Украинский легион - Сергей Чуев

Соседнее село Коссов было сожжено целиком, при этом дети и женщины расстреливались солдатами рядом с пылавшими домами. Всего, по самим скромным подсчетам современников, в Галичине было сожжено не менее сотни сел с «русофилами».

Тем, кого арестовывали жандармы, предстояло пройти через адские муки конвоирования, когда их гнали под конвоем через города и села. Сами конвоиры никак не мешали толпе творить самосуды над «изменниками», а порой и сами подталкивали к этому городскую чернь. В колоннах гнали матерей с грудными детьми, бородатых крестьян и священников, стариков и старух. Они шли по городским улицам под градом камней, плевков, ударами палок. Разъяренные обыватели, одурманенные австро-украинской пропагандой, не стесняясь, выплескивали на них злобу к России. Особенным рвением отличались украинцы, евреи и поляки, столь желавшие быть первыми в лоскутной империи Габсбургов.

Настоятеля прихода села Стоянова о. Сохацкого, 80 лет, вели вместе с толпой арестованных крестьян с вокзала в Львове. Как только арестованных вывели из вокзала, на них набросилась толпа «сознательных граждан». Узников избили до полусмерти, при этом охрана в драку не вмешивалась.

А. И. Веретельник стал свидетелем следующей драмы: с вокзала в тюрьму «Бригидки» конвоировали крестьян и православного священника. На Городецкой улице на них напала толпа «профессиональных украинцев» и поляков. Батюшку забили камнями. Последний удар по голове прикладом нанес сам конвоир. Труп священника солдаты быстро подобрали и унесли в тюрьму.

Местная польская и мазепинская печать захлебывалась от радости, сообщая читателям о результатах охоты на людей. Украинские газеты «Дело» и «Руслан» на своих страницах даже помещали фельетоны о том, как расстреливали и вешали русских людей в провинции и во Львове. В наместничество и полицию шли потоки доносов. А. И. Веретельник вспоминал, как его знакомый фельдфебель, приданный канцелярии штаба корпуса, рассказывал ему о том, что мазепинцы заваливают доносами все инстанции. Аналогичная информация шла и от почтовых служащих, через руки которых ежедневно сотнями шли открытые доносы.

В репрессиях против русских приняли активное участие и украинские сечевики. Австро-венгерские власти отряжали их отряды на конвоирование и охрану арестованных «русофилов». Впрочем, назвать их функции «охранительными» было бы неправильным. Вместо охраны сечевики вместе с уличной толпой участвовали в истязаниях несчастных, поощряли толпу к бесчинствам. С большой благодарностью те, кто пережил эти этапы, вспоминали военнослужащих-чехословаков, сменявших сечевиков. Братья-славяне не только не издевались над узниками, но и кормили их, обустраивали в вагонах как могли.

Первую партию русских галичан пригнали в концлагерь Талергоф у подножия Альп 4 сентября 1914 года. Людей бросили за колючую проволоку на поле, покрытое тонким слоем снега. Бараков в лагере не было до 1916 года. Сбившиеся в кучу женщины, дети, старики лежали на грязи под открытым небом в мороз, дождь и снег. Кормили этих людей баландой и тухлыми овощами. В лагере свирепствовали вши. Священник отец Иоанн Матчак сообщил, что многие обессилевшие люди были насмерть заедены вшами. Тех же, кто требовал от коменданта лагеря облегчить страдания, наказывали «за бунт». На центральной «площади» лагеря были вбиты столбы, на которых узников подвешивали за одну ногу. Исключения не делали даже для женщин.

Однажды в Судный день солдатня устроила себе развлечение. Солдаты штыками выгнали из барака узника-еврея, заставили его наложить полную тачку мусора и посадили на нее священника В. Полянского. Еврея заставили везти тачку со священником, затем роли поменялись.

Основным бичом заключенных были вши. Борьба с ними стала основным смыслом жизни в лагере. Роль профессиональных палачей, помимо вшей, выполняли мазепинцы. Впоследствии узники лагеря, которым посчастливилось выйти живыми из этого ада, с ужасом и отвращением вспоминали обер-лейтенанта запаса Австрийской армии, униатского поповича Чировского, стукача перемышлянской полиции Тимчука и других «профессиональных украинцев».

Мазепинцы и наиболее рьяные австрияки издевались над узниками, пользуясь полным отсутствием даже минимальных удобств. При отправлении естественных надобностей солдатня окружала женщин и устраивала себе нечто вроде представления в зоопарке. Жаловаться было некому.

Среди военнослужащих Австро-Венгерской армии находились и те, кто, не будучи славянином, помогал, как мог, выжить узникам Талергофа. Многие с благодарностью вспоминали графа Йозефа Герберштейна и его супругу, привозивших в лагерь теплые вещи для детей и женщин. В ряде случаев, не допуская голодной смерти детей, графиня кормила их собственной грудью. Вскоре власти запретили супругам Герберштейн появляться в лагере.

Начавшаяся в лагере эпидемия тифа унесла многие жизни узников. Власти согласились разрешить строительство бараков и уборных. За зиму 1914/15 года узниками были построены 80 бараков, а также баня, часовня и уборные. Южная часть лагеря была застроена бараками для охраны, пекарни и канцелярии.

В марте 1915 года в Талергоф для общего руководства лагерем прибыл из Вены генерал Бачинский, сыгравший положительную роль в жизни лагеря. Им был отменен ряд запретов, установленных его предшественниками. Узникам разрешили читать, писать, покупать и выписывать по почте книги. Принципиальная позиция Бачинского помогла узникам отстоять свои права при насильственной рекрутчине.

С весны 1915 года из лагеря в Талергофе начали освобождать узников. Их места занимали присланные заключенные из Терезинского концлагеря. Причем соотношение освобожденных к новоприбывшим составляло 1 к 4. «Вторая волна» узников, прибывавших в Талергоф, состояла из людей, обвиненных в том, что они пребывали на временно занятой русскими войсками территории Галиции.

Узников Талергофа мужского пола ждало и другое испытание — рекрутчина. Деятельный мазепинец Чировский, следивший за заключенными, предложил своему руководству провести насильственный набор молодых узников в армию. Во время набора всех кандидатов опрашивали, какой они национальности. Каждый ответил — Russe (русский). Во время обеденного перерыва Чировский заметил членам призывной комиссии, что в Галичине русских нет, есть только русины или украинцы. После обеда члены комиссии начали оказывать давление на узников, при указании ими в графе «Родной язык» — «русский». Всех молодых, записавших себя русскими, заперли в холодную до заседания военного суда. В течение месяца они содержались в карцере, пока в Вене не удалось убедить чиновников в том, что слово «русин» происходит от искаженного слова «русский». Убеждать в этом военные власти помогал офицер-поляк Осташевский. Молодых людей освободили из-под ареста, предварительно подвесив каждого из них за руки на два часа на дереве. 10 ноября 1915 года их призвали на службу.

В армии их ждали такие же издевательства. Таким солдатам выделялось все самое худшее, а на одежду крепились особые «знаки позора». В атаку на русские пулеметы они должны были идти первыми, рискуя получить пулю в спину за малейшее колебание от своих «старших братьев»— австрийцев.

Интересна дальнейшая судьба самого мазепинца Чировского. «Погорел» он на том, что стал за взятки освобождать с помощью Украинского комитета в Граце заключенных из лагеря. Скандал с его разоблачением получился колоссальным, его арестовали и посадили в тюрьму. Суд припомнил ему все, начиная от взяток, заканчивая издевательствами над узниками лагеря. После суда Чировского направили на итальянский фронт.

Освобождение из лагеря было обставлено различными сложностями. Одна из них заключалась в том, что освобождаемым предлагалось пройти регистрацию у чиновников-мазепинцев и зарегистрироваться в их списках в качестве украинца. Большинство узников от такой «привилегии» отказывалось и оставалось в бараках.

Летом и осенью 1915 года в лагере работала комиссия аудиторов из Вены, задачей которых был пересмотр дел заключенных. Сложность их работы заключалась в том, что как таковых «дел» в канцелярии лагеря не было. Людей бросали за колючую проволоку без суда и следствия. Один из освобожденных комиссией русских крестьян вспоминал, что в канцелярии увидел в руках аудитора конверт с бумагами, которые ему оформили при аресте. Сургучные печати конверта были в сохранности — пакет никто и не думал распаковывать.

Примечательный диалог состоялся между крестьянкой из села Надворного и офицером-аудитором:

— Вы из какой партии? — спросил ее проверяющий, желая уточнить политическое кредо узницы.

— Я — от коров.

— Как же от коров?

— Ну, как, пан… Служу во дворе, где все слуги разделены на партии — одна при конях, другая при волах, третьи при безрогих (свиньях), а я при коровах и яловнике.