую, без луны и звезд, ночь.

Этот день моряки провели вокруг лавки, что стояла у сходни на причал и служила курилкой. Сергей присоединился к ним, и к вечеру его едва не тошнило от поглощенного никотина. Ко всем прочим неудобствам, исчез Макс, сразу после утреннего рассказа. Так что, обживался в коллективе он без поддержки. Впрочем, это оказалось не сложнее, чем в ресторане. Разница заключалась в том, что окружающие и он сам находились в начале похмелья, а не в конце.

Среди них он узнал двоих из вчерашней компании, но те не проявляли признаков узнавания и желания сблизиться. Он не возражал, так как сам с сожалением вспоминал о случае накануне. С сожалением, подкрепленным сильнейшим алкогольным отравлением. Возможно, и в этом он был не одинок.

Моторист Санька, персонаж второстепенный, эпизодический, объяснил, когда обеденное время и где столовая. Он был чумазым, как любой, вылезший из машинного отделения, и, пожалуй, единственным, кто по-настоящему работал в недрах парохода.

– Энтузиаст, или провинился в чем? – задал себе риторический вопрос испорченный бесконтрольностью Сергей, спрашивать же постеснялся. – Конечно, я привыкну ко всему, но, сколько это продлится. Если такое происходит каждый день, это может… – захотелось материться, – …надоесть.

Несчастный, или наоборот, счастливый, он не мог даже представить, насколько далек от истины.

Он отстоял вахту все восемь часов, как полагалось. Расписался, то есть стер надпись на грифельной в трещинах доске, как научили. И ушел домой, ни с кем не попрощавшись, по-английски. Не домой, конечно. В гостиницу, которую уже любил. За частицу городского уюта, не домашнего бесспорно, но с атрибутами благополучной жизни: чистым бельем, телевизором и женским персоналом горничных на этажах. Но до гостиницы он не добрел.

…Как пишут в детективных романах, и это правда, он вернулся туда, где провел предыдущий вечер. Как преступник, совершивший «незаконное деяние». Чтобы замести следы, что ли? Или как маньяк, больная психика которого гонит и гонит обратно к месту, где он получил физическое удовлетворение. Какое удовлетворение возможно повторно? В том же месте, почти в тот же час? И особенно без объекта того самого удовлетворения. Да и объекта, неясного, неопределенного.

Был ли, вообще, такой объект? Или это плод больного воображения.

– Попахивает шизофренией, – сказал Сергей, на что проходившая мимо пожилая чета оскорбилась, сочтя фразу, произнесенную молодым человеком среди пустой вечерней улицы, целенаправленной. – Нет, нет. Я не имел в виду вас, – поспешил успокоить тот, – просто мысли вслух. Я так часто делаю. Извините, – но увидал только спины убегающих стариков. – Все молодые, ни одного старика. Все спешат, и никому нет дела до меня, – повторил Сергей вслух где-то услышанную тираду или заклинание. – Почему только молодые?