Верхний мир - Феми Фадугба

усыпанной, да – земле. (Свет медленно угасает.) Она черная – чернее вулканической – и вся в трещинах толщиной с веревку. Вверху все мельтешит как сумасшедшее, хотя со всех сторон вроде бы пусто и плоско. Ну, или почти со всех. Это я еще назад не смотрел. Не оглядывался. Как-то не хочется. Потому что с того самого момента, как я здесь оказался, я знаю, что там что-то есть.

Весь напрягшись – даже кулаки сжав, – я наконец поворачиваю голову. В жизни не был на водопаде Виктория, на Бурдж-Халифе или там на Великой Китайской стене, если уж на то пошло, но вряд ли что-то из них способно вмиг сделать тебя таким незначительным, как эта… ну… штука. Ни человек, ни природа на такое просто не способны. Описать ее можно только как… колоссальную такую нить, плавающую над землей и тянущуюся дальше, чем хватает глаз. Она вьется туда и сюда, и сама вокруг себя, начинаясь где-то на уровне земли и поднимаясь так высоко в небо, что небось до космоса достает. И хотя свет давным-давно погас, я до сих пор ее ясно вижу, всю целиком, словно она сама слабо светится.

У меня внутри свербит любопытство пошиба «а че нет-то?» – из тех, что заставляет лезть вперед где-нибудь во сне. Потому что первый инстинкт – не бежать сломя голову и не выть с испугу, а идти туда, к ней. На ум приходит тот самый первый раз, когда ты смотришь на экран телика и вдруг осознаешь, что Power Rangers, на которых ты честно пускал слюни последние двадцать минут, – это просто строчка пикселей, меняющих цвет. Вот и эта нить тоже – она неким образом не единая нить вовсе, а, ежели присмотреться, состоит из отдельных объектов, висящих достаточно близко друг к другу, так что кажется, будто они соединяются, но на самом деле нет.

Все становится еще в разы страньше, когда до меня доходит метраж, и я понимаю, что самый близкий ко мне объект выглядит… блин, как человек? Что бы это такое ни было, на нем точно такие же клетчатые трусы, в которых я вчера завалился спать.

Я застыл. Надеясь, что вот, я открою глаза, и перед ними, а заодно и в голове, как-то прояснится. Не помогло. Следующие три объекта, которые можно разглядеть с этого места, все облачены в мой любимый угольного цвет спортивный костюм. И у каждого та же черная кожа и рост – моя, между прочим, черная кожа, и рост тоже мой.

– Это. На фиг. Безумие, – прошептал я, чувствуя, как глаза лезут на лоб. – Это же я.

Над головой плыла в воздухе еще одна вереница объектов – один достаточно низко, чтобы при желании, в прыжке с разбегу, можно было до пяток достать. Я сощурился в попытке разглядеть лицо. «Птичьи лапки» у глаз, да, но сходство есть – это вполне мог быть я лет эдак через пятнадцать-двадцать. Ну, по крайней мере, как я себе себя представляю. На ушах у этого старого меня – пара наушников прямиком из «Стар-Трека», и лого сбоку… Cantor’s? Как куриная забегаловка, что ли? Нет, все-таки сон, ясен же пень.

Как бы там ни было, пока робеешь, ни фига отсюда не вылезешь. Даже младенец знает: чтобы выскочить из кошмара, надо идти навстречу страху, чтобы разум взял себя в руки и сделал ноги – то бишь разбудил тебя от передоза ужаса.

Еще одна фигура на нижнем уровне привлекла мое внимание. Она – он? я? – щеголяла в блейзере «Пенни-Хилл» и в разномастных носках – совсем как я. Спину при этом имела сгорбленную, а к ней в комплекте – во-о-от такую выпуклость в районе ширинки. Я непроизвольно захихикал, потом заржал в голос. Дальше у меня слезы из глаз хлынули, и пришлось опереться руками о коленки.

Я протянул палец к чреслам моего клона – осторожненько, чтобы отдернуть, если вдруг что, – но вместо четырех с половиной дюймов горячей стали ощутил пустоту.

Проекция. В высоком разрешении, с самоподсветкой, но голимая проекция. Свет внутри нее пульсировал тусклый и зернистый, будто у голограммы садилась батарейка. Но, если уж на то пошло, откуда она вообще питается? Где начинается вся эта дикая штуковина?

Как всегда, есть только один способ выяснить.

Я вдвинул переднюю ногу на то же самое место, что у проекции, – прямо в нее – и мгновенно почувствовал колотье внизу, в пальцах. Кажется, это довольно рискованно, но здесь все равно нет никого, чтобы спасать меня от меня. Я всунул внутрь обе руки и вторую ногу – покалывание усилилось, как будто проекция накладывалась, навивалась поверх меня – и, наконец, охнув… голову, заранее хватая ртом воздух и ожидая сюрпризов.

Красные искры заполонили поле зрения.

* * *

Крики и смех за дверями классов… Я в школьном холле, воняющем «Деттолом», – все как обычно…

Непонятно, есть ли рядом еще люди, потому что я занят – таращусь прямо в огромные карие глаза Надьи. Одной рукой обнимаю ее за спину, а вторую, свободную, приложил эдак чашечкой к ее правой ягодице, круглой такой. Как будто только что ее сюда, к себе в объятия, и поймал.

– Я вижу, у тебя там уже все отлично, Э, – говорит она.

Я ухмыляюсь от уха до уха и…

* * *

Проекция вышибает меня вон.

Я снова стою на земле; раскаленный ветер кидает мне пепел в глаза и кнутом хлещет спину.

Видимо, этим стояк и объясняется. Горизонт распарывает еще одна молния. Я стою, рот до ушей. Теперь оно все куда меньше смахивает на кошмар. Первый блин вышел совсем не комом. Интересно, остальные проекции тоже такие милые? Их тысячи только вокруг меня – тех, которые хотя бы разглядеть можно. Я галопом направляюсь еще к одной, в нескольких метрах дальше по цепочке, в надежде перепрыгнуть прямиком к горячему завершению этой сцены.

* * *

Там ночь. И воздух внутри слегка пахнет… жареной курицей?

На краю поля зрения рдеет оранжевая серферская доска на крыше Пекхэмской библиотеки. Я в каком-то узком переулке, смутно знакомом, но точнее понять не выходит – слишком тут темно.

Градина прилетает мне в щеку, отскакивает, разламывается пополам на асфальте. Я поднимаю глаза: небо целиком состоит из них. Новые, еще крупнее, рушатся вниз, с каждой секундой все быстрей. Сквозь эту белую круговерть я различаю лицо. Это Ди. У него поперек скулы пластырь. Он жмет вперед, сам весь в кусках и готовый разнести на куски все, что попадется. За ним рысью скачет Резня.

Между прочим, они надвигаются на меня.

* * *

Из этой голограммы я выпадаю спиной об землю. Ладно, это уже больше похоже на старый добрый кошмар.

Валяясь навзничь, я пытаюсь