Эксгумация юности - Рут Ренделл

Дама помогла ему сойти с поезда, несла его чемодан — поскольку сам он даже не мог его поднять — и сказала, что побудет с ним, пока за ним не придет его тетушка. Но едва она это сказала, как к ним подошла невысокая, аккуратно одетая, симпатичная леди в цветном платье. Она наклонилась к нему и спросила, можно ли ей поцеловать его. После поцелуя Майкл почувствовал восхитительный аромат роз.

— Ты приехал один?!

Это был самый сильный упрек со стороны Зоу, который он когда-либо слышал от нее в адрес его отца. Она тепло поблагодарила даму с собачкой и отвезла Майкла на машине к себе домой. На машине! Которую она сама водила! Она была, конечно, не первой женщиной-водителем, которую он знал, но одной из немногих. Зоу с такой нежностью и добротой расспрашивала его обо всем — что ему нравится делать, что он любит есть, во что играть, — что поначалу он решил, что все это происходит во сне, а не на самом деле. Но это было наяву, худшее утро в его жизни сменилось одним из лучших дней, и с тех пор Зоу, а также ее муж Крис и собака обеспечили ему счастливую и в общем-то беззаботную жизнь. Это счастье продолжалось долгие годы, омрачаясь лишь незначительными неприятностями, которые всегда в той или иной степени сопровождают человека — пока не случилось самое ужасное — смерть Вивьен.

Среди упомянутых «незначительных неприятностей» был его первый брак. Конечно, Бабетта была ошибкой. Он женился на ней, потому что, когда молодому человеку исполняется двадцать четыре года, он обручается с девушкой, потом женится на ней. Обычно это первая девушка, к которой он ходит на свидания, — чаще всего какая-нибудь машинистка. В его случае — секретарша, работавшая в одной из юридических контор Льюиса, куда он поступил после окончания университета. Бабетта была довольно симпатичной и на редкость словоохотливой. Он сразу придумал для нее определение, которое потом надежно закрепилось в голове: «легкомысленная». В конце каждой фразы, которую она произносила, она хихикала. Некоторое время это его забавляло. Теперь, если он вообще вспоминал о ней когда-нибудь, то ломал голову над тем, как он мог на это попасться. За двадцать или тридцать лет ее хихиканье просто раскромсало бы его нервы. Но надо сказать, что его мрачный сарказм тоже был для нее не подарок и порой доводил до слез. Конечно, для них сгодилось бы сожительство, но никак не брак… Кто, если только не какой-нибудь пуританский фанатик, мог заклеймить такую систему? В их с Бабеттой случае, когда казалось, что разойтись просто так нелегко, поскольку ни один из них не совершил прелюбодеяния и не оскорблял партнера, Бабетта вдруг влюбилась в какого-то высокопарного глупца, вскружила ему голову и сбежала от Майкла. К тому времени законодательство существенно изменилось, и по закону от 1973 года Майкл получил быстрый развод.

Вивьен была дочерью кузины Криса — на семнадцать лет моложе Майкла. Они познакомились на одной из семейных свадеб. Она была совершенно не похожа на Бабетту: высокая, стройная, с оливковой кожей и с черными волосами, очень спокойная. Эта женщина смеялась только тогда, когда было над чем смеяться. Она работала директрисой (так их тогда называли) начальной школы в Уэст-Хэмпстеде, а Майкл — в юридической конторе на Финчли-роуд. Они купили себе дом на Ингем-роуд, рядом с автобусной остановкой. Это место вдохновляло Майкла на поэзию.

Иногда ему казалось, что он любил ее слишком сильно, а их детей — не очень. Это, естественно, не значит, что он не заботился о них неизмеримо больше, чем его родители заботились о нем самом. О детях никогда не забывали, и его возможный недосмотр или безразличие Вивьен всегда восполняла своим безмерным обожанием. К своему стыду, он иногда — когда оставался наедине с собой — признавался, что не слишком переживал бы, если бы у них с Вивьен не было детей. Он ревновал даже из-за ее любви к ним, хотя она отнюдь не обделила его своей любовью, не взяла у него ни капли, и он знал об этом. Трудность заключалась в том — он понял это благодаря самоанализу, — что он испытывал проблемы с любовью, то отдавая слишком много, то недостаточно, не зная, как с ней правильно обращаться.

Она умерла молодой, по крайней мере для него сорок девять лет были еще молодостью. В то время рак молочной железы был практически неизлечим. К тому времени дети уже поступили в университет. Оба были умны, хорошо учились. Сын работал над дипломом, дочь продолжала обучение в медицинском колледже. Они иногда навещали его, но только потому (или, может быть, так ему казалось), что Ингем-роуд ассоциировалась у них именно с матерью. Они никогда не поднимались на второй этаж в комнату Вивьен. Ее спальню он оставил в том виде, в котором она была при ее жизни. Что касается его, то он продолжал в том же духе — проводя экспертизы и составляя контракты для своих клиентов. Как он однажды себе признался, его сердце было разбито. Но это была не та давняя травма, когда его бросили родители. Вивьен смогла залечить ее, но теперь и она ушла. Будучи ребенком, он никогда не плакал. Он знал, что это бесполезно. Но после смерти Вивьен слезы часто лились из его глаз. Может быть, это жалость к самому себе? Возможно. Просто у тех, кто смеется над ней, никогда не было повода ощутить ее.

Все новости об отце сообщала ему Зоу. Отец не был богат. Он женился еще дважды. Первую из этих женщин звали Маргарет, и она потом тоже умерла. Но ее смерть наступила после долгой и, судя по всему, счастливой совместной жизни. Его последняя жена была богатой, очень богатой женщиной, и после ее смерти Уинвуд-старший сделался богачом. Майкл познакомился с Шейлой на одном из крайне редких мероприятий, когда они виделись с отцом, и она ему понравилась. Конечно, к тому времени он был уже не в том возрасте, чтобы судить слишком строго, но эта женщина все-таки произвела на него впечатление — хотя бы тем, что была совершенно не похожа на его мать. После смерти Шейлы отцу досталось все ее состояние, включая большой особняк в Норфолке, в котором они жили, и все деньги — к тому времени эта сумма значительно увеличилась благодаря банковским процентам, — которые она унаследовала еще от своего отца. Зоу рассказала Майклу, что это позволило Джону с комфортом поселиться в приюте. Нет, не в обычном доме для престарелых, который первым делом приходит в голову, а с комфортом, сопоставимым с проживанием в гостинице на фешенебельном итальянском курорте. Майклу, правда, это было уже не интересно. Он всегда вспоминал своего отца со страхом и каким-то отвращением.

В то время он уже был женат на Бабетте. Та была просто очарована Джоном Уинвудом — в значительной степени потому, думал Майкл, что старик был богат и из него можно было вытянуть деньги. У нее в голове уже зрели планы о шикарном фермерском доме, где есть цветные телевизоры и ванны с джакузи, за обитателями которого присматривают опрятно одетые молодые женщины, не слишком похожие на медсестер или врачей, которым готовит изысканную пищу специально приставленный к ним повар, автор статей с рецептами для глянцевых журналов. Майкл молча слушал до тех пор, пока Бабетта не предложила ему перевезти отца к ним в дом. По ее словам, в доме можно было сделать ремонт, а в пристройке оборудовать роскошные апартаменты для его отца. Наверное, его отвращение, выраженное в тот момент в весьма резких тонах, и привело к тому, что Бабетта очутилась в объятиях торговца автомобилями, с которым в итоге и сбежала.

Как-то Зоу получила известие из «Урбан-Грейндж» о том, что его отец очень болен и вот-вот умрет, и Майкл понял, что должен, наверное, поехать в Норфолк и проститься со стариком. Но до этого так и не дошло.

Джон Уинвуд выздоровел — он всегда выздоравливал, — встал-таки с постели и занял свое привычное инвалидное кресло. Его снова стали вывозить на прогулки в сад, в котором цвели циннии и рододендроны. Потом он снова был при смерти. И Майкл снова подумал, что надо бы съездить к нему и проститься. Он подождал день, другой — и вновь Джон Уинвуд выздоровел. Инвалидное кресло больше не понадобилось: он воспрянул духом, купил себе яркую одежду, начал делать физические упражнения, а затем и вовсе занялся бегом, словно молодой человек. Майкл не знал, сколько лет его отцу, и никогда не спрашивал об этом у Зоу. Когда он был ребенком, родители старались не говорить с ним о возрасте. До сих пор Майкл помнил, как удивился, когда Норман Бэчелор рассказал друзьям, что его отцу сорок два года, а матери — тридцать восемь. То, что Джон Уинвуд уже очень стар, и так было ясно, но сколько ему точно лет, Майкл не знал. Кроме того, он то и дело находился при смерти, но так пока и не умер.

После Майкла ближайшей родственницей отца была Зоу. И лишь она одна, как оказалось, получала о нем хоть какие-то известия. От работников «Урбан-Грейндж» или от самого Джона Уинвуда? Возможно, из обоих источников. Майкл уже не раз признавался себе, что судьба отца ему безразлична. Отец его абсолютно не интересовал. Из всей той жестокости и пренебрежения, которые проявлял к нему Джон Уинвуд, больше всего запомнилось не то, как отец три дня не вызывал в дом врача, когда Майкл сломал себе лодыжку, не тот день, когда он водил его на скотобойню, где когда-то работал мясником, даже не тот эпизод, когда он оставил его, больного корью, без воды, — а тот самый день, когда он бросил его одного на железнодорожной станции без денег и еды. Этого Майкл никак не мог ему простить. Он до сих пор помнил все подробности того дня: поездку в поезде, страх и одиночество, леди с собачкой… Но даже ее доброта не могла успокоить его в тот момент. Он с ужасом вспоминал, что родной отец мог так поступить со своим маленьким сынишкой. Остатки сыновней любви к Джону Уинвуду исчезли, растворились в тот самый день, когда он встретил Зоу и понял наконец, что такое настоящая родительская любовь.